Борис Нарциссов
2012/03.jpg)
В Австралии: 1951-1953гг.
Борис Анатольевич Нарциссов родился в 1906 году в селе Наскафтым Кузнецкого уезда Саратовской губернии (ныне Шемышейский район Пензенской области). Вырос в Ямбурге (ныне - Ленинградская область) в семье врача. Молодость провёл в Эстонии, где окончил химическое отделение Тартуского университета. После окончания войны попал в лагерь для перемещённых лиц под Мюнхеном, откуда направился в Австралию. Здесь он прожил с 1951 по 1953 год. Осел же Борис Анатольевич в США, где начал работать по специальности, активно печататься, заниматься переводами (в том числе из Эдгара По). С 1958 по 1978 год было опубликовано шесть поэтических сборников Б.А. Нарциссова, а посмертно вышла книга «Письмо самому себе» (1983). Умер Борис Анатольевич в 1982 году в Вашингтоне.
Редакция благодарит Е.В. Витковского и издательство «Водолей» за разрешение на публикацию стихов автора.
Борис Анатольевич Нарциссов родился в 1906 году в селе Наскафтым Кузнецкого уезда Саратовской губернии (ныне Шемышейский район Пензенской области). Вырос в Ямбурге (ныне - Ленинградская область) в семье врача. Молодость провёл в Эстонии, где окончил химическое отделение Тартуского университета. После окончания войны попал в лагерь для перемещённых лиц под Мюнхеном, откуда направился в Австралию. Здесь он прожил с 1951 по 1953 год. Осел же Борис Анатольевич в США, где начал работать по специальности, активно печататься, заниматься переводами (в том числе из Эдгара По). С 1958 по 1978 год было опубликовано шесть поэтических сборников Б.А. Нарциссова, а посмертно вышла книга «Письмо самому себе» (1983). Умер Борис Анатольевич в 1982 году в Вашингтоне.
Редакция благодарит Е.В. Витковского и издательство «Водолей» за разрешение на публикацию стихов автора.
Timeless Land
Над плоским, пересохшим континентом
От моря и до моря темнота.
Журчат сверчки. Серебряною лентой,
Волокнами туманного жгута
Течёт недвижно Звёздная Дорога.
Но беспокойно ожидает юг:
Там, далеко во льдах, дугой пологой
Воспламеняется Полярный круг
И светит медным пламенем досюда,
Как дикого становища костер.
Журчат сверчки. В сухих бурьянах груды
Из ветренного камня. С древних пор.
От моря и до моря темнота.
Журчат сверчки. Серебряною лентой,
Волокнами туманного жгута
Течёт недвижно Звёздная Дорога.
Но беспокойно ожидает юг:
Там, далеко во льдах, дугой пологой
Воспламеняется Полярный круг
И светит медным пламенем досюда,
Как дикого становища костер.
Журчат сверчки. В сухих бурьянах груды
Из ветренного камня. С древних пор.
* * *
Заглянул к себе в подвал, -
А оттуда - скверной сыростью...
Я давно их не топтал:
Вот, успели снова вырасти.
Беловаты, как грибы.
Я сравнил бы их с опёнками.
Натянули туго лбы,
Заплелись ногами тонкими.
Притаились, пауки!
Не моргнут глаза их кроличьи...
Все как будто двойники,
Все - Борисы Анатольичи.
А оттуда - скверной сыростью...
Я давно их не топтал:
Вот, успели снова вырасти.
Беловаты, как грибы.
Я сравнил бы их с опёнками.
Натянули туго лбы,
Заплелись ногами тонкими.
Притаились, пауки!
Не моргнут глаза их кроличьи...
Все как будто двойники,
Все - Борисы Анатольичи.
Эвкалипты
В эвкалиптах бежит, исчезает, как сетка,
По опавшей листве незаметная тень.
Эвкалипты: как будто посохли их ветки.
Не шумят, а шуршат.
Колыхнуться им лень.
Эвкалипты растут без конца по отрогам,
По безводным холмам: не нужна им вода.
Как от судорог ствол их свело.
Как из рога
Древесина стволов, тяжела и тверда.
Этот серо-зеленый покров - эвкалипты.
Это - шкуры змеиные слезшей коры.
И вот так без конца.
И ты знаешь: погиб ты
Здесь, в краю эвкалиптов
и тусклой жары.
По опавшей листве незаметная тень.
Эвкалипты: как будто посохли их ветки.
Не шумят, а шуршат.
Колыхнуться им лень.
Эвкалипты растут без конца по отрогам,
По безводным холмам: не нужна им вода.
Как от судорог ствол их свело.
Как из рога
Древесина стволов, тяжела и тверда.
Этот серо-зеленый покров - эвкалипты.
Это - шкуры змеиные слезшей коры.
И вот так без конца.
И ты знаешь: погиб ты
Здесь, в краю эвкалиптов
и тусклой жары.
* * *
Я не знаю теперь —
был то сон или нет, -
Но виденье осталось желанным:
Мне открылся безрадостный,
пепельный свет,
Мир спокойный,
безмолвный и странный.
Над сыпучим и острым,
холодным песком
Колыхались иссохшие травы,
И никто на песке этом, красном, сухом,
Кроме ветра, следа не оставил.
Фосфорились, из сумерек белой дугой
К берегам набегая, буруны.
И на небе зеленом, одна за другой,
Восходили огромные луны.
И я понял тогда, что совсем одинок
Я на этой далекой планете.
И я видел кругом лишь кровавый песок
Да травы неживые соцветья.
был то сон или нет, -
Но виденье осталось желанным:
Мне открылся безрадостный,
пепельный свет,
Мир спокойный,
безмолвный и странный.
Над сыпучим и острым,
холодным песком
Колыхались иссохшие травы,
И никто на песке этом, красном, сухом,
Кроме ветра, следа не оставил.
Фосфорились, из сумерек белой дугой
К берегам набегая, буруны.
И на небе зеленом, одна за другой,
Восходили огромные луны.
И я понял тогда, что совсем одинок
Я на этой далекой планете.
И я видел кругом лишь кровавый песок
Да травы неживые соцветья.
Революции
Шаг вперед - два шага назад.
В.Ленин
В.Ленин
О, век Маратов и Бастилий,
Знамен и шапок алый мак!
На смену обречённых лилий
Вздымаешь ты свой дерзкий стяг.
Идут века. Они уносят
Твои наивные мечты:
Опять, как прежде, хлеба просят
При забастовках те же рты.
И снова улицам взмятённым
Грозит багровый отсвет твой:
Грозишь двухсотым миллионом
И пентаграммой над Москвой.
Но есть бессилье роковое
В делах твоих любимых чад:
Твое решение простое:
Ты - «шаг вперед и два назад».
И вот итог твоей работе.
Итог один во все века:
Лавуазье - на эшафоте,
И Гумилев - в тюрьме Чека.
Знамен и шапок алый мак!
На смену обречённых лилий
Вздымаешь ты свой дерзкий стяг.
Идут века. Они уносят
Твои наивные мечты:
Опять, как прежде, хлеба просят
При забастовках те же рты.
И снова улицам взмятённым
Грозит багровый отсвет твой:
Грозишь двухсотым миллионом
И пентаграммой над Москвой.
Но есть бессилье роковое
В делах твоих любимых чад:
Твое решение простое:
Ты - «шаг вперед и два назад».
И вот итог твоей работе.
Итог один во все века:
Лавуазье - на эшафоте,
И Гумилев - в тюрьме Чека.
Конец
Да над судьбой роковою
Звёздные ночи горят.
А. Блок. «Роза и крест»
В древнее чёрное лоно,
Лоно судьбы роковой,
Звездный размах Ориона
Падает вниз головой.
Берег родной и желанный,
Видишь, растаял в мечту.
Вот - Облака Магеллана
Вечно летят в пустоту.
«Путь твой грядущий - скитанье...»
Слушай, не всё ли равно,
Где и в каком океане
Судну тонуть суждено?..
Звёздные ночи горят.
А. Блок. «Роза и крест»
В древнее чёрное лоно,
Лоно судьбы роковой,
Звездный размах Ориона
Падает вниз головой.
Берег родной и желанный,
Видишь, растаял в мечту.
Вот - Облака Магеллана
Вечно летят в пустоту.
«Путь твой грядущий - скитанье...»
Слушай, не всё ли равно,
Где и в каком океане
Судну тонуть суждено?..
* * *
Ночью в сарае темно.
Двери от ветра в размахе.
Белое, в длинной рубахе,
Изредка смотрит в окно.
Некого ночью пугать-то:
Скрывшись, — опять на чердак;
Где-то под крышей горбатой,
Там, где уютнее мрак,
Снова белеет. А ветер
Ломится в дверь чердака,
Пробует окна, пока
Серым восток не засветит.
Двери от ветра в размахе.
Белое, в длинной рубахе,
Изредка смотрит в окно.
Некого ночью пугать-то:
Скрывшись, — опять на чердак;
Где-то под крышей горбатой,
Там, где уютнее мрак,
Снова белеет. А ветер
Ломится в дверь чердака,
Пробует окна, пока
Серым восток не засветит.
