Золотые крылья прилетели. Крылья налетели. Золотые прилетели. Крылышки улетели. Золотоносные крыли. Златые крали.

Вы когда-нибудь бывали на музыкальном концерте? Бывали? На музыкальном, на концерте? Когда-нибудь?
Бывали. Плохо. Совсем нехорошо, ибо все запущено. Лучшая часть жизни вами пропущена и пущена по ветру, лучшая часть, которую музыканты растратили, дабы ходить до ветру.
Представьте, чем заняты музыканты за своими кулисами. Они глумятся. Глумятся над вами, глумятся над сочинителями стихов, глумятся над композиторами, взрастившими и вскормившими их своим музыкальным молоком.
Не бывали. Это замечательно. Они все равно ничем не примечательны.
В настоящее время, когда оперное искусство деградировало до уровня классики, а джаз играется вымуштрованными консерваторскими исполнителями, мы должны со всей ответственностью заявить, что подобного рода байки недопустимы. Мертвые ритмы сотрясают стены мертвых домов, резонируя с мертвыми головами слушателей, а живые никого не хоронят, а только умащивают тела усопших маслами и благовониями. И чем больше они их умащивают, тем толще становятся эти слои, тем жирнее и замусоленнее и, тем труднее добраться до их тел.
Вечерний Ом, вечерний Ом, вечерний Ом.
Как много бом. Бом, бом, бом…

А сама Музыка прекрасна. Она же происходит от слова Муза. Вслушайтесь в это Слово. Сколько в нем очарования и грации, а поступь ее сродни легкому дуновению ветерка, который дует с моря, где проживают медузы. Тают, тают облака, лихой Бора их гонит по берега кромке, а композитор отдает дань очередной мелодической головоломке. Он в ломке. В комок сжался. Кулак разжался.
Пейте из кубка Музы. Веселитесь на волшебном на пиру, во красивом во бору. Варите музыку в котлах, жарьте ее на огне, рожайте ее в муках в воде и в воздухе, и на берегу реки, но не отдавайте ее во власть мертвых исполнителей, умеющих лишь копировать и дрессировать.
Пейте из кубка Музы и ваши голосовые связки уподобятся золотому горлу соловья, который из космоса пья, призывает Любовь. Невзрачный Птах, но сколько сладкого блаженства таится в его трели.
Пейте из кубка Музы, дабы разбудить свирель своей души. Вовремя выпускайте из нее воздух, но не забывайте затыкать пальцами дырочки. Сначала левой рукой, а потом — правой. Левой, правой. Левой, правой. Левой, правой. Левой, правой.

Внутри Земли-Матушки есть не только холодные пещеры, но и огненное ядро. Оно вибрирует, распространяя звук, вступающий в музыкальный резонанс с пещерами. Так Земля поет. Когда пение ее спокойно, то значит, — ничто ее не беспокоит и экология в норме. Нарушение равновесия приводит к земному крику. Земля кричит от боли. От этого крика происходят землетрясения, оползни и наводнения.
Берегите Землю, Землю берегите. На ней вы живете и на ней вы спите.

Рок. Как вообще музыкальное направление можно называть таким мистическим словом. Это все ужимки умирающего общества, пытающегося противостоять нашей открытости всему прогрессивному и новому. Ха-ха. Открытое, ласковое и кондовое. Да, здравствуют клипы и их сателлиты. Без них современная музыка не смогла бы существовать. От них исходит движение и веет цветами. Посмотрите, как красивы современные исполнители по сравнению с мрачными легендарными певцами. Фаринелли — пустой отстой!
А Гомер, слепой, он до сих пор живой. Он народный и свободный. Плывет по волнам корабль его бреда, пока сознание не вынесет его на брег крутой.
Фортуна — женщина. Аполлон — мужчина. Судьба — женщина. Коляда — мужчина. Она вдохновляет, Он сочиняет. Она прядет, Он поет.
Он поет о том, что было, что есть и что будет. Что было, что есть и что будет. Что было, что есть и что будет. Что было, что есть, что будет. Она Его никогда не припомнит, Он Ее всегда узнает.
А жирные боровы носятся на мотоциклах и снимаются в рекламе. Это рок. Потные немытые телки ходят в замызганном белье. Это рок! Прыщавые отроки дрочат в туалетах. Это рок!! Седовласые старикашки делают деньги на бывшей славе. Это рооок!!!

В настоящее время человеческие потуги убоги. Убоги и нелепы. Разве песни исключения? Разве песни исключения? Исключения?

Регги, раги и прочее рагу лучше вообще не трогать. Хип-хоп же трогать желательно, — благо есть за что. Как сочно, как смачно двигаются черные люди на фоне огромных обветшалых зданий.
Прыг-скок, красота. Тра-та-та. Блюмс. Фигак. Видал каков наждак? Сними стружку. Сними с болванки стружку. Отстругай снятую с верстака болванку.
Интеллектуалы слушают и хвалят. Интеллектуалы нюхают и закатывают глаза. Интеллектуалы щупают и одобряюще жмурятся. Интеллектуалы заносят в свои анналы. Они любители этого дела. И прочего инородного тела.
Да здравствует классика! Нетленная.
Слава Сан-Ремо! Бель канто.
Царя Соломона "Песнь песней".
Посмотри на его пальму и ее листья.

Бабочки поют, а ты не слышишь. Рыбки говорят, а ты не слушаешь. Небо звенит, а ты не поднимаешь к нему главу свою.
Почему же тогда ты считаешь себя музыкантом? Кто дал тебе такое право?
Ведь это ты предложил следующую расшифровку слова Музыкант. Муза Канта. Интересно была ли у него вообще Муза? Может быть, она тянула всего-навсего на какую-нибудь музычку.
Послушай бабочек, услышь рыбок и подними к Небу главу свою.
Сравните: шум моря и стрекот стиральной машины, шелест падающего листа и гул гидротурбины.
Не сравниться рукотворному водопаду
С шумом несущейся стремнины.
Поэтому, ты не слушай сладкого Сирина.

Прекрасен был Старик, трогающий струны гуслей. От его морщин расходились мысли. Старик думал о бирюзе, вернее о бирюзовом цвете. Он играл, а Небо синело. Птицы, кустарники, дома, закоулки, прохожие, — все пело. Старик все играл и играл. Он ничего и ни у кого не украл. Прошел Кот мимо Старика и стал мудрым, концептуальным животным. Прошел Жандарм мимо Старика и превратился в видного государственного деятеля, принесшего много пользы Родной Земле. Приникните к ней ухом и послушайте, что она поет и как.

Любая обувь оставляет следы. И кеды оставляют следы, и сапоги, и лаковые ботинки, и валенки, и платформы, и босоножки, и вьетнамки, и шикарные туфельки на шпильках-бретельках, и башмаки-говнодавы, и обыкновенные тапочки.
Если вы хотите оставить следы, то надо просто пройтись. Пробежать. Прошвырнуться. Протопать. Может быть, получится протоптать тропинку, а может и дорожку, а может и дорогу, а, может, и улицу, а, может, и Можайский тракт, а особо усердные способны протоптать авеню и проспекты. Елисейские поля.
Разве в обуви дело? К чему эта лихорадка по поводу обуви?
Ходи хоть босиком.
Босый ком.

Воды Нила омывают папирус. Из папируса делают свитки. А потом их омывают чернила или синила, иногда краснила и очень редко белила.
Люди наносят на лицо знаки при помощи косметики, уподобляя свою физиономию пергаменту. Пергаменту разного качества и разного формата. На хорошо выделанный пергамент можно нанести особо изящные краски, образующие красивые маски.
Очень важно, на что наносятся знаки, так как от этого зависит восприятие читателем текста. На плотной белой бумаге хорошо идут даже плохие стихи, потому что лист укрепляет восприятие. Появляется некое приятие. Сухой толстый лист. Как рукопожатие уравновешенного хорошего доброго человека, которому доверяешь в любых обстоятельствах независимо от логики поступления информации в голову читателя посредством переворачивания листов руками читателя. Слева направо. Справа налево. С верху в низ.
Толстые фолианты помещаются на тонкой бумаге. Большое соседствует с малым, великое с низким, прекрасное с безобразным, а гласные с согласными. О и Д. А и Л. И и С. К и А.
Мягкая бумага свидетельствует о круговороте текста в культурном контексте. Он либо очень хорош и принадлежит к многоиздаваемой классике, либо плох и, тогда он отпечатан в какой-нибудь занюханной типографии.
На глянце печатают веселые картинки. Детские журналы для взрослых.
А бывает такая поверхность, что и ничего на ней не напечатаешь.

Текст не литература. Текст не халтура. Халтура не литература. Литература не текст.
Контекст. Подтекст. Супертекст. Гипертекст. Все это претекст.
Рассказ, роман, новелла, повесть. Не принесут весть.
Писатели трепещут при слове текст. И критики трепещут. Иногда выражаются архаично — стиль. Как будто это нечто гладкое и выверенное, знатоками проверенное, психологами протестированное, социологами опрошенное и лишь читателями не спрошенное.
Бывает много бумаги, а бывает много глянца, но никогда не бывает мало текста.

Современное информационное общество предполагает, что:

Все умеют читать.
Читать все умеют.
Умеют читать все.
Все умеют. Все читают.
Все умеют писать.

И все пишут и пишут, пишут и пишут, пишут и пишут, пишут и пишут, пишут и пишут, пишут и пишут.
Настанет время, когда мы будем делать заказ почтальону на рассылку поздравительных телеграмм на годы вперед. Пускай выбирает сам из гипертекста.

Говорят: "Поверить на слово". Однако никто не говорит: "Поверить тексту". Правда, иногда говорят: "Доверить бумаге". А вы доверяете? Доверяете? Доверяете? Доверяете…

Красивая стройная собака подошла к своему доверчивому господину: "Поди прочь, сука!" Он любил ее почти беззаветно. Их маленький сын, полученный в результате трансфизического эксперимента с квантованными кварками световых флуктуаций. Душа профессора прошла множество эманаций, прежде чем войти в тело. За окном вечерело, и ветер поднимал в воздух листья необычной формы:
— Они кружатся, — проворчал рабочий.
— Сильный ветер. Вы не слышали про атмосферный фронт? — спросила тыловая крыса.
— Они кружатся.
— Похоже, что кленовые, — сказал врач.
Из-за угла выскочил ботаник:
— Никогда не видел таких кленовых листьев!
— И не увидите, — прошептал философ, — клин клином вышибают.
— Они кружатся.
Дворник, несмотря на... мел метлой кончавшие кружиться листья. Сгребал их в кучи:
— На удобрения пойдут. Крестьянам сгодятся.
— Они кружатся.
Она обняла его, и они закружились в неистовом вальсе.

По вопросам рекламы обращайтесь. Обязательно. Не упустите свой шанс. По вопросам рекламы. Обращайтесь обязательно. Не упустите. Свой шанс. По вопросам рекламы обращайтесь обязательно. Не упустите свой. Шанс. По вопросам рекламы обращайтесь. Обязательно. Не упустите свой шанс.

От первого лица. Удобно вести повествование, описывать поток сознания, заниматься самолюбованием, писать умные вещи.
От третьего лица хорошо бичевать пороки и пророчить о будущем, дабы никто не обвинил тебя в даче несбыточных прогнозов.
От "мы" славно можно утверждать всякую чушь, нести околесицу, бороться за права, любить абстрактные категории.
А они всегда козлы и пидарасы. Козлы и пидарасы. Козлы и пидарасы.

Жил он очень долго. Так долго, что силы стали потихоньку покидать его. Он не мог более передвигаться со скоростью молнии на огромные расстояния, преодолевая пучины вод и утесы скал. Зрение более не различало самые сокрытые уголки богатых пещер и далекие звезды дивного неба.
Память слабела. Окружение начало незаметно роптать. Не то, чтобы он забывал НЕОБХОДИМОЕ, но не мог он отныне удерживать в памяти нарастающий ком событий. Окружение скребло по сусекам и катало снежные шары для строительства снеговиков. Лепило.
Тогда он ушел от них. Один. На некоторое время. Вскочил на своего верного скакуна и умчался далеко прочь. Его никто не видел, потому что за ним невозможно угнаться, хотя многие мечтали.
А потом он вернулся. Вернулся вместе со своими следами, поскольку верный скакун не вынес короткого, но тяжелого странствия.
Думали, что путь его был далек из-за того, что следы сильно петляли.

Однажды ученые стали спорить, что важнее. Какие части речи? Существительные или прилагательные, глаголы или местоимения, наречия или числительные. Появились партии, отстаивающие приоритет той или иной части речи. Они говорили между собой на своем птичьем языке.
Порой, встретившись где-нибудь в закоулках академии, они не были способны даже поздороваться между собой. Все хотели, чтобы обряд приветствия совершался в соответствии с их представлениями, но до рукоприкладства не доходило. Рукосуйство прорывалось за стены академии.

Мудрый не по годам ребенок изрек: "Пестуй Глагол Своей Души".
Вокруг читают нелепые истории и замеряют формы, а ты Пестуй Глагол Своей Души.
Шуршат газетами, закрашивают пропуски рекламой, а ты Пестуй Глагол Своей Души.
Недовольничают и суетятся, перебирают различные варианты, рассчитывают вероятности, а ты Пестуй Глагол Своей Души.
Пишут мемуары, составляют словари, ищут универсальные методы, а ты Пестуй Глагол Своей Души.
Пестуй Глагол Своей Души. Пестуй Глагол Своей Души. Пестуй Глагол Своей Души. Пестуй Глагол Своей Души.

Кругом только и видны, что визуальные образины. А где образа? Где лики? Одни блеклые блики.

Живопись. Ленин, разлив. То ли река разливается, то ли что-то разлили. Люди разливают краски и чернила.
Ангелочки с похотливыми улыбками юных нимфоманок, святые с лицами клерков и скучные угодники.
В магазинах эзотерических искусств стоят фальшивые будды, недействующие амулеты, книги с рецептами по приготовлению эротических омлетов.
Много зеленого. Серная кислота заляпывает пространство. Мясной Рубенс в Лувре полемизирует с тонким знатоком русской истории и еще более тонким знатоком русской души. Их не нужно называть, их обязан каждый знать.
Знать, как изображать и что этим выражать. Попусту не возражать.
При виде непонятного лучше не ржать. Неприлично.

Киноэкран представляет собою просто белую тряпку-неряху. Ее даже не успевают почистить после просмотра очередного европейского шедевра. Экран плоский и изображение на нем такое же плоское, как бы вы ни играли своим и чужим воображением: Феллини, Пазолини, Пеппердини. Сколько их еще там?
Ох уж эти режиссеры, актеры и сценаристы. Серые статисты.
Черно-белые фильмы обладали неживой контрастностью, которая до сих пор завораживает своей иссинятостью: черные печные трубы и чьи-то сероватые губы на фоне ослепительно белой от пыли дороги. Усы кавалеров так черны, что можно подумать, будто бы ими чистят ботинки. Или ботики. Ботики, ботинки. Сменяются картинки. Режиссеры входят в раж. Беснуются, тусуются в европейских столицах. Опять входят в раж. Придумывают монтаж. Снимают.
Звук многое принес в кино, поначалу девальвировав изображение. Пошлые диалоги стали давить картинку и так не справляющуюся со своими задачами.
— Ты меня любишь?
— Где этот негодяй?
— Сейчас все объяснится. Он придет и принесет необходимые доказательства.
— Вам плохо?
— Ты в порядке?
— Ужин подан. Прикажите заложить имение. Или карету.
— У вас большой талант милочка. И отличная будущность.
— Тебе плохо, и ты меня любишь.
— Негодяй, закладывай карету.
— Ты в порядке, милочка?
— За неимением таланта…
Снимается кино.
Появляется цвет, но от этого не легче. Аквамарин, красный, пурпурный. Много желтого. Пища стала смотреться гораздо привлекательнее. Сазаны, фазаны, куропатки и осетры; хлеб, нарезанный крупными ломтями в хатах и тонкими в аристократических домах; поют застольные песни, кубки клубятся красным и белым; бокалы сверкают, светятся, чокаются и бьются (дзинь-дзинь). С таким же успехом можно запечатлеть ботинки в прихожей. Запечатленные ботинки пользуются успехом. В прихожей можно? Ботинки. Ни в коме случае на столе. На столе — зеркальный карп, зеленый салат, оранжевые апельсины, желтые ананасы.
Необходимые доказательства. Показать доказательства! Кажущееся показательно. Казательства.

На фотографиях у живых существ часто красные глаза, выражающие их внутреннюю вампирскую сущность. Белые зубы и красные глаза. В настоящее время люди, пользующиеся поляроидом, имеют средства сходить к стоматологу, не говоря уже о кожнике. Впалые худые щеки, голубые отвислые брылья. Да-да-да, не растут у человека крылья.
Запечатленный миг. Вмиг. Фотографии нужно печатать.
Щелкать и щелкать. Затвор объектива. Спусковой механизм. Много фотокорров подвизаются на фронтах и войнах. Шакалят своей смелостью. Умело щелкают героев, пока тех не щелкнули.
Популярные фото делятся на два вида: эротика и фотографии знаменитостей. Идеально, когда они сочетаются. Тогда фотографа называют выдающимся или великим представителем современного искусства. Сиськи на траве, Эйнштейн в языке. Или голова Эйнштейна, болтающаяся на языке. Высокая эротика. Заснять жопу с необычного ракурса, — считать верхом оригинальности. Есть чем тебя занять. Заснять бракосочетание двух знаменитостей, где они ню и в индустриальном окружении, — можно считать кульминацией творческой удачи. Шедевр. Есть чем себя занять. Шедевр. Шедевр, шедевр.

Нет ничего более иллюзорного, чем архитектура. Стоят камни, а к чему они, о чем хотят поведать? Города, города, города, города, городочки. Город, очки. Триумфальные арки светятся огнями, башни взмыли пиками в небо, пешеходные зоны пестрят гостями столиц и проституточным туристическим бизнесом. Музеи и рестораны. Туристы в последних зализывают свои раны после первых. Завтра все начинать сначала. Мало мест мы еще видели.

Много камней в саду камней. Только там чувствуешь себя умней и бодрей, и опрятнее. В саду камней каменотес не подверг камни обработке. Но лучше всего — сад камней без камней.
Кто старое помянет, тому… Пирамиды, каменные лабиринты, храмы, вырубленные в горах. Аджанта. Аджанта. Аджанта. Так красиво звучит, что можно туда не ездить. Кто старое помянет, тому…
Счастливы древние тюрки, не оставившие после себя архитектуры, а значит халтуры. Кожа, ковры и войлок истлели. В кибитках их перевозили. Кожу, ковры и войлок.
Блаженны те, кто оставил после себя то, что построено: что построено, но не видно, что видно, но не найдено, что найдено, но не познано, что познано, но не признано, что признано, но не заляпано.
Дерево любит рубанок. Дровосеки валят деревья, но они не любят пилы.
Столяр обтесывал стул, а сам думал, что на этом стуле, может быть, будет сидеть дровосек, который спилил то дерево, из которого он делает этот стул, а вместо дерева в лесу остался круглый пенек, напоминающий матрешку, которая могла бы быть сделана столяром для своих детей вместо стула для дровосека.
В лесу было много малины. К пеньку подошел медведь и стал на защепе играть и, грезилось медведю о стуле.
Матрешки. Трешки. А вы купили стул? Матрешки. Трешки. А вы купили стул? Матрешки. Трешки. А вы купили стул?

Вписанный круг в квадрат образует углы. Описанный вокруг квадрата круг образует дольки.

Девица-краса наяву смотрится куда удачнее, чем на полотне. Полотно Девица-краса и сама соткать может, но никакой художник и не перенесет образ Девицы-красы на полотно.
Девица-краса живет во тереме деревянном.
Терем деревянный в воде не тонет, в огне не горит.
Девица-краса трубам не верит, а верит лишь старику, который сходит с полотна, а, когда он не сходит, то на полотне его нет.
Терем деревянный Девицу-красу хранит.
Он крепче, чем гранит, он красную красу хранит.

Много ли, мало ли? Отдохнул ли, устал ли? Лепетал ли, пел ли? А только стала Сказка былью. Никто в это не верил. Не верили рабочие, потому что они были очень заняты своей работой. Не верили ученые, потому что они не имели дело ни с тем, ни с другим. Не верили властители, поскольку не хотели и думать, что такое возможно. Не верили служители, так как после подобного отпала бы потребность в их служении.
Только дети и прочие развратники Духа верили. Они-то и ждали этого. Они-то всегда хотели Сказку. Все прочие желали другого. Серую быль хотели нарекать они Сказкою.
Али-Баба, Али-Баба… Как прекрасно имя твое, как черны твои кудри, справедлив твой Эль. Или злобный предводитель разбойников не терзал луноликую Лейлу? Лейла, Лейла… Ай как она мила, ласкова и щекотлива на ложе своем, и облик ее льется желтым из под балдахина. Приди Али-Баба и лобзай свою Лейлу.
А где-то далеко на Юге гномы катаются на салазках с горы. Хороши салазки гномов, — быстро рассекают они белое покрывало снега, превращая его в слякоть. Потом гномы собираются вокруг Колдуна, волосы которого свалялись в колтун. Колдун бьет в свой шаманский бубен и всех их бьет колотун.
Лесовик расправляет волосы на бороде. Что-то лопочет себе под локоточек. Ур-ля-ля, коли дрова, пеки блины, коли поля белы! На бороде своей расправляет Лесовик свои волосы. Влекомый волосом медведь подошел к прохладной реке остудить свой пыл. Пыль летела со шкуры медведя во все стороны и, соединяясь с каплями воды, рассыпалась брызгами на Солнце. В реке нерестились нереиды, и хотелось их медведю. Нереиды мокро и влажно переливались цветами: синим и голубым, красным и зеленым. Лесорубы просят прощения у Лесовика за срубленные деревья, которые согревают очаги жилищ. И бормочет довольный Брамотун.
Черный Змей над Землею летает, на калик перехожих лает. Мать Сыра Земля его не носит, а во мгле подноготной надоело ему сидеть, а до Неба ему не достать. Лай змеиный — словно клекот предсмертный, словно железный лом лязгает. Змей все хочет делать по-своему, по-змеиному, и чтоб все так делали, славу змеиную прославляя ликующе. Умыкал Змей Девицу. Скалился. Добр Молодец молодецкий из Колодца Воды напивался, за Девицу со Змеем сражался. Победил он поганого Змея о семи головах, но одна голова жива осталася, не до конца отвалилася, а на гадкой скользкой кожице змеиной удержалася.
А рабочие были заняты своим ремеслом, ученые — своей наукой, властители — своим влащением, служители — своей службой.
Карлы важно ходят. В проходах офисов галдят. Забыли про салазки, читают жульнические книжки и жульничают лукаво. Нет на них колдуна-колотуна. Все бумагами шелестят, все льготами лягаются. Лейлу продают на носителях, дабы Али-Баба тратил свои бумажки. Тело Лейлы вожделенно отныне во всех краях Планеты. Такая планида. Нелегко развратникам Духа. А глупый Али-Баба полагает, что богатства его не иссякнут до скончания Эля. Змей же Черный рану свою заживляет, гнойную жилу языком лижет, а карлы ее разными мазями умащивают.
Лесорубы идут по лесу, точно калькулируя. Пилы у лесорубов сделаны по новой карлицкой технологии. Каждая способна спилить самую толстую липу, но тяжело ей даются Дубы. Однако карлики размышляют над этой проблемой. Для них нет в этом деле дилеммы. В целом им все понятно. Они кормят Змея Дубами, а липу сплавляют толпе. Змей жует Дубы и причмокивает, на толпу глядит, не нарадуется. Карлы посыпают Змея блестками, говорят, что это китайское зрелище.
Меньше стало для Лесовика места. Вот он молит о помощи Молодца: "Добр Молодец, окинь взглядом Землю, Землю Мать Сыру под тобою. Посмотри. Здесь отныне гладь вместо леса, а пред Небом кривая завеса. Убери ты ту завесу кривую, пусть посмотрят люди на Небо. А то глядят они только на Змея в блестках и едят одну только липу. Возрастает Змей еженощно". Далеко Добр Молодец, не слышит. Может рыком медведь его достанет?
Медведь же сильно разленился. Он ведет свою жизнь в зоопарке, где кормят его липовым медом карлы. Как медведь того меду наестся, так он сразу плюшем обрастает. И медведица его рада, что теперь у них много тюля. Она сама плетет занавески, чтобы блестки от Змея в их клетку не летели, чтоб медведь Девицу не видел, чтобы ей медведихе с ней не изменил. И детишки малые плачут и родители их к психологам водят, и психологи дают им липовые советы. Воистину — горбализм во всем мире.
А рабочие заняты своей индустрией, ученые — своими проектами, властители — своим менеджментом, служители — своей миссией. Совсем тяжко развратникам Духа.
Отрастут у Змея его семь голодных голов. Семь Урошалмов, прикрывающих Дарну. Будут карлы сходить за великанов и прозываться Хербенами. И будут они вторить за Урошалмами: "Непотребно сие". А также проанонсируют дополнения и исправления к Правилам. И скажут: "Мир теперь изменился. Вот вам новые правила. Слушайте только Урошалмов, но у вас есть свободный выбор. Просто выбирая Урошалмов, вы следуете путем истины и это приятно". А Змей будет вкушать, слушающих Урошалмов. Питаться телами, поскольку отпадет надобность в лесорубах.
Никто не будет звать-кликать Добра Молодца, ибо не будет зла, а значит…
Работорговля примет, наконец, законный статус. Шоу-пасторы будут увещевать: "Не нами это придумано. Так заведено Урошалмами". На невольничьих рынках вместе с генопомидорами можно будет прикупить парочку другую. Для нужд. Главным отличием рабов от хозяев станет их самостоятельная способность отпускать любые естественные потребности. Хозяевам же без генопомидоров не обойтись, не объехать свою визованность на кривой козе.
Пролетарии будут заняты своим сервисом, сайентологи — своими рисеачами, бюрократы — своей лептократией, шоу-пасторы — своей суггестией. Не останется места для развратников Духа, так как разврат — это не порядок, а половые сношения не должны… И возликует Питер Пен. Нежно-пискливо закричит.
Пробудится от этого крика Колдун. Изрядный срок его мучил бодун. Не услышит Колдун камланий, не учует возлияний, не увидит худа без добра. Как быть? Позовет Молодца.
Он забьет в свой бубен, он завибрирует в свой варган. Он подключит варган к сети и станет варган элетроварганом. И польется из электроваргана и музыка Баха, и рага, и тирольская трель.
Ощетинится шершавая кожа Змея, зашипят его семь голов, засучит он черными когтями, выслеживая Колдуна. Лязгая челюстями, пожрет он Колдуна вместе с бубном и электроварганом. Да вот незадача. Пойдет Змей по земле — застучит бубен в его брюхе, полетит по воздуху — завибрирует электроварган, а поплывет по воде иль под водой — заиграют оба инструмента разом. И услышит то Добр Молодец, и прилетит с далекой Звезды на Родную Землю, и найдет по тем звукам Змея Поганого.
Змей исполниться ярости, шваркнет огнем в Добра Молодца, но отведет тот пламя своим водяным мечом. А лезвие-то меча, из рукояти выходя, в нее же с обратной стороны упирается. Крутится водяной меч в руках Молодца быстрее полета фотонов, что Змей посылает нахрапом. А присмотреться к мечу, — так то русалки-нереиды в нем кружатся, веселятся, боками дивными переливаются. И тем водяным диском двинет по семи змеевым головам Добр Молодец и спилит их напрочь, пробуждая силы медведя. Да как раскрутит он свой водяной меч что есть силы, превратив его в луч, в котором русалки сольются в Девицу, да как вдарит им в самое сердце Змея и обратится тот в прах.
Очнется. Все. Завеса пред Небом спадет легко. Грады заискрятся и исторгнут скверну. Карлы вновь пойдут в услужение, перестанут они быть Хербенами, может, назовут их снова гномами.
На Пиру Всемирном Никто Лыка вязать не будет, да оно и не надо.
Долго ли, коротко ли…