Книжная полка
* * *
Евгений В. Харитонов. Внеклассное Чтение. Издательство "Поверенный", 2005.
Поэзия — сумма приемов и Бог.
Точнее — Бог и сумма приемов.
Еще точнее — Бог.
Но о Боге в стихах лучше не говорить. Он сам говорит стихами.
Евгений В. Харитонов — поэт насмешливый, самоироничный, поэт, не зацикливающийся на одном приеме / стихотворном метре. И что самое важное — искренний. А искренность — это... В общем, искренним человеком / поэтом может быть только нравственный / религиозный человек.
В стихотворении "Слова" поэт пишет:
Поэзия — сумма приемов и Бог.
Точнее — Бог и сумма приемов.
Еще точнее — Бог.
Но о Боге в стихах лучше не говорить. Он сам говорит стихами.
Евгений В. Харитонов — поэт насмешливый, самоироничный, поэт, не зацикливающийся на одном приеме / стихотворном метре. И что самое важное — искренний. А искренность — это... В общем, искренним человеком / поэтом может быть только нравственный / религиозный человек.
В стихотворении "Слова" поэт пишет:
Ты устала от слов?..
Не слушай меня ушами
слушай мои глаза
Не слушай меня ушами
слушай мои глаза
Евгений В. Харитонов ищет (находит) самовитое, незатертое слово. Он понимает, что только оно может что-то сказать другому человеку. А если такого слова нет, то лучше говорить глазами.
Евгений СТЕПАНОВ
* * *
Татьяна Данильянц. Венецианское. Free Poetry. Чебоскары, 2005.
Чебоксарский издатель и художник Игорь Улангин живет в мастерской площадью 20 кв. метров. В мастерской есть компьютер, принтер, сканер, офортный станок. Спит художник в спальном мешке. Денег у него иногда нет на еду. Когда они появляются хоть в каком-то количестве, Игорь в своей мастерской издает книги поэтов. Замечательные книги.
Уже изданы Геннадий Айги, Арсен Мирзаев, Татьяна Грауз и многие другие.
И вот новый сборник. Татьяна Данильянц. "Венецианское".
Это, безусловно, синтез текста и рисунка, когда одно дополняет другое.
И поэзия Данильянц, и графика Улангина — это тонкая хрупкая материя, которую надо уметь видеть и слышать.
Вот, например, стихотворение (оно опубликовано без графического сопровождения):
Чебоксарский издатель и художник Игорь Улангин живет в мастерской площадью 20 кв. метров. В мастерской есть компьютер, принтер, сканер, офортный станок. Спит художник в спальном мешке. Денег у него иногда нет на еду. Когда они появляются хоть в каком-то количестве, Игорь в своей мастерской издает книги поэтов. Замечательные книги.
Уже изданы Геннадий Айги, Арсен Мирзаев, Татьяна Грауз и многие другие.
И вот новый сборник. Татьяна Данильянц. "Венецианское".
Это, безусловно, синтез текста и рисунка, когда одно дополняет другое.
И поэзия Данильянц, и графика Улангина — это тонкая хрупкая материя, которую надо уметь видеть и слышать.
Вот, например, стихотворение (оно опубликовано без графического сопровождения):
Исчезающий белый
Два слова. Но сколько в этом, казалось бы, наивном и беспомощном моностихе горечи и чувства! Все лишнее отброшено. Слово возвращается к первозданному природному смыслу.
Так и Улангин в своих работах улавливает средствами минимализма истинную поэзию, обращает наше внимания на людей, глаза, деревья, которые он воспринимает как чудо природы. Воспринимает абсолютно по-детски, а значит, правильно.
Так и Улангин в своих работах улавливает средствами минимализма истинную поэзию, обращает наше внимания на людей, глаза, деревья, которые он воспринимает как чудо природы. Воспринимает абсолютно по-детски, а значит, правильно.
Евгений СТЕПАНОВ
* * *
Виталий Амурский. СЕРЕБРО НОЧИ. Эстонский культурный центр "Русская энциклопедия", 2005.
Самые изощренные мастера-версификаторы иногда оказываются сивыми графоманами. И наоборот. Есть поэты, у которых набор выразительных средств весьма ограничен, однако их творчество — поэзия самой высокой пробы. К таким поэтам я отношу Ксению Некрасову, Владимира Соколова...
Виталий Амурский, журналист из Парижа, — из этой когорты. Рифмы незамысловатые, размеры тривиальные, лексика традиционная. А поэзия есть. Грустная, человеческая поэзия.
Самые изощренные мастера-версификаторы иногда оказываются сивыми графоманами. И наоборот. Есть поэты, у которых набор выразительных средств весьма ограничен, однако их творчество — поэзия самой высокой пробы. К таким поэтам я отношу Ксению Некрасову, Владимира Соколова...
Виталий Амурский, журналист из Парижа, — из этой когорты. Рифмы незамысловатые, размеры тривиальные, лексика традиционная. А поэзия есть. Грустная, человеческая поэзия.
А рядом — смех, пустая болтовня,
Толкаются Лолиты, Ады, Лужин...
И никому нет дела до тебя,
Но, к счастью, и тебе никто не нужен...
Толкаются Лолиты, Ады, Лужин...
И никому нет дела до тебя,
Но, к счастью, и тебе никто не нужен...
Слабый человек обычно жалуется на одиночество (и это банально), а сильный понимает, что жаловаться бесполезно и нужно принимать жизнь такой, какая она есть. И радоваться тому, что имеешь. Даже если не имеешь ничего.
Поэзия Виталия Амурского — это поэзия сильного, достойного и мудрого человека.
Вот замечательный верлибр.
Поэзия Виталия Амурского — это поэзия сильного, достойного и мудрого человека.
Вот замечательный верлибр.
Сен-Жермен-де-Пре
Снова падает снег.
Яблоки на лотке.
Белое на белом.
Зеленое на зеленом.
Небо и тротуар
Соединились.
Серость улиц знакомых.
Жалобы аккордеона.
Пар из метро.
Прохожих
Бело-зеленые лица.
Астру, оброненную
Кем-то,
Радостно поднимаю.
Снова падает снег.
Яблоки на лотке.
Белое на белом.
Зеленое на зеленом.
Небо и тротуар
Соединились.
Серость улиц знакомых.
Жалобы аккордеона.
Пар из метро.
Прохожих
Бело-зеленые лица.
Астру, оброненную
Кем-то,
Радостно поднимаю.
И здесь — удивительное умение радоваться вполне тривиальным и, казалось бы, странным вещам. Эка, скажите, невидаль — радостно поднять оброненную кем-то астру. Ан нет. В этом и есть квинтэссенция поэзии — в умении увидеть в обыденном жизнь, в способности сострадать (в данном случае цветку, оказавшемся ненужным).
Многие стихи Амурского, уверен, останутся в литературе.
Как, например, эти.
Многие стихи Амурского, уверен, останутся в литературе.
Как, например, эти.
* * *
Русское небо дешевого синего ситца
Снится.
Пыль городская. Сирень и какая-то свалка.
Словно с иконы Рублева, с бутылкой на лавочке
Троица.
Взгляды печальные, шепот цыганки:
(я бы написал — шепчет цыганка. — Е.С.)
"Да успокоится сердце твое, да успокоится..."
Бензоколонка, школа на улице Красина,
Там, где с Макаровым Васькой, от скуки хирея,
Фабрику "Ява" от острова в Азии
Не отличал я, как ямб от хорея.
В старом Тишинском дворе "Рио-Риты"
Ритма и сердца щемящая, грустная власть.
Книги отцовские. Пушкинский том приоткрытый:
Герман безумный, чья карта ложится не в масть.
Русское небо дешевого синего ситца
Снится.
Пыль городская. Сирень и какая-то свалка.
Словно с иконы Рублева, с бутылкой на лавочке
Троица.
Взгляды печальные, шепот цыганки:
(я бы написал — шепчет цыганка. — Е.С.)
"Да успокоится сердце твое, да успокоится..."
Бензоколонка, школа на улице Красина,
Там, где с Макаровым Васькой, от скуки хирея,
Фабрику "Ява" от острова в Азии
Не отличал я, как ямб от хорея.
В старом Тишинском дворе "Рио-Риты"
Ритма и сердца щемящая, грустная власть.
Книги отцовские. Пушкинский том приоткрытый:
Герман безумный, чья карта ложится не в масть.
Евгений СТЕПАНОВ