Авангард
Так уж авангард
Аж из кожи вон
Как живой
Ель орер
Ля мордар
Ля мордотер
Доктор Хагенс
Тотал тодт
Группентруп
Унд бутерброд
Пусть будет дер бутерброд
С тотенкомпфом

Чем плохая идея

Я — начинаю чин          но чинно
Я начинаю начинаю
          зачин зачем

Дама Би Дет
Рное
Тное — бет

* * *

Зато в Германии
заэто

Пора, пора, восстав с постели,
пошастать малость по земле,
навеселе, бля, в черном теле
с мирской заботой о рубле.

Он пригодится — этот руб<ъ>ль,
когда на убыль жизнь пойдет.
а ведь она идет на убыль,
как по весне январский лед.

Я выжил из ума, я — выживший, в итоге.
Скажу тебе: "Изюм" и ты — раздвинешь ноги.
Скажу: "Забудь язык и выучи шиповник,
покуда я в тебе — ребенок и любовник…"

На птичьей высоте в какой-нибудь глубинке
любую божью тварь рожают по старинке:
читают "Отче наш" и что-нибудь из Лорки
и крестят, через год, в портвейне "Три семерки".

Вот так и я, аскет и брошеный мужчина,
вернусь на этот свет из твоего кувшина:
в резиновом пальто, с веревкой от Версачи
и розою в зубах — коньячной, не иначе.

* * *

Мы не спим, хоть и снегом засыпало
бормотание радио ра-
дует в спину предчувствие выбора,
ветерок отставного добра.
Круглый стол, самогонное варево,
помидоров моченых бока.
Разговаривай, жизнь, разговаривай,
на допросе у смерти. Пока

покрываются кашицей вязкою
казино и витрины аптек,
у роддома дежурит с повязкою
комендантский, опущенный век.

Эти ружья, тычинки и пестики
с двух сторон привозного кино.
На погосте — чернильные крестики,
под которыми — нолики, но…

Пахнут все же не шконкой, а школою
маринованные огурцы:
…этот класс, эти бедра тяжелые
из Херсона учительницы.

Умер Сталин — солнце наше,
Вождь, учитель и отец.
Кто-то плачет, кто-то пляшет,
Дескать, помер наконец!
Дети в детсаду устали
Бегать, прыгать и кружить.
Спите, дети, умер Сталин,
Вам не страшно будет жить.

Мы обошли социализм
Во многом многократно:
У нас прекрасный бандитизм —
Взрывают аккуратно,
Стоят путаны косяком
На каждой магистрали, —
При коммунистах о таком
Мы даже не мечтали.
Бомжей достаточно уже,
Но при большой квартплате
Мы по количеству бомжей
Повысим показатель.
А нашим маленьким бомжам
Ужасно пофартило —
Нередко из-за рубежа
Им дарят педофилов.
Что было вдрызг запрещено
Советами когда-то —
Ночные клубы, казино, —
Теперь для вас, ребята.
Жаль, что интеллигентов тьма,
Но мы при их зарплате
По этим "горе от ума"
Уменьшим показатель.
Зато по спиду, наркоте
Мы обошли Советы,
По смертности на высоте,
Как в области балета.
При всем при том простой народ
Ведет себя примерно,
Он мало ест, но много пьет —
От радости, наверно.

Если бы читатели сказали:
— Муку нам свою изобрази, —
Я бы вспомнил девку на вокзале,
Спящую, ботиночки в грязи.

Взял я старую холстину,
Кое-как загрунтовал.
И печальную картину
Для себя нарисовал.
Стол в избе накрыл к обеду,
Щи и каша хороши,
Даже штоф стоит. Но нету
Ни одной живой души.
Ни седого ветерана,
Ни золовки молодой,
Ни клопа, ни таракана...
Только этот стол с едой.
Все ушли, исчезли где-то.
Лишь в восточном уголке
С деревянного портрета
Бог глядит в немой тоске.

По улице немецкой узкой
пройди с мелодией внутри.
Воздушного налета музыка
над сновидением парит.

Когда ты выключаешь свет,
уходит дом на дно
большого города, и нет
уже ни одного

полупрозрачного окна,
и только фонари
стоят, лишившиеся сна,
похолодев внутри.
По черным лужам тень моя
шагает все быстрей
и, у фонтана постояв,
встречается с твоей.

Прощай, статистика разлук.
Но самый первый снег
роняет взгляд на все вокруг
из-под прикрытых век.

И где-то через полчаса
сквозь зимний бледный рот
прорвутся улиц голоса,
брусчатка оживет,

мотив привяжется простой,
и, как тут ни крути,
теперь уже у нас с тобой
расходятся пути.

А ты, как прежде, по утрам
у зеркала стоишь,
помада придает губам
цвет черепичных крыш,

блестит оконное стекло,
не зная, чем помочь.
И жаль, что в городе светло,
что не наступит ночь.

Куличи

палачи готовят куличи
почему же плачут палачи
потому что прячут палачи
человечью печень в куличи
если так готовят куличи
значит так готовят палачи
значит так готовят палачей
по рецепту тихих куличей
палачей играют палачи
палачей ругают палачи
дурачье мы тоже палачи
отвечают: наши куличи
отвечайте братцы вы-то чьи
мы — с цепи а вы — еще с печи
отвечают: мы из куличей
приготовим новых палачей

Освещавшие ночь факелами, лучиной, промышленным светом —
уплотняли ее по краям: дурачье, пацанва!
"Как мне хочется выйти из этой остуженной ночи", — писал я,
                                                            но с этим завязал,
и сквозь буквы пробились полынь и пустая трава.
Раньше думал: поэт — небожитель, учитель и прочая феня.
А теперь, капитально достроив кромешную ночь,
обжигаю ее: вот варенье варю, вот солю (как их то бишь?) соленья,
вот нормально упала, споткнувшись, моя слепоокая дочь.
Мой истраченный взгляд, превратившийся в сны Полифема,
легче штопора входит в меня, он продажный солдат,
повернувший ружье и припавший на злое колено
(я подобной метафоре в юности был беззастенчиво рад).
Что он видел: как трахал я девок в кошачьих подъездах
(вряд ли эта строка пролетит сквозь редакторский ценз),
пару троек людей, что зовутся на всех переездах
в переводе с английского (рифма понятна?) — Друзья,
и наивную мать, что сшивала семью из мужей неудачных и денег,
Шиву рукоприкладств, то есть следствие этой семьи?
Я ругаю свой взгляд, так ругается пьяный подельник,
в пах послав пахану каратэ при отсутствии всякой вины.
Ночь наивнее дня (если сразу не офонарела),
говорят на нее наклепал (мать его) бандитизм,
но не знаю, как вас, а меня она враз обогрела,
невзирая на то, что я дурень, поэт и садист.
И меня понимает в Свердловске печальный Аркадий.
Он не плачет, но жаждет, когда слезы глаза растворят.
Его кухня ночная нужнее античных аркадий,
а цвет глаз уникальней, чем ими построенный взгляд.
И не плачусь я здесь, а наверное, надо заплакать:
Обживающий Ночь потеряет семью и родных,
и отменится правило — чувствовать дружеский локоть,
кстати, часто готовый нечаянно въехать под дых.
И в конечном итоге, упав возле пролитой водки,
ты в единственном сне Полифема (кино для слепых?)
поплывешь одиссеем (тут пропуск) на весельной лодке, -
очень весело плыть, если сон не закончить в живых.
Примерявший Глаза примеряет глаза цвета хаки.
Обживающий Ночь обживает ее до утра.
Посылающий Взгляд посылает его за бараки,
как "шестерку", назад приносящего (пауза) враки,
от которых, как утро с похмелья, болит голова.