Это — берег твоей реки. Обветшалый лед
Старым платьем трещит и ползет по швам,
Ты впервые с осени видишь — река течет,
А лоскутные льдины уходят по рукавам

И протокам реки туда, где горит закат,
Но река заливает жар — без ее воды
Небо выгорело б дотла много лет назад,
Так же вечером. Зеленоватый дым

Лег на кроны деревьев, зыбкий, как этот мрак,
Что с трудом скрывает вешние небеса,
И растет тишина, сквозь которую слышишь, как
Прорастают травы, и кажется, что ты сам

Прорастаешь корнями в суглинок речных террас,
Неподвижен и нем, забывая, что есть слова,
Наблюдаешь, как время движется мимо нас,
И лоскутные льдины уходят по рукавам.

Проснись до света оттого, что печь
Остыла, и тебе приснилось лето:
Поляны трын-травы зовут прилечь,
И много света.

Проснись. Гляди в морозное стекло,
Жди с неба новостей — их мало, впрочем,
И оттого совсем не тяжело
Хвостам сорочьим.

Жди снега, что не выпал в Новый год
И к Рождеству, похоже, не поспеет,
Но до Крещенья точно занесет
Твои Помпеи.

Затеплив печь, смотри в свое окно.
Помпеи просыпаются. Незримо
Приметами до крыш занесено.

Уходили от сумы да от тюрьмы.
Шли дорогами монахов-чернецов.
Горностаевая мантия зимы
Укрывала от погони беглецов.

Шли на север, где земная параллель
Не длиннее обручального кольца.
В край, где дерево в лесу обычно — ель,
В мир, где гость, зашедший в дом — почти что царь.

Жизнь — зима и ожидание зимы.
Море сине, снег полей до боли бел.
Здесь для глаза гжель привычней хохломы,
Ибо красок только две — лазурь и мел.

Облаками — сугробы, сугробами — облака,
На излете взгляда, белым пятном на карте
Тают, переплетаясь. Их не различишь, пока
Солнце звоном капели не прикоснется к марту.

А весна в этот раз будет чудо, как хороша,
Зазвенят ручьи, что весною одно и важно.
Так же первое прикосновение карандаша
Возвещает надежду белым листам бумажным.

Это будет весной: будет небо, как бирюза,
На ступенях судьбы, поднимающихся полого,
Ты коснешься моей руки, посмотришь в мои глаза —
И моя душа прикоснется к Богу.

Снять Лето — большая идея!
(Увы, неумение — враг мой),
И я — ученик чародея —
Над выдержкой и диафрагмой

Колдую, — но снова и снова
Чуть смазана память о лете…
И юный фотограф сурово
Ругает порывистый ветер.

Как странно, дружище, как странно:
Ведь сбудутся в жизни иные
Волшебные дальние страны
И четкие снимки цветные,

Но этот — еще черно-белый —
Останется неким пределом:

Там старая яблоня. Рядом,
На длинном шесте среди сада,

Обитом железом от кошек —
Скворечник, слегка перекошен,

Смородины куст и качели,
Что мне столько песен пропели,

И небо. Но — странное дело:
На снимке моем — черно-белом

И выцветшем, словно обои, —
Оно до сих пор — голубое…

Небо отдано журавлям.
Солнцем выше краев полны
Дни, а ночи несут прохладу.
Снова будут шуметь поля,
Что устали от тишины.
Налетевшему ветру рады

Ветви дерева. И шатер
Из зеленых листьев широк
И непреодолим для света,
Только август — плохой актер:
Монотонно твердит урок
И бездарно играет лето.

Разве важно, что в полдень — зной,
Небосвод беспредельно чист
И приятно дремать на сене,
Если с нежностью неземной
Ты глядишь на зеленый лист,
Понимая, что он — осенний…