Ночь для того
чтоб нести иной свет.

Слепцу доступна ль
извечная сладость
пребывать в совершенной тьме?

"Свет — внутри нас, — твердил
мудрец. — Утром он гаснет, и подчас моя жизнь —
вечное утро".

"Нет такой очевидности, — тоже твердил
мудрец, — с которой однажды
не сорвали бы маску".

Моя приотворенная
рука
не знает устали.
Значки вкупе с их отголосками
низвергаются дружно
в теснину
отпущенную перу.
Куража надолго
не хватит.
Рука распластается
на бумаге.
В изнеможенье.

Прежде — вода.
После — вода.
Всегда она, всегда.

— Озерная вода?
— Речная вода?
— Морская вода?

Нет, не вода к воде.
Нет, не вода для воды,
а вода, где высохла вода,
а вода в отжившей памяти воды.

Жить оживленной смертью
между памятью и беспамятством воды,
между
жаждой и жаждой.

Вода сочится:
Обряд.
Вода истекла,
потекла:
Плодородие.

Только вода к воде.
Только вода для воды.
Половодье.

— Отныне моя земля — пустыня:
пустыня — мой путь,
мое блужданье.

Всегда меж двумя горизонтами;
меж горизонтом и
вызовом горизонтов.
Безграничность.

Песок блещет как вода
в неутолимой жажде.

Мука, которую ночь убаюкивает.

Наши шаги струятся жаждой.
Мнимость.

— Озерная вода?
— Речная вода?
— Морская вода?

Вскоре дождь
омоет души мертвых.

Пускай по утрам принесенные в жертву деревья
отбрасывают головешки теней.
Дым. Дым.

(Прежний оклик плодов,
цветов,
листьев,
их простертые руки.)

Каждой руке свой горизонт,
каждому цветку, каждому плоду —
свой сезон.
Каждому листику — свой фасон.

Небо смотрит на землю.
Письму излиться б словами,
чтоб оросить почву.
Каждая фраза — дождик
и свет.

Мое письмо пустынно.
Так могуче сиянье,
что дождь испарился.

Больше нет песка
там, где я бреду.

  Зря ты окунаешь руки в сладострастную
ночь своей плоти.
  Девчонка, девчонка, кто тебе
развеет туман?
  Кровь не отмоешь кровью.