Нина Краснова — собеседник удивительный. И поэт — народный, синкретичный, объединяющий фольклорное начало и поэтическое. Меж тем, она (и ее поэзия, в данном случае это тождественно) — находка для фольклориста. Да и старатели слова, исследователи литературы найдут в стихах Нины Красновой немало пищи для ума, а опыт, приправленный бесконечным поиском, обогащает всякого.
Разговор наш, впрочем, касался не только поэзии, но и языка, развития слова в разных пространствах, отсутствия — увы! — массового читателя, сусального русского верлибра… Даже об альманахе, выпускаемом Красновой, «Эоловой арфе», поговорили.

— Долгие годы на портале «Журнальный зал», считающемся элитным (для Википедии ссылка на ЖЗ легитимирует значимость автора!), вместо Ваших стихотворений была вывешена только биография. Трудно печататься «народным поэтам»? Как вообще изменился подход к публикациям с советского времени?
— В советское время я печаталась почти во всех «толстых» журналах, хотя жила тогда в Рязани (до и после Литературного института) и территориально находилась от них дальше, чем теперь, когда я уже 20 лет живу в Москве и территориально нахожусь к ним ближе. Не скажу, что в советское мне было легко печататься, нет, потому что у меня не было стихов советского гражданского звучания, стихов-«паровозиков», которые тащили бы за собой весь вагонный состав моих лирических стихов. Я считалась известной поэтессой моего поколения, входила в число лучших молодых поэтесс, меня приняли в Союз писателей по первой же моей книге «Разбег», которая вышла в 1979 году, в престижном тогда издательстве «Советский писатель», но я никогда не была одной из тех, перед кем поднимались все «шлагбаумы» и открывалась «зеленая улица». Рукописи моих книг, в которых было слишком много откровенных любовных стихов, в непривычной для издательской практики дозах и пропорциях (не 1 четвертая, а 3 четвертых от всего объема), да еще и частушки на грани фола, лежали в долгих ящиках редакций по пять-восемь лет, но поскольку они лежали сразу в трех-четырех местах и я писала очень много стихов и частушек, и всегда могла заменить одни на другие, допустим, более откровенные на менее откровенные и на более нейтральные, то интервалы между публикациями моих подборок стихов и книг были несущественными, и мои читатели не замечали этих интервалов и не подозревали о том, что мои вещи лежали в «долгих ящиках» много лет.
В постсоветское время, когда ездить из Рязани в Москву мне стало труднее, чем раньше, из-за недостатка материальных средств, я обменяла свою 2-комнатную квартиру в Рязани на 1-комнатную «хрущевку» в Москве и (нет худа без добра) переехала жить в Москву, чтобы быть поближе к редакциям и к своим литературным товарищам и учителям. Но я приехала в Москву не на пышные калачи, а на сухие корки без икорки, в период либерализации (обвала) цен, в период реформ, и у меня возникла проблема: как мне, свободной художнице, члену Союза писателей СССР, который, Союз этот, в 1991 году раскололся на два лагеря, выжить в условиях нового времени, в условиях рыночной системы, и остаться свободной художницей? До этого я сидела на вольных хлебах и жила на гонорары, которые получала за публикации своих стихов в периодике, и на гонорары, которые получала за свои книги, которые в советское время выходили у меня, как и у всех, за государственный счет (у меня за десять лет вышло четыре книги), и еще я выступала со своими стихами от бюро пропаганды художественной литературы в районах Рязанской области, а иногда и в других областях, и получала и за это деньги. А теперь ничего этого не стало, ни гонораров, ни бюро пропаганды. А книги в издательствах стали выходить только за счет авторов… Как жить и как выживать бедным поэтам? Я на какое-то время устроилась работать машинисткой в Литературный институт, но это не приносило мне денег и отнимало у меня слишком много сил и времени, да еще и зрения, которое у меня от природы слабое… и меня не хватало на творчество. И я опять села на вольные хлеба… И решила составить и составила рукопись своих любовно-эротических стихов и частушек, которые нигде не могла напечатать в советское время и которые лежали у меня в архиве мертвым грузом, и добавила к ним новых, и в 1995 году выпустила у Галины Рой в «РИФ Рой» книгу «Интим», тиражом 3 тысячи экземпляров, за счет инвесторов, потому что своего счета и каких-то первоначальных накоплений у меня не было, как у каждой советской девушки, для которой деньги никогда не считались высшей целью и ценностью в жизни, и стала продавать эту книгу на «площадях и улицах столицы», диким капиталистическим способом, чтобы рассчитаться со своими инвесторами, сделать самой себе гонорар, на который я могла бы жить, и чтобы собрать денег на новую книгу (и у меня это очень хорошо получалось! но из поэтов только у меня это и получалось! люди, которым я устраивала маленькие — на две-три минуты — концерты с частушками и приплясом, даже и люди, совсем далекие от поэзии, которые, как они говорили мне, терпеть не могут поэзию, расхватывали у меня мои книги, как горячие пирожки)… и я перестала ходить по редакциям, выбивать глухоту из своих ног, «ждать милостей от природы» (ждать, когда кто-то где-то напечатает в журнале два-три моих стихотворения, да еще и испортит их своим пером), тем более, что тиражи журналов упали с 3 млн. экземплров или со 100 тысяч до 1–3 тысяч и не делали погоды в литературе, а книги стало можно выпускать самим, через типографии, минуя всех редакторов и цензоров. Печаталась я в постсоветское время в основном в альманахе Галины Рой «Истоки» и в журнале Юрия Кувалдина «Наша улица», с которыми сотрудничала, к тому же печаталась я там очень большими объемами, которые в советское время мне и не снились (объемами стихов и прозы), но «Истоки» и «Наша улица» не значатся в элитном «Журнальном зале», поэтому в «Журнальном зале» и нет моих творений. Мои стихи, зкзерсисы и частушки появились там только с конца 2012 года, благодаря моим публикациям в журналах Евгения Степанова «Дети Ра» и «Зинзивер», чему я очень рада!
— Меж тем, сделано и написано немало. Один титул заинтересовал — «Королева эротической поэзии». Как так получилось? И большую ли «эротическую конкуренцию» пришлось выдержать?
— Мною в самом деле сделано и написано немало, и стихов, и эссеистики, и статей, и дневниковой прозы, и эпистолярной прозы… А напечатно мало, по сравнению с тем, что написано, хотя с 1979 года до 2011-го в издательствах Москвы вышло в свет пятнадцать моих книг... Это только одна восьмая моего айсберга, который весь находится под водой…
Как получилось, что я стала Королевой эротической поэзии? Я уже сказала, что у меня любовных стихов всегда было намного больше, чем нелюбовных, даже не 1 к трем, что допускалось в книгах советского времени, а 1 к десяти. Творчество, по Фрейду, — это сублимация половой энергии, и чем больше у тебя этой энергии, тем больше твоя продуктивность в творчестве, если ты не расплескиваешь свою энергию куда попало, а направляешь ее в стихи или в прозу или, если ты живописец, то — в живопись, а если ты композитор — то в музыкальные произведения, в оперы, балеты, симфонии, сонаты, сюиты и в песни и работаешь, в состоянии полового воздержания, в состоянии аскезы. Я всегда работаю в этом состоянии, на своей, так сказать, сэкономленной энергии. И поэтому у меня очень много любовных и эротических стихов. В 1995 году, как я уже сказала, я выпустила у Галины Рой в «РИФ Рой» — книгу «Интим», куда включила свои старые любовно-эротические стихи и частушки, которые не попали в мои книги советского времени, и добавила к старым стихам новые… И с этой книгой я пришла в Лужники на турнир поэтов, в котором участвовало больше ста поэтов, но я пришла не для того, чтобы участвовать в турнире (я не люблю конкурсов), а просто чтобы посмотреть, что это за мероприятие. Верховный Магистр турнира поэт Сергей Мнацаканян и член жюри поэт Владимир Вишневский увидели меня в толпе и попросили прочитать свои стихи. Я прочитала стихотворение «Я гуляла по райскому саду,/ Пела песни на сто ладов,/ Для себя находя усладу/ В дегустации райских плодов…» и исполнила несколько своих частушек, в том числе «Нинка Сашке до ширинки достает на каблуках». И жюри присудило мне титул Принцессы поэзии «МК» и вручило мантию Принцессы — белую майку — с эмблемой «МК». Потом я продала свой «Интим» на улицах Москвы, весь тираж, 3 тысячи экземпляров, и на деньги, вырученные за него, выпустила книгу «Семейная неидиллия», тиражом 5 тысяч экземпляров, и пришла с нею на турнир в Лужники. И опять выступила. И жюри опять присудило мне титул Принцессы поэзии «МК». А на третий год жюри, в которое входила и пресса, присудило мне титул Королевы любовно-эротической поэзии России, а не только газеты «МК», я выдержала очень большую «конкуренцию» — победила всех поэтов, которые в разные годы участвовали во всех турнирах поэзии «МК». Такого титула, как у меня, больше ни у кого не было и нет, и я очень горжусь им, как и титулом Принцессы.
— Поэзия — это поиск слова или чего-то внутри него? В каких именно пределах Вы ищете?
— В поэзии я ищу самые главные слова, чтобы через них выразить все, что я хочу сказать. Я стараюсь «во всем дойти до самой сути» и стараюсь раскрыть суть каждого слова и иной раз расщепляю его до атомов, чтобы посмотреть, что у него внутри, в самой глубине. Но не только я ищу какие-то слова, они тоже ищут меня. Иногда мне приходится «единого слова ради» перелопатить «тысячи тонн словесной руды», чтобы найти самое нужное и самое лучшее для меня слово, а иногда они сами берутся неизвестно откуда, возникают из ничего и притягиваются ко мне, причем именно те, которые нужны мне для моих стихов, и сами выстраиваются у меня в голове и на бумаге в нужном порядке, подтверждая афоризм Колриджа (и кого-то еще), что «поэзия — это лучшие слова в лучшем порядке».
— Мне кажется, что игра со словом для Вас не только жизнь, но и дыхание. Слово для Вас — это что? Пища (духовная), инструмент, рабочий станок?
— Слово для меня — все! Оно — и пища духовная, и мой строительный материал, из которого создаются стихи, и ключ, с помощью которого я открываю дверь в мироздание и в сердца читателей и вхожу туда, и с помощью которого читатели открывают дверь в мою душу и входят туда, в мой внутренний мир. Для поэта и писателя Слово, — это и есть его дело, главное дело жизни, которым он занимается.
— Играя звуками (если рассматривать лирические стихотворения), Вы подталкиваете стихи к песне, к напевности. Влияние Рязани сказывается? Или русской культуры, в которой без народной — порой надрывной — песни никуда? Тут ведь еще и мысль о том, что поэзия — если хочет достучаться до читателя (слушателя) — к песенной форме стремится…
— Лермонтов когда-то говорил: я над всеми гласными звуками в своих стихах мог бы писать (ставить) ноты. По-моему, у каждого поэта в каждом его стихотворении есть свои интонации и своя внутренняя мелодия, музыка изначально заложена в саму ритмику стихов. Поэтому композиторы пишут песни и романсы на стихи поэтов.
Некоторые поэты сами сочиняют песни или, лучше сказать, воспроизводят заложенную в стихах музыку и поют свои стихи под гитару, становятся бардами. И через песни стараются лучше донести свои стихи до людей. Хотя пение большинства из них — это не пение в прямом смысле слова, а мелодекламация под гитарный аккомпанемент.
У меня в стихах тоже есть музыка, в каждом стихотворении — своя. Когда я сочиняю стихи, я их все до одного проверяю на слух и все до одного напеваю на какой-то свой мотив, акапелла, дома, как соловей в кустах, когда меня никто не видит. Наверное, я могла бы быть бардом, как некоторые поэты, но, во-первых, я не умею играть на гитаре, а во-вторых, я недолюбливаю сам жанр бардовской песни и недолюбливаю бардов, потому что считаю их — в массе своей — полуталантами, по Розанову, которые немножко играют на гитаре, немножко сочиняют стихи, немножко поют, и все это они делают на непрофессиональном уровне, и все они безголосы, и их расплодилось слишком много, и при этом они все лезут на профессиональную сцену, занимая место голосовых певцов, и если залезают на сцену, их не стащишь оттуда никакой силой, хотя их место — у туристического костра или дома на кухне, в узком кругу друзей. Из бардов я люблю только Высоцкого, Талькова и еще кое-кого. А всех других я не могу слушать. Мне так и хочется заткнуть свои уши, когда я слышу их.
Я люблю, когда музыку к стихам пишут высокопрофессиональные композиторы и когда эти песни поют высокопрофессиональные, голосовые певцы.
Кстати, некоторые композиторы уже написали много песен на мои стихи, и даже сюиты и хоральные циклы. Андрей Семенов, зав. музыкальной частью театра «Эрмитаж», сочинил «Маленькую сюиту для голоса и виолончели» на шесть моих стихотворений, а камерная певица исполняла эту сюиту под виолончель в Доме Союза композиторов и в других культурных точках Москвы. Константин Дюбенко из Петербурга сочинил хоральный цикл на мои стихи, в том числе и песню фольклорного характера «Я видала во сне корову — это к реву», ее исполняют несколько камерных певиц высокого класса, кто альтом, кто колоратурным сопрано. А солист оркестра Леонида Утесова певец и композитор Анатолий Шамардин сочинил около двадцати песен и романсов на мои стихи, которые сам же и поет в концертах и с которыми выступал по радиостанции «Москва и москвичи» и по другим радиоканалам, и по рязанскому радио. Некоторые его песни, например, «Я не пью и не курю», могли бы стать шлягерами, которые пел бы и под которые плясал бы весь народ, если бы они регулярно передавались по радио, с определенной частотностью, то есть если бы они были раскрученными и народ знал бы их. А некоторые песни Шамардина могли бы стать народными, например, «Сон под пятницу», это моя визитная карточка. Среди людей, которые слышали ее хотя бы один раз, нет ни одного человека, которому она не запомнилась бы и не понравилась бы. Такая трогательная хороводная песня, в стиле наива, в рязанском духе.
Влияние Рязани, конечно, сказывается на всей моей поэзии и на всем моем творчестве. И моя напевность идет в какой-то степени от Рязани, и от моей матушки, которая пела песни по-рязански и которая сочиняла частушки, которые под ее влиянием стала сочинять и я.
— Вы активно публиковались в советское время. Активно публикуетесь и сейчас, да все это не то. Раньше публикация, скажем, в «Юности» могла сделать человека знаменитым — 3 миллиона тираж — не шутки, а сейчас где читатель? Что говорить, когда тиражи «толстяков», в лучшем случае, до 10 тысяч не дотягивают, а то и вовсе крутятся возле пресловутой тысячи… Имеет ли смысл быть поэтом в непоэтическое время? Или поэзия возвращается к естественному состоянию — сакральному.
— Да, в советское время поэт, которого напечатали в журнале «Юность» 3-миллионным тиражом или в «Литературной газете» тоже большим тиражом, мог проснуться знаменитым на всю страну. А сейчас ты печатайся хоть во всех газетах и журналах, ты все равно не проснешься знаменитым, потому что тиражи газет и журналов сейчас не те, что раньше.
Но на вопрос «имеет ли смысл в наше время быть поэтом» я могу задать встречный вопрос.
Имеет ли смысл цветку быть цветком, который, как цветок из стихотворения Иманта Зиедониса аир растет в канаве и которого никто не видит, хотя он не хуже, а может быть, и лучше тех цветов, что, например, продаются в киосках и в магазинах, упакованные в красивые целлофаны и рогожки?
Имеет ли смысл соловью быть соловьем, который поет в своих кустах, а его никто не слышит, хотя он поет лучше вороны, которую слышат все и которую показывают по телевизору, а его не показывают?
Если человек родился поэтом, он не может не быть им, даже если его не печатают или печатают редко и малыми тиражами и даже если его почти не знают люди, которые, может быть, любили бы его больше, чем тех, кого они знают, если бы они знали его, что есть такой на свете.
Даже если поэта забросить на необитаемый остров, поэт все равно будет писать стихи и петь свои песни. Потому что он не может не писать и не петь.
Кстати, каждый поэт, который мечтает стать знаменитым, может утешать себя тем, что ни Пушкин не был знаменит на всю страну при своей жизни — Бенедиктов был знаменитее его… ни Есенин не был знаменит на всю страну… ни Мандельштам, ни Гумилёв… ни Цветаева, книги которой выходили тиражом 300 экземпляров, и даже эти 300 экземпляров «никто не брал», они никем не раскупались. А Пастернак вообще говорил, что «быть знаменитым некрасиво», хотя сам был знаменит… Правда, широкие массы читателей и сейчас путем не знают Пастернака, знаменитого на весь мир.
Все поэты были и есть известны и знамениты в своих кругах, кто в широких, кто в узких… В своих кругах и мы, незнаменитые поэты, знамениты. И «не надо печалиться» о том, что кто-то нас не знает. Это — не наше несчастье, а несчастье тех, кто нас не знает. Потому что они лишены счастья знать и читать и любить нас и испытывать радость от этого.
А вообще поэзия — была и есть сакральное дело, которое делается в уединении, а не при свете софитов ТВ.
Если соловья вытащить из его кустов на телеканал и начать таскать и показывать его по всем телеканалам, он петь перестанет, а будет только с утра до ночи мелькать на экране и махать крыльями.
— А что с народной поэзией тогда?
— А что с народной поэзией? Она не перестанет быть народной по своей сути, по своему жанру оттого, что кто-то не знает и не любит и не ценит ее. К тому же всегда найдутся люди, которым она интересна и которым она нужна, в том числе и поэтам.
— Вы пишете рифмованные стихотворения, но, очевидно, литературный авангард Вам нее чужд (где поиск звука, так и поиск формы!). Каким Вы видите развитие авангарда и верлибра в частности в России — может ли получиться, например, сусальный русский верлибр?
— Когда Михайло Ломоносов разрабатывал теорию русского стихосложения, он обратился для этого к опыту европейских стран, Италии, Франции… чтобы посмотреть, что взять у них для России. Но я, честно говоря, удивляюсь, почему он не обратился за этим еще и к тому, что лежало к нему ближе всех, к русскому устному народному творчеству, в котором есть все формы стихосложения, какие только существуют в мире, и регулярный стих, со всеми пятью размерами, с ямбом, хореем, дактилем, анапестом и амфибрахием, и с хореямбом, и с ямбохореем, и с фразовиком, и с раешником, стихом без рифм и с расшатанным ритмом, и со спондеями и без них, и с усеченными строками, и верлибр, прозостих без рифм (например, в молитвах, плачах, причитаниях), и разные способы рифмовки, перекрестные, кольцевые, смежные и т. д., и разные виды рифм, так называемые классические и авангардные (как у наших шестидесятников), и аллитерации, какие не снились самым заядлым авангардистам, все-все есть в устном народном творчестве… и даже своя заумь, свой «дыр бул щир», свое «ао эо» (например, в заклятиях и заговорах)… и, как в «Жанрах и строфах современной русской поэзии» Евгения Степанова, есть там и одностроки, и дистихи, и терцеты, и катрены, и пятистишия, и восьмистишия… правда, нет сонетов…
Я выросла не только на литературном, но и на устном народном творчестве, и знаю от своей матушки много закличек, корилок, частушек, поговорок, потешек, баюкалок, но знаю и все другое, что есть в филологической программе Литературного института, в котором я училась, и мне не чуждо все, что есть в литературе и в устном народном творчестве, в том числе и авангард, который для меня так же естественен, как и неавангард… Я эклектична. И у меня в стихах можно найти все… от частушек до палиндромов и до венка сонетов… и можно найти и влияние Пушкина, Лермонтова, Тютчева, и влияние Некрасова и Есенина, и влияние Вознесенского и Евтушенко… и всех поэтов Золотого и Серебряного веков и других веков… в том числе и влияние зарубежных коллег... И я думаю, что развитие авангарда в России будет таким же естественным, как и неавангарда, и не надо бояться этого, и каких-то экспериментов, наш русский авангард все равно примет какие-то свои русские характерные черты и особенности, что, кстати сказать, и доказывает трехтомник Евгения Степанова и поэзия самого Евгения Степанова, которая мне вся очень и очень близка. И у нас с ним много общих перекличек… и даже каких-то художественных изобретений и открытий, к которым каждый из нас пришел сам по себе, независимо друг от друга, и у него много таких прекрасных строк, на которые я смотрю и думаю: почему их написала не я? почему он написал их раньше меня? это же «мои» строки, которые были у меня в подсознании и в голове и в сердце, но не вылились оттуда в стихи, на бумагу…
— Вы издаете альманах «Эолова арфа». Расскажите о нем немного читателям — как появилась идея создания его, для чего, как можно попасть на его страницы и самое главное — в современной России ощущаете ли поддержку от государства или авторов/читателей (говорят, что нынешний читатель — сам автор, и читает он самого себя) и насколько сложно создание новой литературной единицы?
— Я никогда не мечатала создать свой альманах и никогда не мечтала быть главным редактором какого-то журнала, считала, что это не мое дело, мне хватит того, что я пишу стихи и прозу. Но с 1998 по 2008 год я состояла в редколлегии старинного советсткого альманаха «Истоки», который в постсоветское время оказался без государственной поддержки и стал не государственным, а частным. Туда меня рекомендовал Галине Рой один из моих учителей Николай Старшинов, я помогала этому альманаху, чем могла, готовила для него разные интервью и другие материалы, проводила в ЦДЛ презентации альманаха. Параллельно с этим я десять лет сотрудничала на общественных началах с частным журналом писателя Юрия Кувалдина «Наша улица», первого частного издателя в нашей стране, основателя и главного редактора «Нашей улицы», и прошла там суровую, но полезную для меня школу неофициального заместителя главного редактора. В 2008 году Галина Рой умерла. У руля «Истоков» встал человек со стороны, из Клина, далековатый от литературы, плохо ориентирующийся в ней, не владеющий ни компьютером, ни пишущей машинкой… И набрал себе таких же помощниц. И попросил меня помочь им подготовить для типографии новый номер альманаха, я собрала материалы для этого номера и деньги с авторов, как это делала Галина Рой (с авторов, которые заранее заказывали себе экземпляры нового номера, от чего зависел его тираж, и заранее вносили деньги на это). А главный редактор решил выбросить из альманаха кое-кого из авторов, моих товарищей, причем медийных, которые не заказывали номеров, я сказала, что их нельзя выбрасывать, и я не дам ему сделать это, потому что без них альманах будет неинтересным, литобъединенческим и непрестижным. Он сказал: «Тогда я не буду печатать этот номер!» Я сказала: «А тогда я напечатаю его без вас!» Юрий Кувалдин смакетировал мне его, сын Юрия Кувалдина художник Александр Трифонов сделал красивый дизайн, и я издала альманах, и назвала его «Эолова арфа». Потому что когда я после школы работала в Рязани, в районной газете «Ленинский путь», литсотрудницей, все сотрудники называли меня Эоловой арфой. А она символизирует собой трепетную творческую душу, которая звенит и поет от каждого легкого дуновения Бога ветров — Эола.
Так что альманах я стала издавать по воле судьбы, по воле обстоятельств.
Когда в 2009 году вышел первый номер «Эоловой арфы», он всем очень понравился, и я поняла, что я могу сама издавать альманах и печатать там всех, кого хочу, и саму себя, и никому не подчиняться и «никому отчета не давать», как сказал бы Мандельштам, и никому в ножки не кланяться (я по натуре — свободный человек, кошка, которая гуляет сама по себе, причем я такая кошка — Тигр, по восточному гороскопу, а Тигр — энтузиаст и индивидуалист, любит все делать сам, один, и быть сам себе командиром). За пять лет я выпустила уже 6 номеров, объемом по 20–30 а. л. каждый.
Печатаю я в альманахе, как я уже сказала, всех, кого хочу, маститых и немаститых поэтов, известных и пока еще не очень извесных, писателей, критиков, москвичей и не москвичей, в основном своих друзей и своих учителей из литературного мира, творчество которых я знаю и люблю. В числе постоянных авторов — Андрей Вознесенский, Евгений Рейн, Римма Казакова, Виктор Боков, Владимир Солоухин, Юрий Кузнецов, Кирилл Ковальджи, Лев Аннинский, Леонид Жуховицкий, Евгений Евтушенко, Андрей Дементьев, Татьяна Кузовлева, Александр Тимофеевский, Тамара Жирмунская, Валерий Золотухин, Джавид Агамирзаев, Анатолий Шамардин, Ваграм Кеворков, представители моего «потерянного поколения» — Сергей Мнацаканян, Валентин Резник, Владимир Бондаренко, Юрий Крохин, Серей Каратов, Юрий Кувалдин, Александр Логинов, из более молодых — Евгений Лесин, Валерий Дударев, Игорь Михайлов, Анна Гедымин, Инна Кабыш, Елена Исаева, Людмила Осокина, Зульфия Алькаева, Эмиль Сокольский, Герман Гецевич, Дарья Корнилова, Григорий Певцов, Лола Звонарева, Евгений Степанов… и мои земляки, рязанцы — Алексей Бандорин, Виктор Крючков, Людмила Салтыкова… Пока еще не всех своих друзей я охватила…
«Эолова арфа» отражает текущий литературный процесс. Государственной поддержки не имеет (я за ней и не обращалась ни к кому, чтобы ни от кого не зависеть), главная государственная поддержка альманаху состоит в том, что государство — за что ему спасибо — не мешает мне издавать этот альманах. Насколько это сложно? Кто издавал и издает что-то свое, тот знает, насколько это сложно. Но, как говорится, взялся за гуж, не говори, что не дюж, я с этим справляюсь, и слава Богу. Периодичность, с которой он выходит, получается один раз год, иногда — два. На какие средства? На средства авторов. Я собираю их с мира по нитке. Авторы заранее заказывают нужное им количество экземпляров, вносят в казну деньги за это, а потом получают свои экземпляры. Альманах, если говорить словами Валерия Золотухина, «дело соборное», как и церковь.
Кто его читает? В основном сами авторы, что по нашим временам, тоже неплохо, есть где прочитать друг друга. Но читают не только они. У альманаха есть свои читатели не из числа авторов. Тираж «Эоловой арфы» от 700 до 1 000 экз., но если учесть то, что все содержание альманаха выставляется на сайт альманаха, в Интернет, то тираж таким образом увеличивается в разы.
— Язык интернет-форумов и соцсетей/асек/агентов давно появился, но это не русский язык, не литературный русский — общий диалектический, но… какой? И Вы, как человек, ищущий средства выражения, поддерживаете это подчас безграмотное (с точки зрения правил русского языка), но подчиненное определенной системе (то есть скорее не спонтанное) образование? Способно ли оно породить новый пласт поэзии?
— Я не читаю никакие интернет-форумы и не знаю, что там творится. Вообще-то поэзия может возникнуть везде, даже там, где, казалось бы, и не может возникнуть. В том числе и в интернет-форумах и в соцсетях. И даже в безграмотной стихии языка… Но одно дело — безграмотный простонародный язык, с отступлениями от литературных норм, у которого свои законы, а другое дело — безграмотный язык людей, которые не знают ни литературного, ни простонародного русского языка и не владеют ни тем, ни другим и говорят на каком-то уродливом новоязе. Что может возникнуть из этого? Только что-то уродливое. Если не найдется поэт, который сможет обыграть все это с юмором, иронией и сарказмом и создать на этом что-то свое.
— В одном из писем ко мне Вы обмолвились, что поэзия для Вас — это «игра слов, в которой слова начинают светиться и сверкать разными своими красивыми гранями и притягивать к себе самые неожиданные рифмы и смыслы». Это спонтанное созидание или спланированное деяние? Проще сказать — слова сами толкают на поэзию (являются божественным началом) или их направляете Вы и полностью контролируете (сами примеряете образ творца)?
— Поэзия для меня — это вообще-то не «игра слов». Поэзия — это, как сказал кто-то из теоретиков, высшая форма литературы. А значит это — высшее искусство слова, искусство, которое включает в себя и игру слов, и созвучий, и аллитераций, и ритмов, и образов, и красок, и игру рифм.
А вообще для меня поэзия — это состояние души, и одна из форм существования моей души, и аура, которая присутствует в стихах. Если эта аура есть, то и поэзия есть, а если ауры нет, то нет и поэзии, и ее не заменит никакая игра слов, созвучий, аллитераций, ритмов, образов, красок и рифм. Поэзия — это то, чего нельзя потрогать руками, и то, во что нельзя ткнуть пальцем и сказать: «Вот она — поэзия». Ее можно только чувствовать и передавать через стихи, в которых она есть, в том числе и через разные художественные средства и приемы. Поэзия возникает у меня или от какого-то слова, которое зажигает во мне Божью искру, или от каких-то моих эмоций и переживаний, которые я начинаю облекать в слова и заключать в рамки стиха… Это происходит спонтанно и не поддается моему планированию и контролированию, но я всегда поверяю гармонию алгеброй, когда пишу стихи. Поэзия для меня — это синоним красоты, которая (в чем бы она ни проявлялась) создается с Божьей помощью и требует высокого мастерства, а не только вдохновения.
— Вы долгие годы были знакомы с Валерием Золотухиным (на одной из общих встреч, в 2009 году, в Карачарове, и я познакомился с вами обоими). Расскажите читателям журнала, что это был за человек, как относился к своей профессии? И — разные ли это Золотухины — в жизни и работе?
— Я познакомилась с Валерием Золотухиным первый раз в 1998 году, шапочно, в ЦДЛ, где подарила ему свою книгу «Семейная неидиллия», но не оставила на ней ни своего телефона, ни своего адреса, а второй раз — в 2003 году, на Таганке, когда пришла к нему туда с писателем и главным редактором журнала «Наша улица» Юрием Кувалдиным брать интервью для «Нашей улицы» и посмотрела спектакль «До и после», где Золотухин играл Соллогуба, Чехова и Бродского. Золотухин подарил мне «Таганский дневник». Я прочитала его и написала стихи про «Таганский дневник», они понравились Золотухину, и он пригласил меня выступить в компании с ним и с бывшей женой Владимира Высоцкого Людмилой Абрамовой на презентации книги Золотухина «Секрет Высоцкого» в магазине «Русское зарубежье». Золотухин написал мне на «Секрете Высоцкого»: «Нина! Я тебя люблю! Храни тебя Бог. Спасибо за все. В. Золотухин. 19.11.04». А потом сказал, не сказал, а крикнул мне на весь зал, при всем народе: «Нина! Мы будем с тобой дружить! И поедем в Константиново, к Есенину!» И мы стали дружить с Золотухиным и дружили до гробовой доски. Я ходила на все его спектакли, читала все его книги, писала о его спектаклях и книгах и о нем самом статьи и стихи и эпистолярные заметки, которые ему очень нравились, а он выступал на моих вечерах, писал предисловия к моим книгам стихов и частушек («Залеточка» и «Избранное»), пел мои частушки, а мои стихи о двух русских влюбленных, которые я сочинила по его «гос. заказу», о Петре и Февронии, читал во всех городах России, где открывались памятники Петру и Февронии. Мы с ним состояли в редсовете журнала «Юность», ездили с группой от «Юности» в Карабиху на Некрасовский праздник, в Карачарово на Соколово-Микитовский праздник, где был и ты, Володя Коркунов… А последние два года мы с ним вместе продавали на Таганке его книги, исполняли роли коробейников. Он говорил мне, что мы с ним «однояйцовые», что нас с ним как будто одна мать родила.
Что я могу сказать о нем? Все только самое хорошее. Он был верный друг и очень добрый, светлый и неконфликтный человек, и очень мудрый и прозорливый, с хорошей народной смекалкой, и очень скромный, деликатный, не высокомерный, без «звездной болезни», а кроме того он был очень ответственный человек и содержал всех своих жен, всех своих детей и внуков… И заботился о своих коллегах, и всегда им помогал, чем мог, и всегда отстаивал их интересы… И был очень работящий, он был трудоголик, ни одной минуты не мог сидеть сложа руки, без дела, все время работал, все время что-нибудь делал, то учил свои роли, то играл в спектаклях, то снимался в фильмах, в сериалах, то выступал в концертах, то давал журналистам интервью, то ездил в Барнаул, где он был художественным руководителем Молодежного театра, то гастролировал по России и по странам Ближнего и Дальнего Зарубежья, то участвовал в кинофестивалях, и все это умел совмещать одно с другим… и еще писал и издавал свои дневники, свои книги, и сам же продавал их на Таганке… Он говорил: «Я родился, чтобы играть и писать». Но он кроме этого делал уйму других дел, к которым добавились дела художественного руководителя и директора Таганки, и он тащил на себе свой неподъемный воз и говорил: «Буду тянуть лямку, пока (мне) не выроют ямку». Он был из тех, про кого говорится: семеро навалят — один везет. Он говорил: «Везет тому, кто везет».
Он всегда следил за своей внешней и внутренней формой. Каждое утро начинал с зарядки души и тела, с молитвы и с физических упражнений. Взвешивался на весах, чтобы не набрать лишних 300 граммов. В 71 год влезал в те же самые костюмы, которые носил в 17 лет.
Некоторые думают, что он был такой деревенский рубаха-парень, веселый, открытый и бесшабашный, как Бумбараш. И путают его с некоторыми его деревенскими героями, которых он играл. Таким он тоже бывал. Но его нельзя путать с его героями. Валерий Золотухин был очень серьезный, очень глубокий человек, с очень тонкой внутренней организацией, и далеко не всегда бывал веселым и контактным. Он бывал и замкнутым, и молчаливым, ушедшим в себя… И вообще был скорее молчун, чем балагур. И был скорее закрытым, чем открытым, а до конца открытым он был только в своих дневниках, наедине с собой и с Богом. Некоторые говорили, что Золотухину только Бумбараша и играть. Но он играл и доктора Живаго, рафинированного интеллигента, и эта роль оказалась ему — по Сеньке шапка. А Кончаловский собирался предложить ему роль Короля Лира.
Валерий Золотухин жил в «режиме гениальности» и был тем гением, который все успевает. Только вот в Константиново мы с ним так и не съездили, не успели, думали, что это еще успеется.
— Валерий Сергеевич был не только артистом, но и — писателем. Хотя об этой его ипостаси знают далеко не все. Немалым было мое удивление, когда на церемонии вручения премий журнала «Юность» (куда меня был пригласили как фотографа и друга редакции), актеру вручили премию как лучшему публицисту года. Расскажите об этой его стезе.
— Валерия Золотухин все знают в основном как артиста, и мало кто знает, что он — еще и писатель, да еще и какой! В 1973 году в журнале «Юность» была напечатана его художественно-биографическая повесть «На Исток-речушку, к детству моему», совершенно изумительная, своеобразная, очаровательная и по своему языку, и по своей поэтичности, и по своей композиции, и по всей своей фактуре. Андрей Вознесенский тогда сказал Валерию Золотухину: «Теперь тебя все будут воспринимать не только как артиста, но и как писателя». Потом в той же «Юности» вышли и другие вещи Золотухина. Распутин писал ему: «Мне хотелось бы чаще видеть твою прозу». А Борис Васильев сказал: «Валера, бросай театр, это все — тленно, пиши прозу, это — вечно, это то, что останется после тебя». Нагибин, Астафьев, Полевой, Бакланов тоже очень высоко ценили его как прозаика. О себе я не говорю, я просто упиваюсь его книгами. Золотухин писал не только художественно-биографическую прозу, но и с семнадцати лет изо дня в день вел дневники, причем такие откровенные, такие личностные и такие личные, такие интимные, каких до него не было ни у кого ни из писателей, ни из артистов. Его дневники — это живые летописи о себе и о своем времени, с экскурсами в историю, и о своей жизни на фоне жизни России, и о своих родных и близких людях, и о своих невестах, женах, женщинах, любовницах, детях, и о своих друзьях и коллегах, партнерах по сцене, о Высоцком, об Алле Демидовой, о Леониде Филатове, о Вениамине Смехове, и о режиссере Любимове, и о Таганке, он был Таганским Домовым, летописцем и историком Таганки и самого себя, его дневники — это глубочайшие исследования человеческой натуры со всеми ее светлыми и темными сторонами на примере самого себя. Золотухин, как мой земляк Есенин, выворачивал перед читателями всю свою душу, все свое нутро, и как мой земляк академик Павлов, который даже на смертном ложе фиксировал на бумаге, что он чувствует… Жюль Ренар писал в своих дневниках: «Я — хороший собеседник самому себе, и мне никогда не бывает скучно с самим собой». Валерий Золотухин мог бы сделать эти слова Жюля Ренара эпиграфом ко всем своим дневникам.
В 2009 году журнал «Юность» присудил ему премию им. Бориса Полевого за эссе «Закорючки на полях», которые появились в одном из номеров журнала. Золотухин был очень рад ей, потому что никаких литературных премий он до этого не получал. Хотя я считаю, что он заслуживает не только такой премии, о чем и сказала при всех, когда вручала ее ему.
Валерий Золотухин издал более тридцати книг, в Москве, в Киеве, в Нижнем Новгороде, в том числе 20 книг-дневников (!), и столько же не успел издать. Я говорила ему: «Ты пишешь один за все союзы писателей, вместе взятые!» А его сын Ваня говорил: «Папа, ты пишешь один за всю Россию!»
Я печатала прозу Валерия Золотухина в каждом номере «Эоловой арфы» — самые первые его дневники 1958—1960 гг., его переписку с известными писателям, деятелями культуры, его письма к своему земляку, духовному учителю Владимиру Фомину (который жив и которому сравнялось 95 лет), своеобразную повесть жизни в письмах… а для его алтайского двухтомника — еще и письма Золотухина к одной из своих женщин.
Валерий Золотухин — феноменальное, уникальное явление нашей культуры и нашей литературы, единственное в своем роде, подобного которому у нас не было, нет и не будет!