Будто бы сверху,
Вне бухгалтерий и смет,
Как на поверку,
Пух тополиный — и свет,

Связаны прочно
С каждой частицей души,
Плещутся, точно
Вырвав свое: разреши!

Духом единым,
Искренне, как на духу, —
Как им, родимым,
Реется там, наверху?

Свыше так свыше —
Не уберечь никому,
Ветру за крыши
Рваться уже ни к чему.

Косноязычье,
Века хранящее дух, —
Полчища птичьи,
Вздох тополиный — и пух.

Все это снова
Живо — и удержу нет, —
Верное слово,
Дух безграничный — и свет.

Эта книга не названа пусть —
Прочитайте от корки до корки
Переулки, хибарки, задворки —
Всю неловкую радость и грусть.

Весь обид и раздумий запас,
Все, что дышит, журча и ржавея,
Наизусть затвердите скорее —
И не как-нибудь там, а сейчас.

По тепсеньскому склону скользя,
Привела меня в это затишье
Вслед за мглой, за летучею мышью,
Не тропинка отнюдь, а стезя.

Я не знаю, откуда оно,
На границе прохлады и зноя,
Это царство, резное, сквозное, —
Ну а впрочем, не все ли равно.

Я разгадку не стану искать —
Да и впрямь не сумею, пожалуй,
Добротой обладая немалой,
Чтоб водою зазря не плескать

Всю таинственность эту и власть
Навевающей терпкую повесть
Смутной вести о том, что и совесть
С нами вместе намучилась всласть.

Я лето свое упускать не хотел,
Наверстывал все, что забросил, —
И ветер бывалый сквозь листья летел
Со взмахами крыльев и весел.

Вверху облака собирались гуртом,
Клубились дожди табунами, —
А море заботилось только о том,
Чтоб гребни вздымать над волнами.

Когда бы пространством не полнилась грудь
И уст не касалась свобода,
В наперсток вместилась бы зрелости суть,
Погуще лежалого меда.

И с норовом все-таки выдался год,
Летящий над бездною смуты, —
Овечий иль козий, но вынес, — и вот
К душе прикипел почему-то.

Кыпчакская хватка и скифская блажь,
Славянская жгучая сила
Срослись — и так просто уже не отдашь
Того, что действительно было.

В крови остается на все времена
Звучащее сызнова слово —
И ветер летит, разбросав семена
Издревле идущего зова.

Посмотри-ка на холмы, посмотри —
Собери-ка до зимы фонари,
Чтобы новая не знала зима,
Где подъем и где обрыв у холма.

За холмами далеко, далеко
Разольется фонарей молоко,
Чтобы новые не знали снега,
Чья дорога и кому дорога.

Чья дорога, для кого и к чему —
Не припомню, не приму, не пойму,
Чья дорога, для чего и куда —
Все равно она уйдет навсегда.

Навсегда она уйдет все равно —
Что-то светится — фонарь иль окно?
Что-то в сумерках уже зажжено,
Что-то высится, с судьбой заодно.

Заодно оно с судьбой или нет —
Это ветер по холмам или свет,
Это свечку зажигать суждено,
Потому что за холмами темно.

Только ветер в темноте, только снег,
Столько лет уже прошло — целый век,
Только век почти прошел, — подожди —
Что за эхо там, вдали, впереди?

Чужеродною слыла меж химер
Пифагорова гармония сфер —
Притерпелась, обтесалась, ушла
В лабиринты, в тупики, в зеркала.

А теперь она дышать начала,
Отдышалась, ожила, тяжела,
А потом ее поди разбери —
Посмотри-ка на холмы, посмотри.

Круг волшебный солнечных часов,
Блажь, уже шагнувшая с обрыва,
Дрожь почти бесшумных голосов,
Прошуршавших прямо, а не криво.

Странное присутствие тоски
В нехотя белеющей известке
Стен, где приютились лепестки
Роз, где разбегаются полоски

Шатких, обескровленных теней,
Жалостных сквожений ивняковых
К северу, где, вроде, холодней —
Может, от вторжений мотыльковых.

К югу же уходит полоса
Горного пустынного отрога
В час, когда тревожит небеса
Млечный Путь — Батыева дорога.

Кто их видел? Когда? Бог весть! —
Но, огни по пещерам жгущие,
Где-то рядом, конечно, есть
Самодивы, в горах живущие.

Выйдут, может быть, и ко мне,
Улыбнутся, взглянув нечаянно, —
То-то изредка при луне
Кто-то шепчет мне опечаленно.

Кто-то шепчет мне — но о чем?
Не расслышать мне в этом шелесте,
Хоть и чую там, за плечом,
Свежесть млечную женской прелести.

Шорох узких ног за углом
Померещится и забудется, —
Только ветер ворвется в дом,
Да протяжный напев почудится.

Слаще меда, желтей луны
Это пение полуночное —
Чьей-то памяти и вины
Бремя жгучее и бессрочное.

Легче тонкого волоска
Это пение обрывается —
И полынная, друг, тоска
От предгорий вдруг навевается.

Я на холмах — и воздух обомлел
От цепкой сухости растений узловатых,
И юг насупился, и запад заболел,
Весь в шрамах оспенных и в пятнах розоватых.

И запах косвенный, какой-то непрямой,
Полыни скученной, всклокоченной, шершавой,
Обвившей склоны сизою чалмой,
В округе носится с усмешкою лукавой.

Проснулся ветр — небесный гуртовщик,
Рожок пастуший пальцами сжимая, —
И заметался, и невольно сник,
Наверно, что-то понимая.

Уже смеркается — и тычется волна
Однообразно и лениво
Туда, где в готские шумели времена
Племен смешавшихся широкие разливы.

Кто знает, жив ли он, угрюмый сей истец,
Вернуть задумавший покой подземных залов,
Германский гном, потомственный кузнец,
Камней сверкающих хранитель и металлов.

А на земле всему дивимся мы,
Что в нашей памяти иль в сумерках таится, —
И время движется неспешно за холмы,
И к звездам тянется, и в музыке струится.

Кто поленился закрыть
Окна, что смотрят на юг?
Прошлого может не быть,
Если словам недосуг.

Дышит и слушает тишь —
Кто же начнет разговор?
Что за безмолвие? — лишь
Воздух, спадающий с гор.

Словно завеса, упав
Между тобою и мной,
Краем задела рукав,
Тенью легла за стеной.

Словно сгущается вдруг
Час предвечерья — и вот
Неумолкающий звук
Властно кого-то зовет.

Кто это там, впереди,
Словно навис за чертой,
С давним биеньем в груди
Встав за горою Святой?

Где это видано? где
Слыхано? — помнишь ли, ждешь? —
Тянешься птицей к звезде,
Веришь — и тоже встаешь.

Ты думаешь, что праведнее дни,
Когда они свободны и спокойны —
И, может быть, внимания достойны,
Которое до сей поры в тени.

И к свету вырывающийся строй,
Звучание, видение, сиянье,
Неспешные зовут воспоминанья
К тебе, — и вот осеннею порой

Ты слушаешь, как листья шелестят
И моря нарастает гул могучий —
И вновь среди мгновений и созвучий
Созвездия о чем-нибудь грустят —

Хотя б о том, что путь твой горек был,
Да сладостью прозрений был отмечен
И радостью земной очеловечен,
Чьей сущностью дышал ты и любил.

Ночной фиалкою влеком,
Струеньем сумерек подхваченный,
Я шел, овеян холодком,
На свет, поодаль обозначенный.

А город сбоку, за рекой,
Гордыней шелеста обиженный,
Почуяв запах колдовской,
Глядел, как сад резвился вишенный.

Не извлекая из цепей
Свои суставы и конечности,
Он простирался до степей —
А там рукой подать до вечности.

Отчасти в плач, отчасти в пляс
Пускался он от нетерпения,
Припоминая всякий раз,
Что приуныл до отупения.

Но, как ни странно, замирал,
Потупив окна бесконечные,
И только издали вбирал
Цветенье летнее, заречное.

А вдоль по улице, везде,
Меж гаражами и заборами,
Деревья шли, как по воде,
Дыша пространством всеми порами,

По мягкой влаге темноты,
Волною свежей набухающей —
И застилающей цветы,
И о последствиях вздыхающей.

Гурьбой урочищ и чащоб
Деревья шли, держа с опаскою
Зороастрийский гороскоп
Тому, кто дружен с этой сказкою.

Это песен густые узлы,
Это замыслов стебли тугие,
Это вставшее из летаргии,
Сохранившее запах золы.

Уплывут по теченью венки,
Расплетенные эхом знакомым, —
И останешься с чем-то искомым,
Хоть у страха глаза велики.

Но пока что скажи: повезло!
Не шути с толковищем кошмарным, —
Лучше выйди к наплывам фонарным,
Загадай ненароком число.

Потому-то опять подождет
Налетевшая с севера стужа —
Не тужи по ушедшему, друже,
Не забудь — впереди поворот.

Что же дружбы? — осталось вздохнуть —
Но без них не бывать нам счастливей —
И сужу о тебе справедливей,
Да и ты обо мне не забудь.

В непреложный уверовав путь,
Стану петь, как один я умею, —
И досужие слухи развею,
И живу, не смущаясь ничуть.

Но куда же мне душу девать
И куда мне уйти от печали,
О которой слова не молчали
И которую поздно скрывать?

И чего мне от спутников ждать,
Если речь от рожденья крылата
И намного сильней, чем когда-то,
Где готовилась только страдать.

И туманным блеснет стеклом
За толпой фонарей в угаре
Влага — та, что, кичась теплом,
Не закрылась плотней от хмари.

Берег вытерпит всякий хлам —
И расширенными зрачками
В хмури выхватишь здесь и там
Все, что брошено снов клочками.

Ни за что не желаешь ты
Подчиняться пустым приказам
Тех, кто с маху провел черты
Под пристрастьем к округлым фразам.

Не уступишь ты в этих днях
Никому — ты один в пустыне,
Мир почиет на свежих пнях,
И не ведаешь ты гордыни.

Не отдашь ты своих земель
Никогда — ни к чему соваться
В неизведанное досель,
Чтоб от гнева потом скрываться.

И осталось тебе, смутясь,
От реки протянуть ступени
К тем, кто кровную помнит связь
С тем, что наши настигнет тени.

Где приморские дали вольны
Светлой страсти распахивать лоно,
Где тройным ореолом луны
Обозначена грань Скорпиона,

Где никто не поможет уже —
И сдержать не желаешь движенья, —
На прибрежном застыв рубеже,
Продолжаешь миров постиженье.

Предвечерья торжественный час,
Время облачной розни и смуты,
Отрезвленье для дум и для глаз,
Пробужденье — и вздох по чему-то.

Подождать — и шагнуть за черту,
В сердцевину войти испытанья,
С горьким привкусом травным во рту
Городов миновав очертанья.

Глаза приподняв непрошенно,
Стоишь до своей поры,
Где в самую глушь заброшены
Взъерошенные дворы.

Увенчан листвой редеющей,
Стоишь, не смыкая век,
Покой прозревая реющий
Над сонным слияньем рек.

Фонарь приподняв над бездною,
Стоишь в тишине ночной,
Поддержанный твердью честною
На шаткой тропе земной.

Все то, что давно предсказано,
Пронизано до корней
Присутствием горним разума —
И чуешь его верней.

И кто-то с тобой беседует,
Звезду в небесах подняв, —
И что-то отсюда следует,
И знаешь, что сердцем прав.

Рассеяны в мире зернами
Все те, кто к тебе добры, —
И травами скрыты сорными
Отравленные пиры.

Засыпаны щели домыслов
Растений пыльцой сухой,
Привычность побочных промыслов
Гнилою полна трухой.

И рот не криви из прошлого
Среди потайных щедрот —
От зол толкованья пошлого
К истокам запрятан код.