Стой, ветер, по стойке смирно.
Снегопад, брось, что осталось, вверх.
Время, взгляни на это сквозь пальцы.
Пространство, сделай два шага вперед.
Небо, начисти свой солнечный орден.
Земля, разверзнись подальше отсюда.
Вода, оставь немного себя.
Огонь, ты мудр, но сейчас неуместен.
Пережив все кошмары и круг размыкая,
В этот мир привнеся миллиграмм кислорода,
Пробивается первая в мире травинка.
И явилась надежда.
И нет ей цены.

Птица, летящая в медленном небе,
О чем ты расскажешь мне, кроме полета?
То, что я был здесь, и то, что я не был,
Был и не понял понятное что-то.

Будет полет, как забвенье, струиться,
След беззаботно в лазури теряя,
И промолчит вдохновенная птица,
Крыльями небо на землю швыряя.

И не обмолвится суетным словом
О чудаках, не имеющих неба,
Напрочь замученных в пляске веселой,
Напрочь уставших от зрелищ и хлеба.

Брошенных нас в нелетанье убогом
Ты не научишь искусству забвенья.
Мудрая птица, лети себе с богом,
Я не нарушу твое вдохновенье.

Мы давно уже, не содрогаясь, глядим на затменье.
Нам прекрасно известно:
Съедобен злодей-мухомор.
Видя дым без огня, мы-то знаем:
Продукты горенья,
Ну а то, что столбом –
Допотопный наивный фольклор.

Мы намедни добрались до околоземной орбиты,
Еще миг, и рванем покорять наши
Восемь планет,
Не имея понятья,
Как выглядит, скажем, ракита,
И не видя в глаза,
Как странно цветет бересклет.

По утрам тишина такая,
Что разрушится, только тронь...
Подхожу к реке, опускаю
Осторожно в воду ладонь

И рукою ловлю течение.
Я готов здесь стоять века.
Слишком сильное искушение –
Ощущать, как течет река.

Кисточкой раз – получается небо,
Кисточкой два – получилась земля,
Кисточкой три – получается море,
Кистью четыре – плывет пароход.

Если вам скажут, что мир – это просто,
Или вам скажут, что мир – это сложно,
Поверьте обоим, но к слову добавьте:
«Мир это, знаете ли, хорошо».

...А ветер поводил плечами
И хлопали в ладоши двери.
Деревья вечность обещали
И я им, знаете ли, верил

И ждал.
И вот оно, настало...
Что? Ничего! Мне просто странно,
Что ничего не перестало
Быть тем, чем было постоянно.

Дождинка постучала в темя,
Но мыслей ток не изменился.
Вот только луч, прямой, как время,
В дождинке этой преломился.

Весь мир из До ввалился в После,
Почти такой же непрактичный.
Ну, может, белка-вертихвостка
Скакала меньше, чем обычно.

А горы так же отрицали
Все проявления бессилья.
Вот только волк на перевале
Зашелся чуточку тоскливей.

И облака над головою
Висят, как спелая капуста.
Вот только ветка под ногою
Сломалась так, что стало... пусто.

Однорукий бог.
Длинноногий, черт...
Замечаешь ли ты, как небо течет?
Или я один собираю струи,
Скручиваю в струны
И веду им счет?
На струне шестой
Ты своей рукой
В небе брешь закрой.

Обопрись стрелой
На мое плечо, длинноногий черт,
Грудь расправь свою,
Я тебе спою.
Я спою тебе, как одна звезда
Все ходила по краю туда-сюда.
Он на то и край, чтобы рисковать,
Падать вниз,
Падать вверх,
Падать... и не вставать.

Эта тоже врубилась в планету Земля.
Знаешь, друг, а ведь эта была – моя...
Эх, подъемная, парень, твоя душа,
Ни на грош ты не понял, ни на два гроша.
Не серчай на меня,
Я проще не мог.
...Я пришел к тебе, однорукий бог,
Чтоб на небо ты поднял звезду мою.
Я тебе за это еще спою.
И, чтоб было все до конца понятно,
Поиграю в пиано,
Поиграю в лигато...

Я случайно на эту планету пришел,
А ведь мог бы пылинкой болтаться впотьмах.
Повезло мне с рожденьем, сие – хорошо.
Появился, как звон на трамвайных путях.

Выпуская стрелу, думал я о стреле,
И у глупой стрелы прибавлялось ума.
Ну, а в том, что мишень приближалась ко мне,
Виновата, наверно, фортуна сама.

Мне везло, как везло одному осетру,
Из десятка – один, избежавший сетей.
Не вспороли мне брюхо, сберег я икру,
Сотни тысяч идей – сотни тысяч детей.

Благодарен ветрам и мерси облакам,
Принимаю я холод, дожди и жару.
Это просто удача, что жив я пока.
Я везучий и... может быть, я не умру?

Если кто-нибудь с получки,
Если кто-нибудь случайно,
Если кто-нибудь однажды
Мне подарит три рубля,

Огорчаться я не буду,
Но и радости тут мало.
Трешка – это ведь не деньги,
И уже давным-давно.

Я искать себе не стану
Разных благ материальных,
А, тем более, духовных
(Например, сходить в кино).

Я войду в автобус желтый
И проеду без билета,
И подаренную трешку
Контролеру заплачу.

И не стоит сокрушаться,
И не надо огорчаться, –
Это ж надо, контролеру
Три рубля не пожалел!

Вы поймите, ради Бога, –
Ничего тут нет такого...
Контролеры – тоже люди,
Если пристальней взглянуть.

В эту речку вы гадость
Не выльете,
Даже плюнуть в нее
Не посмеете.
Эту речку вы
Пожалеете,
Чем нисколько ее
Не унизите.

Чтоб измерить все слезы, не хватит каратов,
Чтоб улыбка светилась, не нужен неон.
Отключите, пожалуйста, ваш калькулятор,
Тут ведь дело не в числах, а в чем-то другом.

Да, непросто рукой дотянуться до неба,
Знать, что дни, словно пули, а год – пулемет,
В летний зной ощутить запах первого снега.
Тут уж кто как сумеет... увидит, поймет.

Засидевшимся время дает подзатыльник,
Застоявшимся лодку дает и весло.
Им в зените звезда прозвенит, как будильник.
И кто в это поверил, тому повезло.

В кроссворд неразборчивости и сложности
Я сунул свой нос и случайно узнал,
Что будет мой день. По неосторожности
Я сам же себе его и предсказал.

И где-то он бродит сейчас, неприкаянный,
Под рокот моторов, под шелест осин.
Он мне, пока еще предполагаемый,
Однако успевший стать блудным, сын.

Вернется однажды и скажет мне: «Папа,
Купи мне штанишки – я гол, как сокол».
Погладит ладонь мою ласковой лапой
И вложит мне в ухо тот самый глагол.

И вытекут линзы привычного зренья.
И видоизменятся форма и цвет.
Увижу я поле цветущих мгновений
И сдуру нарву себе целый букет.

Я умную мину свою потеряю
И сделаю мину «Блаженный дурак».
И пусть в этот час дурака поваляет
Никчемная стая бродячих собак.

Там, где мохнатые медведи
Шелка паучьи стерегут,
Где грациозные созвездья
К ручьям на цыпочках идут,
Там, где женьшень четырехмерный
Со смехом прячется в кустах
И ночь персидскою царевной
Алмазы носит на перстах,
Там умереть хочу я, братцы,
Там обрести хочу покой,
Чтобы хоть мертвым оказаться
И быть в компании такой.

Я оденусь в закат, рассую по карманам созвездья,
Шорох вытяну в нить и припомню мотив тишины.
Кем бы ни был я днем, на ладони сейчас буду весь я
И увижу: просчеты мои были предрешены.

Побросаю с балкона огрызки дневных затруднений
И открою забрало сует и глаза подниму.
И предстанет мне небо – музей наших лучших мгновений,
Не пришедших еще. Но они непременно придут.

Я покину под вечер кирпично-ковровую келью.
Не на стройку за шпунтом и кассу громить не пойду.
Я по млечной тропинке с иной нерентабельной целью
Только мысли свои, как цыган со двора уведу.

Я пройду не спеша, комплименты бросая бульварам,
Похвалю телевышку, вечно рвущуюся в небеса,
Успокою фонтаны, рубцы подлечу тротуарам
И домам приумолкшим в смышленые гляну глаза.

И, наслушавшись вдоволь проводов монотонную скрипку,
Фонарю у подъезда расхныкаюсь черт те о чем,
И фонарь, мне в поддержку на ветру что-то доброе скрипнув,
Осторожно положит оранжевый свет на плечо.