Нам связная речь не дается,
Как статуе Летнего сада,
Когда в нетерпении  рвется
Закатного неба помада.
Проглочено слово, и звуки
Грустят виновато.
Обняться?
Но руки, но руки…
Отбиты  когда-то...

Ну, вот и все. Мы умерли – дыши!
Карминовый закат над головою,
Омытые любовью голыши,
Взаимному подвластные прибою.

Свободе безымянности ура!
Дай имя мне надежное, простое.
Мы были живы, кажется, вчера,
И задыхались в комнатном настое.

Там гибли розы желтые в глазах,
Нагие вещи мучили ночами,
Мы гнали страсть визжать  на тормозах
И прогорать холодными свечами.

Мы подгрызали корни у небес,
Мы чтили ересь, циники, зелоты.
Теперь мы умерли, и я в тебе воскрес,
А ты – во мне. Но я не знаю, кто ты.

Стучится поздний гость, рвет тело неумело,
Личинкой пустоты прокладывая путь.
Подобие любви, настырная омела,
Дай мне переболеть, но выжить как-нибудь.

Ленивый интерес опять снимает пробу,
Угар звериных смут проветрился давно,
Пресыщенный зрачок сам выпросил хворобу –
Бесстыжий рот и грудь, и ниже, где темно.

Но я забыл, что там в шелках туманной кожи
Химический ожог пристрелянных сосков.
Последняя любовь на чучелко похожа
Из фантиков и фиг, фитюлек, пустяков…

Смешная потеря: нет дырочки в левом боку,
Увы, не свистится в груди на ходу, на бегу,
И в то, что с тобой это было когда-то не веря,
Ты грузно и чинно шагаешь, глухая тетеря.

Все правильно: галстук по центру, шальной завиток
Приглажен, причесан и за ухо намертво лег,
И паркером парк разлинован в твоей голове,
С  табличкою строгой: нельзя по газонной траве.

Шагнуло навстречу, шанелью пахнуло, цок-цок.
Но хоть бы кольнуло, пихнуло и тюкнуло в бок!
Пускай это что-то куда-то свистит и течет,
Ошибка баланса, утрата, финальный просчет.

Прыщавый месяц, выкормыш волчицы,
Грызет загривок,  дряхлый конь хрипит
На вдовьей кровле, стекленеют лица
Раздавленных во тьму оконных плит.

Громила-боль с обрезом острой тени,
Кровь черноруким зарастает мхом,
Гадючий шелест языков сомнений
В истоптанном, межреберном, глухом.

Заклеить скотчем рот, беззвучно плакать
В пролете недосчитанных минут
И ждать, когда распавшуюся  мякоть
Вороны с аппетитом расклюют…

Бесхитростной невнятицей пророчеств,
Неполных множеств замыкая строй,
Дни пробегают без имен и отчеств
Ко мне спиной.

В волшебном блюдце видимого мира
Кружит пчела, акация цветет,
На всех одно отпущенное миро,
Во всем учет.

И, как ответ бессмысленной задачи,
Склонясь над блюдцем пыльной головой,
Мгновением невнятно обозначен,
Я сам не свой…

Дождь-барабанщик отливает ноты
И скучной дробью сыплет день за днем,
Октябрьских астр предзимние заботы
Озябший воздух согревать огнем.

Преддверие зимы, безвольной лени,
Агонии, гнездящейся в глазах,
Душа мечтает о своей отмене
В задебренных слезою небесах.

Как сахар в белокаменном стакане,
Воображенье зеркала сожрет
Астральных тел безумие в тумане,
Погасших солнц напрасный огнемет...

На крыши капала луна,
Рот разрывая от удушья,
Рука ловила каплуна,
Кукареку, душа петушья.
Известкой сыпалась во мглу
Слёз чешуя, мерцая звёздно,
Кого-то резали в углу,
Но город спал, и было поздно.

Под  рёбра сердце звякнуло ледышкой,
На башне почты запылал маяк,
И завертелась стрелка злой мартышкой,
И цифры заплясали краковяк.
По кожуре вспотевшего асфальта
Паяц-скрипач прошелся ча-ча-ча,
Когда сирен охрипшее контральто
С пожара возвращалось, хохоча.

Процарапана с нажимом
Неба черная шагрень,
В рваных ранах едким дымом
Сатаны густеет тень.
Роджер весел: неба флаги –
Костяной аплодисмент,
Кровью стелется в овраге
Золоченый позумент.
В банке лейденской бутырки,
Четвертован, сжат и сух,
Клювом молний сверлит дырки
Воздух – жареный петух.
Тараканы Тартар месят,
Разжиревшие грачи,
Рог наставил полумесяц
На затылок каланчи.
Мехом выгнутые пашни,
Шрам бегонии дорог,
Шахер-махер, злые шашни,
В уголке – притихший Бог…