Недавно Юрий Милорава подарил мне свой поэтический сборник "Прялка-ангел", который сразу привлек внимание дизайном: белая, зернистая белая обложка, а в нижнем правом углу маленькими-маленькими буквами выведено имя автора (без лупы не разберешь).
Такой дизайнерский ход — вовсе не стеб. Обложка органично сочетается с содержанием. Стихи Милоравы сюрреальны и прозрачны, наполнены оттенками переживаний и внутренними отсылками к стихотворной практике японцев и верлибристов старшего поколения: Метса, Айги, Файнермана.
И сами по себе тексты невелики, буквально несколько строчек:

Но и несколько строчек, как известно, не предел. Мы знаем поэтов, которые еще в стародавние, доперестроечные времена ограничивались одной строчкой. Вспоминается Михаил Павлович Нилин: "Единый политдень". Или даже словом (в этом смысле поэма Игоря Холина "Хуй" — образец минимализма).
Филологическое вслушивание давно стало предметом поэтических медитаций и спекуляций. Разложенные на части слова, витиевато закрученные фразы служат прекрасным подсобным материалом для славистов и слависток, любящих, как известно, сосать дерьмо через тряпочку.
И все-таки минимализм в своих классических формах остался в прошлом, в эпохе авангарда. "Дыр бул щыл". Так говорит Кручёных. И позднейшие движения минималистского стиха связаны с традицией авангарда, с поставангардной практикой. Той практикой, которая резко сошла на нет в начале 90-х.
Мне кажется, что минимализм в ситуации постмодерна утратил интерес к стиху "чего он хочет" (выражение Всеволода Некрасова). Он существует как бы поверх формы, в рамках интертекстуальных ходов и жестов, а интерес к форме только имитирует. В качестве примера можно привести тексты Анны Альчук. Иногда стих просто оставляет поэзию, как старый дом, и превращается в часть городского ландшафта. Достаточно посмотреть на "говорящие" щиты рекламы. Их речь намертво привязана к ситуации "здесь и сейчас". И в то же время рекламный слоган порой звучит как моностих, не меньше.
Рекламно-поэтические фразы имеют одну характерную особенность: они одновременно притягивают к себе прохожего и дают ему по башке. Ибо, прочитав краешком глаза текст, второй раз гражданин ни за что не обратит на него внимание.
Интересно, что действие рекламного слогана хорошо рифмуется с поездкой в метро. Конечно, для кого-то вагон — это рабочий кабинет, читальный зал. Но для многих — просто пустое время, ситуация присутствия и одновременного отсутствия, выключенности.
Постмодерн размыл форму, нагрузил ее парасодержанием. Но в этой бесконечной игре-работе с читателем поэзия оказалась в каком-то выключенном, метро-рекламном пространстве. Она может быть где-то кому-то один раз интересна — но в целом вызывает скуку. Ее перестали читать даже в метро.
Тем не менее минимализм имеет шанс обрести второе дыхание, ведь он — не только сюжет речи, но и уход от всяких сюжетов. Еще в советские времена Иван Ахметьев утверждал, что труднее всего написать стихотворение как бы ни о чем. Ничто, когда весь окружающий мир охвачен безумием, оказывается достойным объектом поэтических медитаций. В рыхлых, постмодернистских пространствах порой появляется тренд ушедших эпох. Искусство ради искусства, возможность свободы слова при абсолютной естественности речи. Конечно, самодостаточный эстетический объект не имеет сегодня больших шансов на раскрутку. Зато поэт обретает внутри себя новые поэтические горизонты.
Минималистские тенденции прослеживаются даже в обширных текстах. Например, в книжке Олега Асиновского "Полотно". Нейтральная интонация речи, регламентированный языковой набор, минимум повествовательности (стих апеллирует к мифу) — эти характеристики приложимы и к стихам Асиновского, и к какому-нибудь минималистскому тексту.
Что же говорить о стихах, которые просто стихи? Они живут, они иногда случаются. Живые обрывки своей/чужой речи. И корабль плывет.