Голосуя за историческое имя России, многие выбрали Сталина. Безымянный электорат сильной руки думает, что придет такой же, как вождь народов, и наведет вокруг нас порядок. Они надеются, что арестуют вороватого соседа, и не допускают даже мысли, что начнут с них, потому что сосед напишет донос первым. Об этом новая книга почетного гражданина Братска, поэта и библиофила Виктора Сербского "Заросли судьбы", в которой даже малая стихотворная строка показывает большие репрессии в натуральную величину.

Сегодня опять линия фронта проходит через историческую память многих россиян, и для Виктора Сербского в том числе.

Такой горький жизненный итог в начале 90-х прошлого века подвел Виктор Сербский этим четверостишием, которое назвал "Наследство". В привычные слова, ставшие от частого употребления банальными, поэт вложил новое содержание, говоря от лица потерянного поколения эпохи Сталина, который, как духовный кровопивец Дракула, преследует нашу страну до сих пор, регулярно диктуя угрозу реставрации деспотии. И я доверяю поэту, потому что и лирический герой, и автор — это неразделимое целое. Мне кажется, излишне строго судит автор свою судьбу. Но поэту виднее, ведь он пишет более полувека. В начале творческого пути не избежав слезливых юношеских рифм на смерть "солнцеликого" вождя народов, на исходе жизни он написал честную книгу разоблачения "самого успешного менеджера СССР" Иосифа Виссарионовича. И если в юности Виктор Сербский  был неопытно-эмоционален, то теперь он с протокольной точностью разоблачительно-биографичен. Потому что жизнь диктует слову свои судьбоносные строки:

Убравший, но не стерший насовсем, и все, что Виктор Сербский открывал нового, прочно, как кирпичик к кирпичику, ложилось в строку верлибров. А для этого автор активно пользуется документом даже там, где ему, кажется, не место.
В новую книгу "Заросли судьбы", которая вышла не в первый раз, включены стихи, верлибры и библиографические заметки. Но невозможно отделить все по жанрам, поскольку каждый текст нового издания  — пронзительный документ эпохи. Вот что это по жанру — верлибр, библиографическая заметка или глава автобиографии?

"Из изолятора и ссылки (вот их университеты! — В. С.) Сербский и Захарьян провезли в лагерь большое количество литературы и из нее значительную часть контрреволюционной (сочинения Троцкого и произведения других контрреволюционеров — Каменева, Рязанова и проч.). Обладая значительным количеством литературы, Сербский и Захарьян организовали на прииске им. Берзина свою нелегальную библиотечку и обслуживали ею находящихся там троцкистов, используя это как одно из средств сплачивания своих кадров. Книги, принадлежащие им двоим, были во время обыска изъяты у десятка других троцкистов, находящихся на этом прииске... Для своих контрреволюционных целей Сербский и Захарьян использовали не только имеющуюся у них антисоветскую литературу, но и партийную литературу они превращали в орудие распространения контрреволюционных взглядов, сопровождая высказывания классиков марксизма своими контрреволюционными комментариями".
(Дело N Р-8786 т.1, л.д. 108-109.)

Синтез мировой истории и семейной судьбы присутствует во всем разделе "Разговоры с портретами родителей", которым открывается книга. Самая мощная и самая душераздирающая книга Виктора Сербского, по судьбе которого прокатилось красное колесо  ГУЛАГа.Прочитав ее первое издание, Булат Окуджава написал автору: "Очень горько думать обо всем этом".
Виктор Соломонович Сербский родился 1 мая 1933 года в Верхнеуральском изоляторе для политзаключенных, где по приговору особого совещания  отбывала срок  мать. Так с рождения он стал самым юным политзаключенным СССР, и срок своего наказания он справедливо считает пожизненным. Отсюда и этот вновь строго документированный верлибр, в котором, как писал Юрий Нагибин, "…трудно отделить литературу от страшной сути, увы, типичной советской судьбы". "Вы, — писал он автору, — нашли форму, в которой придали слишком знакомому всем материалу новую остроту, боль, толкнули в сердце гневную кровь… ГУЛАГ не исчез, он затаился…"
И потому даже на 76 году жизни поэт Сербский все еще мотает гулаговский "СРОК".

О книге "Бесед", которая выходила в свет неоднажды, написано много. Вот только несколько отзывов известных поэтов: "...стихи поразительно правдивы, выстраданы, серьезны. Сквозь них прочитывается и судьба, и история", — это Татьяна Бек. Ей вторит Сергей Бирюков: "Очень трогает сдержанный, скупой тон стиха". Лариса Миллер добавляет: ".. найдена уникальная форма общения с прошлым: это одновременно и надгробие, и воскрешение". Станислав Рассадин считает, что "оголенная правда не нуждается в стилистических ухищрениях". Такие строки врезаются в память:

13 октября 1937 года  родители поэта были расстреляны в Магадане, а маленький Витя из лагеря попал в детский дом. В 1950 году он с серебряной медалью закончил школу и поступил в Иркутский горно-металлургический институт. С 1955 по1967 год жил и работал инженером в Норильске, с 1967 года живет в Братске, где и создал уникальную библиотеку русской поэзии, в которой свыше 50 тысяч поэтических сборников, пятая часть которых с автографами поэтов. В. Сербский  выпустил в свет около десяти сборников прозы и стихов, в которых не забывает писать "ОБ ЭТОМ".

На фоне такого разоблачения и напоминания тем, кто голосует за Сталина, его же беспечные строчки беспечного времени: "Поэзия до дна освоена. / На рынке строчка по рублю" — кажутся случайными, безнадежно устаревшими, легковесными, которые мог написать только восторженный юноша. Но  это строки зрелого автора из 80-х годов ХХ века, когда казалось, что поэзия захлебнулась велеречивым говорением обо всем и одновременно ни о чем. Тогда Виктор Сербский еще не знал, в какую глубину ада зарослей судьбы ему предстоит опуститься, и для читателя дно поэзии окажется гулаговским, где вместе с честным автором нам пришлось  ходить по горло в месиве исторического дерьма на крови. Возвращать стране такое же время и выдавать его за золотой век России, поэту кажется преступлением. И я с ним  согласен. Но мы опять с этой исторической памятью остаемся в меньшинстве?

Пытаясь понять поэта, всегда ищешь его литературные истоки, корни.
В случае с Владимиром Бояриновым это сделать не трудно.
Поэту явно близки по духу Сергей Есенин и Николай Рубцов, Николай Тряпкин и Юрий Кузнецов, Анатолий Передреев и Василий Казанцев.
Заметно некоторое влияние Георгия Иванова.
Но совершенно очевидно: Бояринов — самостоятельный, сложившийся поэт. Первоклассный мастер и глубокий художник.
Я уже давно понял, что в современной поэзии доминируют два типа авторов. Одни хотят запутать читателя, шифруют свои нехитрые мысли, усложняют простое, аппелируют к придуманной ими вечности. Другие — наоборот, упрощают сложное, говорят предельно простым (зачастую неграмотно) языком, размышляют о дне сегодняшнем. И получается следующая печальная картина: одни поэты пишут так, что никто их сочинения кроме них самих и нескольких ангажированных критиков понять не может, другие пишут так просто и примитивно, что читателю это неинтересно. В итоге с читателем говорят очень немногие поэты, те, которые филигранно владеют версификационным мастерством и, вместе с тем, не стесняются выражать своим мысли доступным, понятным языком.
Владимир Бояринов  — как раз из таких. Он — мастер стиха, несущий свое слово людям.
Его стих ладен, точно северный сруб-пятистенок, открыт как истинно русская душа. Трагичен и самоироничен одновременно.
Мне особенно по душе восьмистишия Бояринова. Лапидарные, выверенные.

Или вот такое —

В этих стихах все на своем месте. И душа, и звук, и крепкие дактилические ассонансные рифмы (стаями—растаяли; озимью—осенью).
Главное — виден человек. Человек, мучающийся, страдающий, откровенно размышляющий о смысле жизни. Размышляющий о себе. Размышляющий о всех нас.
Мы живем в тягостное время, когда черные pr-технологии достигли не только политики и шоу-бизнеса, но уже и поэзии. Во время, когда бесцветные литературные лилипутики, ползущие по гигантским спинам писателей-великанов, не замечают их, а только, злобно толкая друг дружку, стремятся вперед к сиюминутной известности.
Бояринов печатается редко. Во многих престижных литературных журналах нет ни одной его публикации. Ни одной. Ничего, он это переживет. Его стихам, как говорится, еще настанет свой черед. А стихи он пишет действительно замечательные. И разнообразные. Неверно считать, что Бояринов придерживается только силлабо-тонической манеры. У него немало верлибров. Он мастер раешного стиха — постоянно обращается к фольклорным жанрам. Но в каком бы стиле он не писал, его стих всегда профессионален. Спрессован, пружинист, музыкален. И — всегда лиричен, и всегда — о душе. Вот, например, стихотворение под названием "Поздно".

Владимир Бояринов вступил в пору литературной зрелости. Это в полной мере подтверждает книга "Испытания". Испытания пройдены успешно.

Книга московского поэта Максима Жукова, вышедшая в Латвии в издательстве "Снежный Ком", на 3/4 состоит из прозы — коротких рассказов и очерков, и лишь последняя, четвертая четверть отведена стихам. Чрезвычайно рискованный для поэта эксперимент. Делая подобный шаг, автор как бы заявляет, что его проза ничуть не хуже, а может, и лучше стихов, тем самым сжигая за собой мосты. Никакие отговорки относительно того, что проза поэта имеет право на некие поблажки, что оценивать ее нужно иными критериями, уже не помогут. Жуков четко дает понять: главное в этой книге — не стихи.
Название, данное книге по одноименному рассказу, — "П-М-К", — это любимое ругательство матери автора, дать расшифровку которому не представляется возможным по "цензурным" соображениям. Любопытно, что некоторые рассказы написаны в форме верлибров, и это при том, что непосредственно верлибры в книге имеются, помещенные в поэтический раздел. Это вообще довольно странная проза. Но интересная. Жуков не закручивает "хитовых" сюжетов, он просто делится своими мыслями, переживаниями, воспоминаниями. Одна из самых трудных задач, стоящих перед автором, это написать о себе, написать, не приукрашивая событий, не выдумывая несуществующих фактов, но при этом заинтересовать самого искушенного читателя простыми, на первый взгляд, ничего не значащими историями: "Зашел. Зарегистрировался. Загрузил пару фотографий… В анкете "О себе" написал: ВЛАСТИТЕЛЬ ДУМ. В графе "Профессия": ИНЖЕНЕР ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ДУШ. Не помогло. Каждая потом, вне зависимости от полученного образования, переспрашивала, чем я все-таки занимаюсь: Психоаналитик? Астролог? Экстрасенс? Журналист? Писателем ни одна так и не назвала…" ("Poznakomlu.Ru").
Жуков честен, открыт, поэтому, читая его тексты, невольно проникаешься симпатией и уважением к автору. Он ничего не скрывает: ни количества своих браков и последовавших за ними разводов, ни пристрастия к алкоголю, оставшегося в прошлом, ни экспериментов с наркотиками, закончившихся для него более удачно, чем для ушедших в мир иной приятелей: "В наше время мата было меньше, детские площадки убирались лучше, шприцы были толще, а иглы приходилось много раз кипятить в домашних условиях" ("Мухомор").
Большей частью Жуков пишет о себе, о своих провалах и несбывшихся надеждах, выписывая образ классического неудачника, который, наверное, не настолько страдает, насколько это может показаться со стороны, который, вполне возможно, даже счастлив оттого, что в состоянии облегчить свою душу посредством перенесения мыслей на бумагу. Это проза неудачника, исповедь неудачника. Человека, родившегося в СССР, вступившего в комсомол, отслужившего в армии, пережившего тяжелые 90-е, переборовшего массу искушений, но не сделавшего карьеры, — то ли в силу мягкости характера, то ли в силу неприспособленности к существованию в экстремальных и постэкстремальных условиях. Сколько еще русских мужчин, перешагнувших сорокалетний рубеж, не нашедших для себя лучшей доли, чем работа охранника, испытывают те же чувства, что и "сам себе герой" Жуков: "Я стою неподалеку от метро "Кузьминки" на посту № 1, как я уже говорил, в тени козырька при входе в зал игровых автоматов и вдыхаю весенний запах, издаваемый мелкими белыми цветами, распустившейся рядом с витриной соседнего магазина, удушливой "кашки". Так обычно благоухает, если мне не изменяет память, женская промежность во время месячных — наскоро и плохо промытая и спрыснутая для блезиру дешевым китайским дезодорантом. Так, должно быть, пахнет вся моя прошлая непутевая жизнь" ("Объект "Кузьминки").
Это, собственно, та самая правда жизни, — без прикрас и интеллектуального выпендрежа, — которая интересна всем и во все времена. За нее, может быть, не дают "Букеров" и других престижных литературных премий, но это — одно из того немногого, что останется, что вообще остается…

Стихи Жукова — все тот же рассказ о себе, та же исповедь. Прямолинейная, жесткая, часто нецензурная, где  у героя все не так, как у людей:

Здесь отнюдь не нытье человека, не успевшего вскочить на подножку счастливого трамвая, но простая, с достоинством, констатация факта:

О том, что именно родней и ближе современному человеку, спорить не будем. Каждый это решает сам для себя. Как и Максим Жуков, который не делает трагедии из своего "непутевого" существования, стараясь относиться ко всему философски и с немалой долей юмора:

Иногда кажется, что стихи Жукова — это продолжение его прозы. Или наоборот — проза вытекает из его стихов. Завидное это умение — говорить в разных жанрах об одном и том же, при этом не повторяться и не перепевать самого себя.
Так кто перед нами? Поэт, становящийся прозаиком или прозаик, перестающий быть поэтом? Ответить на этот вопрос в настоящее время не представляется возможным. Подождем следующей книги автора, чтобы уже окончательно сделать выводы.

Татьяна Романова-Настина — известная поэтесса, бард, литературный критик. Выпускница Литературного института им. А. М. Горького, постоянный автор "Литературной газеты". В стихах Романовой-Настиной виден свой почерк, чувствуется нерв сегодняшней напряженной жизни. Ее поэзии присущ рваный "неправильный" синтаксис, открытость, задушевность. Наверное, еще чуть-чуть заметно влияние Марины Цветаевой, но все-таки поэтесса постепенно выходит на свою магистральную линию. И пишет по-своему.

В такие стихи надо внимательно вчитываться, следить за неожиданными эллипсами, поворотами мысли. Поэтесса держит читателя в напряжении, дает ему возможность сотворчества. И, конечно, она пишет о любви. О любви к мужчине, детям, к этому миру. Это очень искренние, теплые, незащищенные стихи.

В предисловии к своей книге Вадим Месяц пишет: "Летом 2007 года мое совместное пребывание с родными, включая самых близких, сделалось невозможным. Я сделал несколько попыток что-то исправить, понимания не достиг, отчаялся и уехал в далекую чужую страну, где когда-то жил…" Казалось бы, стандартная семейная драма, каковые можно наблюдать очень часто, даже не утруждая себя особыми поисками. Мало ли людей оставляют своих родных... Но с поэтами все иначе. Для них удары судьбы сродни повелению Аполлона: "пиши" или "не пиши". Кто-то, пережив серьезное потрясение, утрачивает дар, скатывается к ремесленничеству или и вовсе замолкает, кто-то же, напротив, расцветает, открывая для себя и развивая новые темы.

К счастью, Месяц относится ко второй категории авторов, именно потому он и сам отмечает, что прежде писал иначе: "До этого я редко позволял вкладывать в свое творчество личные обиды, радости, следы отчаяния или надежд. Мне казалось это неприличным… Я был слишком возвышенным, проще сказать — надменным...". И тут все изменилось самым кардинальным образом "Эмоции переполняли меня, словно обиженного старшеклассника. Я не пугался надрыва, романса, слезы. Они стали для меня обретением новой степени свободы. Я смаковал свое горе, бесстыдно предаваясь искушению "последней прямоты". Кто еще из видавших виды поэтов может себе такое позволить? Я забыл о существовании "поэзии", о своей ответственности перед ней…"

На мой взгляд, великолепное предисловие, не только мудрое и вдумчивое, но и поэтичное. Это настоящее стихотворение в прозе, которое хочется цитировать и цитировать, особенно те места, где автор описывает свой отшельнический быт: дом в глухом лесу, озеро, кишащее рыбой, лодку, "знакомую" выдру и неугомонного медведя, ломавшего раз за разом деревянный мусорный бак.

Но обратимся, однако, к стихам. Вполне понятно, что "обиженный старшеклассник" способен наговорить много лишнего, даже послать в адрес своей "мучительницы" стилизованное проклятие:

Казалось бы, после таких откровений нечего и мечтать о примирении. Человек сжег все мосты, расставил все точки над "i". Однако он, как ни в чем не бывало, заявляет в другом стихотворении:

Нельзя сказать, что в этих стихах однозначно любовь или ненависть, которые, как известно, разделены одним шагом. В глубине души автор пытается проанализировать свои прежние действия, найти собственную вину там, где ее, возможно, и не было:

Понимая, что в одну реку не войти дважды, он как бы и не хочет возврата, предостерегая от этого то ли себя, то ли свою "злую" жену:

И уже войдя в раж, прямым текстом говорит о своей неминуемой гибели, косвенно указывая на тех, кто в этом виноват, но при этом с оговоркой, что сам желает подобной участи:

А далее — как и положено по сюжету — собственные похороны, на которые мечтает поглазеть любая творческая натура:

Разумеется, стихи в книге расположены не в том порядке, что я выстроил по цитатам. Но уверяю, при вдумчивом чтении впечатление будет именно таким. Подсознание обязательно соберет разрозненные рефлексии в одно целое, придав ему стройную, удобовоспринимаемую форму.

Боль автора — это не только потеря любимой женщины, но и расставание с детьми:

И все бы ничего, кабы не одна мысль, не оставляющая шансов на обретение покоя в будущем:

Но дело сделано. Дети оставлены. "Куда ж нам плыть?" — задавался вопросом классик. В данном случае, вероятно, за рыбой, сколь безумным это не покажется. Хотя в стихотворении, давшем название книге, образ автора едва просматривается или не просматривается вовсе, и — вполне уместно провести некоторые аналогии. Брюсовский "юноша бледный со взором горящим", пишущий стихи, трансформируется здесь в дерзкого молодого человека, ловко управляющегося с рыбацкими снастями:

В отличие от Брюсова, Месяц не дает никаких советов своему герою, потому как тот в них и не нуждается — его путь был предопределен:

Этот человек-рыбак целует пойманную рыбу прямо "в рот", а затем отпускает; идут годы, будущее его туманно. Но в чем именно состоит безумие данного рыбака? В том, что он имел конкретную цель в жизни? В том, что ловит по призванию, а не ради наживы, и бросает рыбу обратно в воду? Может, это ловец человеков? Трудно ответить на эти вопросы, поскольку вряд ли на них вообще есть ответы. Чистой воды символизм, но так, конечно, и было задумано.

Эта книга — исповедь. Откровенность автора здесь просто зашкаливает. Иногда он представляется просто пьяным, усталым человеком, по-есенински жалующимся посторонним людям (а таковы, по сути, читатели) на свою непутевую жизнь, вспоминающим уже даже не жену, но мать. И это — обязательно со слезами на глазах, с характерным шмыганьем носом:

Хотенье это преображается в стремление нарушить свое затворничество, вернуться в родные пенаты, предстать пред родительскими очами не рыбаком-отшельником, а хрестоматийным блудным сыном:

Или раскаявшимся грабителем:

Противоречия раздирают автора. И назад нет путей, и впереди просвета:

Вина прямо-таки Дамокловым мечом нависает над автором. Не только он сам, но и лирические герои его книги, словно притихнув, ожидают развязки — когда, наконец, это закончится? И ответ дается — самому себе, всем:

По градусу эмоционального накала, по лирической составляющей, это, несомненно, одна из лучших поэтических книг 2008 года. Или я ничего не понимаю в стихах…