Как тяжела ты мне голова,
Сколько здесь бродит чужих стихов,
Сколько проглочено утюгов,
Чтоб получить на тебя права.

И пятиэровых всех монет
В мире не хватит, чтоб нас купить,
И обитаемых всех планет
В небе не хватит, чтоб нас открыть.

Но не бросайте в вишневый сад,
Лучше бросайте в терновый куст.
Если приедешь – я буду рад,
Если уедешь – я буду пуст.

И все исписаны изнутри
Палкозарубками прозодней
Ночи, аптеки и фонари,
Таборы темной башки моей.

И получаешь несвязный текст
Прямо на выходе из метро.
Если вернешься нести свой крест,
С чистой водою свое ведро.

Это врываются в прозодни
Нас проходящие поезда
Не ресторанов-аптек огни,
А за звездою звезда, звезда.

И остановимся на звезде,
Что остановится, подберет,
Я объявляю: «Не быть беде»
И останавливаю счет.

Курица хочет летать, но не полетит,
Курица знает слова, но не говорит.
Только ко-ко, только ко-ко.
Курица знает, что умирать легко.
Что ты делал, когда пришел Наполеон?
Что ты делал, когда гулял по полю он?
Над Бородинским в небе показывают кино,
Аустерлиц показывают, но все равно.
И когда гвардию поведет Мюрат,
На московский, сорок первый парад.
Курица спросит меня — ну как ты там?
Я улыбнусь назло всем березинам.

Курица лапой пишет мои стихи,
Что получаются так коряво-легки.

Не виновата она, что я был левша,
Не подковал блоху, получил леща.

А переделан был, стал ни то ни се.
Курица не виновата, ну вот и все.

Черная курица нас покидает в цепях,
Мир в котором играли Визбор и Бах.
Где так уютно смотреть на ночной костер,
Где мы любили, помню я до сих пор.
И, исправляя Бродского грустный стих,
Освобождаю курицу, нас двоих.
Правьте спокойно, семь моих королей.
Голос мой не смущает пусть мир людей.

Курочка Ряба по золотому кольцу
Выдаст каждому боевому бойцу.
На безымянном пальце золотое кольцо,
Чтобы снести простое незолотое яйцо.
Вместо стиха яичко, в ситцах невест парад,
Не обижай ребенка, неизвестный солдат.

Хотелось умереть, да только не получится,
Погасли для меня небесные огни…
Причем же тут, причем америка-разлучница,
Что забрала меня на бунинские дни?
Но ты спасла меня, моя смешная курица,
Раз ты спасла, теперь храни меня, храни.

Твой поезд уже пришел,
И ты поедешь ко мне.
Чего мне сказать еще
В усталости, в тишине.

Сказал, все уже сказал.
Нашел, все уже нашел.
Твой поезд не опоздал.
Мой поезд уже пришел.

Подземные поезда
Проходят сквозь тьму и бред,
Где маленькая звезда
По аське мне пишет свет.

Больнее, чем миллион нервов,
Сильнее, чем миллион негров,
Красивей, чем миллион евро –
Смеешься ты надо мной.

По мне проложены шпалы-рельсы,
Зачем-то вставлю тут эдельвейсы,
Ты смейся-смейся, ты смейся-смейся –
Люблю я тебя такой.

В детстве на площади Горького
Я увидел женщину
Кричащую «Дай»
Она ходила по площади
И кричала «Дай»
Она была сумасшедшей
Она была городской знаменитостью
Ее все знали
Даже в Ленинском поселке
На площади Горького
Бабушки продавали семечки
В газетных кулечках
Китайцы продавали кеды
И китайские бальзамы
Мелкая шпана-гопники
Выцепляли мальчишек
Из других районов
И отбирали мелочь
На площади Горького
Не работал фонтан
Копия Римских фонтанов
Работавших в Петергофе
На площади Горького
Был книжный магазин
Где я украл книжку про Мадрид
Город казавшийся чем-то
Недостижимым и волшебным
В пионерском детстве
По площади Горького
Ходила женщина
Кричащая «Дай»
И я тогда не задумывался
Чего же она просит
А теперь я боюсь
Что женщина кричащая «Дай»
Придет ко мне во сне
И заберет мою жизнь.

Больные стихи. Больные стихи
Рождаются из. Рождаются из
Такой чепухи. Такой чепухи.
Такой вот сюрприз. Такой вот сюрприз.

И можно шутить. И можно шутить,
На всех наплевать. На всех наплевать,
Так строчку делить. Так строчку делить
И так рифмовать. И так рифмовать.

Словами играть. Словами играть
Легко, так легко. Легко так легко
И не умирать. И не умирать –
Летать высоко. Летать высоко.

Себя повторять. Себя повторять.
Вот, в общем, и все. Вот, в общем, и все.
И не объяснять. Зачем объяснять?
Кого-то спасет, меня не спасет.

Я начал жизнь в трущобах городских –
Какой конец! Какой финал!
О, если б мне когда-нибудь мой стих
Про радости начала нашептал.

Начало всех начал не спит, а ждет
Такой строки, такой строки
И никуда от нас не уплывет,
Начнувшись морем у конца реки.

Слово «Мама» пишется с большой буквы,
Слово «Папа» пишется с большой буквы.
Только дети маленькие не знают,
Почему их родители не понимают.
Потому что они поэты,
Их поймут по ту сторону Леты.
С парой-тройкой попарно по берегу Леты ходить
Приводилось и мне, даже рыбу ловить.

Нет пророков в своем отечестве,
За пророка там Демосфен,
Пыль пускает в глаза отечески,
Но совсем он не Диоген.

Так красиво и убедительно
За собою народ зовет,
И чертовски-бесовски мнительно
Он на гибель народ ведет.

А пророка все презирают
За дешевый его наряд,
Но потом всегда возвращают
Из Медины к себе назад.

Любить этот мир так непросто,
Любить эту глупость и грязь…
На необитаемый остров
Всегда мне хотелось попасть.

Всю книжечку про Робинзона
Раз двадцать я в детстве читал:
Запретная странная зона,
В которой от всех отдыхал.

Считали меня сумасшедшим,
Потом мне сказали — поэт…
Кораблик, за мною пришедший,
Уходит в таинственный свет.

«Время лечит», — сказал Вольтер,
И я знаю, что это так.
Но спасибо тебе, Олег,
Что тогда написал в контакт.

Это может главней всего,
Когда мне не хотелось жить,
Это даже главней того,
Когда мне захотелось жить.

Даже не от его письма,
И не знаю я отчего,
Знаю я, жизнь — одна тюрьма.
Нет, не знаю я ничего.

И искать здесь великий смысл,
И поэтом себя считать…
Нет, спасибо, нашел я мысль —
Ту, которую не отнять.