— Константин Александрович, как образовался ДООС?
— Он образовался подпольно, в самый разгар лютейшей андроповщины, полной несвободы. Никто из нас не печатался, и мы знали, что это в ближайшее время нам не грозит. В то время в ДООСе были только трое — я, Елена Кацюба и Людмила Ходынская.

— А где проходило первое выступление ДООС?
— В Клубе имени Курчатова. Это первое наше легальное выступление. На дворе стоял 1984 год.

— В ДООСе существуют забавные звания. Например, мэтр изящной словесности Андрей Андреевич Вознесенский — стрекозавр.
— Сначала стрекозавром был только Генрих Сапгир. Но Вознесенскому это звание тоже очень понравилось. И он настоял на том, чтобы оно было и у него. Так что у нас теперь два стрекозавра. Знаток языков Вилли Мельников — лингвозавр, Гарик Виноградов — огнезавр (за то, что он выступает всегда со своей горелкой), основатель академии Зауми, поэт Сергей Бирюков — заузавр, я ихтиозавр. Все дамы у нас — стрекозы. Есть еще друзья ДООСа.

— Это как-то напоминает масонскую ложу.
— Да (смеется), отчасти это так. Я никогда не забуду, как ко мне подошел мой ученик Володя Бердушевский, он сейчас директор Владимирского театра, и сказал: «Константин Александрович, примите меня в свою ложу». На самом деле ДООС  — это игра интеллигенции. Творческие люди — все как дети.

— Все эти годы Вы издаете журнал ДООС — «Журнал ПОэтов». Сколько вышло номеров?
— Девятнадцать.

— Какие планы на будущее? Что ДООС еще не осуществил, а надо бы?
— Изначально ДООС постулировал писать на всемирном языке, то, что Велимир Хлебников выдвигал как проект. Мы хотим создать некий общий язык поэтов. Ведь есть общий язык математиков (формулы), язык музыкантов (ноты)...

— А как Вы себе представляете такой язык?
— Как звездное эсперанто. Должна быть общая изобразительная символика, можно использовать различные формулы, знаки зодиака. И т. д. Словом, над этим еще надо работать.

— Что значит для Вас понятие авангардист?
— Авангардист — синоним слова «поэт».

— Возможен ли авангардизм в силлабо-тонике?
— В любом размере и ритме можно и нужно оставаться поэтом. В силлабо-тонике это труднее. Накатанный до тебя размер заставляет скользить по накатанной колее. Тебе кажется, что ты мчишься, а на самом деле стоишь на месте.

— В чем разница между поэзией и непоэзией?
— В отсутствии или присутствии новизны. Читаю у Маяковского: «А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб» — это не Блок, не Брюсов, не Фофанов, не... не... не... Где-то ближе одна строка Белого «в небеса запустил ананасом», но это одна строка. Пример непоэзии у того же Блока: «выхожу я в путь, открытый взорам...» Но ведь Лермонтов уже выходил, и притом один. Зачем же сопровождение?

— Изобретены ли новые поэтические приемы (жанры) в последнее время?
— Приемы пока все гнездятся в словаре Александра Квятковского. Но есть большая разница между приемами и свободным владением таковыми. Например, анаграмма как прием существовала всегда. Но только в 1978 году в «До-потоп-ном Ев-Ангел-ие» я освоил анаграммное стихосложение. «Червь, вывернувшись наизнанку чревом, / в себя вмещает яблоко и древо». Или:

Кроме того, в творчестве Елены Кацюбы с 1985 года палиндром перестал быть приемом, а стал таким же обычным явлением, как, скажем, рифма. Несомненна новизна жанра карточек и каталогов у Л. Рубинштейна. Несомненна новизна минимализма И. Холина, Вс. Некрасова и некоторых их последователей. В 60-е годы с подачи С. Кирсанова вошла в плоть и кровь поэзии ассонансная рифма у трех шестидесятников и особый стремительный размер Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулиной. Потом это осталось и развивалось только у Вознесенского. Только в 60-м году появилась в моей поэме «Бесконечная» первая метаметафора: «Я вышел к себе через-навстречу-от и ушел под воздвигая над». В 70-е годы метаметафора стала прорезаться у Парщикова, Ерёменко, Жданова. Начала прорезаться, но не прорезалась. Ерёменко ушел в центон, Жданов — в сюр, Парщиков после «Новогодних строчек» стал тонуть в бродскизмах и герметизмах, но выплыл в «Нефти». Счастливого плавания! Я в метаметафоризме, как вода в рыбе, а метаметафора во мне, как рыба в воде. Кульминация — «Компьютер любви» (1983). Дальше пошли метаметафоризмы языка как такового. Преображение хронтайма через изменение грамматики в «Партанте» и «Верфлиеме».

В 1978 году мне удалось создать зазеркальный стих «Зеркало», где строки от начала и финала сходятся к центру, как к горловине светового конуса. Сам центр обозначен звукорядом нот между верхним и нижним ре.
В 1985 году я создал поэму-теорему «Теорема Гёделя». Она соединяет житие иже во святых отца нашего Пушкина, написанное Вересаевым, с космологией «Биг Бэнга» и квантовой механикой Бора. В  основе поэмы теорема Гёделя, принцип дополнительности Бора, принцип неопределенности Гейзенберга и «Искусство фуги» Баха. Ни один из теоретиков к этой поэме пока что не подступался.
В 1988 году написана апофатическая поэма «Утверждение отрицания». Она построена по принципу убывания текста:

Тогда же создан «Комментарий к отсутствующему тексту», к счастью, напечатанный в 1990 году в моем сборнике «Компьютер любви». Пять лет спустя эту идею позаимствовал журнал «Комментарии», но поздно. Наиболее известен мой термин «метаметафора». Менее — другой, более широкий, «метакод». Метаметафора неотделима от понятия «выворачивание», или «инсайдаут», или «антропная инверсия». Суть открытия лучше всего выражена в двух строках из «Компьютера любви»: «Человек  — это изнанка неба / Небо — это изнанка человека». Позднее у Паршикова вариация на эту тему: «Как строится самолет с учетом фигурки пилота, / так строится небосвод с учетом фигурки удода...» Следы метаметафоры легко обнаружить в творчестве поэтов, с которыми шло активное общение в 1973  — 1988 годах. Впервые я представил Парщикова, Ерёменко и Жданова в ЦДРИ в 1975 году. Самого термина «метаметафора» еще не было, но суть выражена ясно. Я сказал, что это «новая метафора эпохи теории относительности». На вечере присутствовал Юрий Арабов. Он оставил довольно подробное описание этого события в Интернете.
В 1982 году мне удалось дать понятие о метаметафоре в статье «Звездная книга» («Новый мир», 1982, № 9). На мою беду, гранки этой статьи просмотрел М. Эпштейн. Увидел термин «метакод» и стал расспрашивать, что это такое. А полгода спустя вдруг вынырнул с термином «метареализм» (в применении к тем же поэтам), не имеющим на самом деле никакого отношения к метакоду и метаметафоре. В середине 80-х я пришел к выводу, что в формуле «быть или не быть» главное — или. Или  — это свобода. Лекцию об этом я прочел на семинаре в «Юности» у Ковальджи, по его просьбе. Тогда же я прочел стихотворение «Или»:

Написанное два года спустя стихотворение Нины Искренко на тему «или» — фактический конспект моей лекции у Ковальджи. К счастью, он может это засвидетельствовать и подтвердить.
В 90-х в «Миредо» я наконец-то добился слияния нот и фонем.

Новые жанры: кругометы Вознесенского, лингвистический реализм «Свалки» Кацюбы, ее так называемые «Словари» и лингвометаморфозы с превращением тьмы в свет, времени в труху и т. д., муфталингвы Мельникова, палиндронавтика как жанр у Кацюбы, Авалиани, Бубнова. Всего не перечислишь. Но открытия футуризма давно не только продолжены, но и перекрыты. А бубновские, вернее, бубново-валетные таблицы А. Бубнова в так называемых диссертациях вполне академически защищены! Прав Введенский — мы докопались до генокода поэзии. Футуризм — теория относительности. Мы — еще и квантовая механика.

— Какие термины ввели лично Вы?
— МЕТАКОД — «Новый мир», 1982, № 9;
МЕТАМЕТАФОРА — «Литературная учеба», 1984, № 1;
ЗВЕЗДНАЯ АЗБУКА ВЕЛИМИРА ХЛЕБНИКОВА — «Литературная учеба», 1982, № 3;
ВЫВОРАЧИВАНИЕ, или ИНСАЙДАУТ (см. МЕТАКОД);
ГОЛОГРАФИЧЕСКИЙ СТИХ — так я именовал анаграммное стихосложение, к которому пришел в 1987 г.;
МИСТЕРИАЛЬНАЯ МЕТАФОРА — так называлась в нашем кругу МЕТАМЕТАФОРА, еще не получившая своего имени в 1973 — 1983 гг.;
ДООС (см. стих ДООС 1984 г.).

— Как Вы оцениваете в целом развитие поэзии в современной России?
— Такого стремительного прорыва русская поэзия еще не знала. Могу назвать десятки имен, дойду до сотни. И это все открыватели, первооткровения.

— Какие издания печатают настоящих поэтов?
— «Журнал ПОэтов», «Футурум АРТ», «Дети Ра». Не претендую на всеохват.

— Спасибо за упоминание наших изданий. Расскажите о Вашем «Журнале ПОэтов».
— В начале 90-х мы сдружились с Генрихом Сапгиром и Игорем Холиным. Стараниями Елены Кацюбы и Людмилы Ходынской выпустили первый номер издания «Газета ПОэзия». Позднее он был преобразован в «Журнал ПОэтов».
Сегодня «Журнал ПОэтов» — пристанище поэтических стрекоз всего мира. Франция, США, Германия, Китай соседствуют с Братском и Брестом, село Ворша — с Москвой и Амстердамом. Мы поэтов не редактируем, только печатаем.

— Нет ли у Вас ощущения, что культ Александра Сергеевича Пушкина, явно существующий в России, принес огромный вред русской поэзии, которая многие века идет путем прозы, т. е. что-то рассказывает читателю, а не является для него божественным откровением? У меня, например, такое ощущение есть.
— В 1983 году я написал: «Пушкин — это вор времени / Поэзия Пушкина — время вора». Пушкин — гений банальности, если гениальность и банальность в чем-нибудь совместимы. Он все время ломится в открытую дверь. Я не понимаю, «что в вымени тебе моем». Так и не осилил «Евгения Онегина» до конца, только помню, что «она любила на балконе». Почему бы и нет? Помню: «Кончаю. Страшно перечесть...» Тоже неплохо. Еще какие-то глупости, что «гений и злодейство — две вещи несовместные». Гоголь Пушкина в Хлестакове блестяще отобразил: «Легкость в мыслях необыкновенная». Кабы в мыслях, а то ведь просто «Перо упало. Пушкин пролетел». В открытую дверь за Пушкиным вломились Тютчев, Фет, Некрасов, Надсон, Брюсов, Блок. Благо в открытую дверь ломиться легко. Слава Богу, пришли футуристы, и дверь захлопнулась, больно ударив по носу легкописцев. Потом понадобилось вмешательство государства, чтобы открытую дверь снова взломать и впустить туда «2515 поэтов наших федераций».

— Какая же альтернатива пушкинской традиции?
— Футуризм, неофутуризм, дадаизм, сюр, метаметафора, концепт, да мало ли всего еще не открытого. Что угодно, только не Пушкин. Пушкин — это наше ничто.

— Ваше поэтическое кредо?
— «Поэзия — вершина бытия» («Бесконечная», 1960).

— Как соотнести поэзию и жизнь?
— Очень даже просто соотнести. Все, что хорошо в жизни, плохо в поэзии, и наоборот. В жизни взрыв  — плохо, очень плохо. А в поэзии гениально.

А у Генриха Сапгира:

Генрих жил, Генрих жив, Генрих будет жить! И Холин — хил он, но лих.