Жаль, что знанием новым не станешь богат,
Поглядев, как ложится на город закат,
Воспеваемый многими воздух багровый.
Глупо вздрогнешь, как пойманный за руку вор,
Не узнав чудным вечером собственный двор
Обнаженно-божественный, мерзостно голый.

Есть особая правда в закатных лучах —
Каждый куст на виду, даже тот, что зачах,
Вкопан так, — на авось или чью-нибудь милость.
Даже дом неприметный, забытый "под снос",
Между двух новостроек нелепый нанос, —
Всё теперь тем яснее, чем больше таилось.

И, чем ярче лучи, тем уродливей дом,
Перед всеми казнимый небесным судом,
Тем ничтожнее куст, уморённый безвинно.
Ты — свидетель, и жалок поэтому сам,
Со своей ностальгией по старым домам,
Со своими мечтами о саде старинном.

Лет в пятнадцать так тягостно окон мытьё!
Яна слева. Я справа сижу.
Перед ней он краснеет и дразнит её,
Я же в планы его не вхожу.

Я вхожу в свою комнату. Что мне с него?
Я читаю, пишу, даже ем,
И не знаю, спасаться теперь от чего,
И не знаю, конечно же, чем.

Есть у каждого с детства хорошему счёт,
Что всю жизнь бережём и таим;
Я игрой на гитаре жила, а ещё
Обожанием жалким своим.

На бульваре Тверском есть один особняк,
Что стоит, сотни судеб навек осеня.
Там нахмуренный Герцен застыл перед ним,
Задом к стенам родным.
Во дворе там кусты и поэты растут.
Сам же дом — институт.

Я туда прихожу каждый день к десяти,
Чтоб нетрудную службу привычно нести.
…Вот лежит на окне чей-то белый пакет,
Но не с книгами, нет —
Кто-то в холод решил бутерброд положить.
Мне теперь — сторожить.

Вот и голубь летит. Вот к пакету идёт.
Кыш, настырный! И мне, и тебе попадёт!
Верный способ нежданную вызвать беду —
Съесть чужую еду.
…На бульваре мороз. И на Бронной мороз —
Не на день, а всерьёз.

Погружается город в предзимний дурман,
Мимо время струится, как волглый туман,
Мимо старых усадеб и новых квартир,
Сквозь чуму или пир,
Безразличие лиц и значительность вех
По-над городом вверх,

Только время струится и движется вспять,
Опрокинувшись в лица, сбегая опять,
На бульваре Тверском, на Кузнецком Мосту,
В пустоту, в немоту.
И — насмешка над вечностью, странная весть —
Голубь, ждущий поесть.

Земля в сентябре ненадолго становится раем.
Посёлок притих, малолюден и неузнаваем,
Но ветви деревьев ещё не сквозят на просвет,
И воздух — как в детстве — сырой, кисловатый и чистый.
Зачем же так странно, так долго и горько молчишь ты,
И книги не в радость тебе, и тепло, и рассвет?

И я не пойму, что со мной — как предчувствие злое,
Гнетёт эта зелень, седеющая желтизною,
Застывшая зелень, прекраснейшая из картин…
И мы так сейчас далеки — не взгляни, не потрогай.
Что — жизнь или смерть — окликает нас в памяти строгой?
Но каждый один перед нею — и только один.

Вот время, расставшись, болтаться по лесу, по саду,
Рассеянно мучиться; впрочем, пожалуй, нам надо
В Москву, и — забыться делами, которых не счесть.
А нынче пойдём погуляем — нашла я заросший
Ничей огород, полный мяты и сливы хорошей,
Но, чур, только яблок немытых — не есть!

Перед глазами всё грохочет и рябит.
В белёсом небе чуть заметен месяц.
До завтра, хитроумный лабиринт
Больших и строгих залов, комнат, лестниц!

Пойти на улицу — вот эту или ту —
Есть в этом и неясность, и неважность,
Стремление из света в темноту
Сквозь многоликость и многоэтажность.

Здесь интуиция и воля не при чём:
Миры библиотеки покидая,
Ты вновь толпе вручён и обречён,
Как детская игрушка из Китая.

Вперёд! Уставших глаз чуть мутное стекло
Не даст вникать ни в вывески, ни в лица.
За этот вечер просто и светло,
Быть может, очень многое простится.

Тебе ли рассуждать, в чём правда, в чём обман —
Не до того, когда ты сам расколот,
Когда ведёшь, как лодку в океан,
Пустое тело сквозь вечерний город.