Как позывные с корабля, затерянного в необъятных водах океана, звучат негромкие слова поэтической исповеди, обращенной неведомо к кому – людям, которые еще могут услышать? Богу? Собственной душе? Сборник лирики, негромкая исповедь – разве не является это тем, что литературоведы называют "тихой лирикой", т. е. направлением, близким Рубцову, Передрееву, Жигулину, Прасолову, Куняеву? И ведь даже формат такой же – чаще всего встречаются восьмистишия...
Может быть, Владимир Спектор и начинал когда-то в русле именно этой поэтической школы. Но, читая его новый сборник "В Луганске-Ворошиловграде" (Киев, "Радуга", 2013), уже об этом не подумаешь. Плывут человеческие судьбы в океане жизни – скорее, я бы даже сказала, в космическом просторе жизни. Даже находясь рядом, ухитряются как бы не видеть и не слышать друг друга, не подхватят вовремя, не помогут и при крике: "SOS!"... Где уж тут услышать тихий голос мечты, надежды, исповеди, отчаяния, боли – не доходят эти трепетные звуки до сердца, ожесточенного борьбой за существование. Но они звучат, и звучат очень страстно и нежно, красиво и сильно. И может быть, кто-то из людей, еще не полностью отрешившихся от книги как способа остаться человеком, услышит их, осмыслит и возьмет в себя...
Чем характерны творческий почерк и взгляд на мир автора этого сборника, какие темы волнуют его, что смог он поднять и осмыслить, оставив как свой личный вклад в современную русскую поэзию, – вот что хотелось бы рассмотреть.

То, что эту поэзию никак не запишешь в "тихую лирику", не приходится сомневаться. Слишком философский разворот. Слишком афористичен склад авторской речи и современна и разнообразна лексика. Слишком многими поэтическими приемами пользуется Владимир Спектор в отличие от своих учителей и кумиров прошлого. Это классическое направление, но звучание его – гражданственное и духовно-психологическое, а инструменты чрезвычайно разнообразны.
Сравнения? Как без них! "Листья выпадают, как зубы у старой собаки". "И весна – как новая глава, / Где краснеют розы, как ошибки". "Чувствуешь, жизнь болит. / Как бок под рукой мясника". Порою даже и не просто сравнение, но все стихотворение – как сравнение-образ – т. е. такая форма сравнения, в которой оба сравниваемых понятия сопоставляются не по отдельным признакам, но по общему облику, сливаясь в целостную метафорическую картину:

Метафоры? Да сколько угодно! "Одуванчики включили желтый свет. / Одуванчики сигналят: “Все пройдет”". "Майский жук – истребитель печали, / Самолет желтоглазой весны". "Призывов золотая скорлупа / Потрескалась, как старая калоша". "Продается старый дом. / Объявлений спущен флаг". Иногда даже развернутая метафора – на несколько строк или целую строфу: "А на кухне факел голубой / Чайник вновь довел до исступленья".
Синтаксический параллелизм, анадиплосис, анафоры и эпифоры – как яркие приметы народно-песенной поэзии и традиционной школы – на каждом шагу:

Уже почти забытая аллегория, почти вышедшая как прием из употребления: "И Гордость одинокая давилась поздним плачем, / И Суета спешила, а Глупость шла назад". "Совесть, глаза воспаленные пряча, / Плохо играла заглавную роль".

Но у Владимира Спектора – не только знакомые, всюду употребительные художественные тропы!
Еще и жгуче-современный прием игры словами, каламбура. Особенно когда каламбур основывается на соединении в единое словосочетание – с помощью общего слова – двух слов, одно из которых используется всегда только в прямом, а другое – только в переносном значении, или одно из которых конкретное, а другое абстрактное: "Память настоялась, словно чай, / Не с лимоном, а с обидами". Или когда игра словами заключена в намеренно обратном порядке сравнения: "Напитки, как концерт, в себя вливая", тогда как логически должно быть наоборот, пропускание через свою душу концерта должно сравниваться с вливанием напитка.
И умолчание – прерывание речи в расчете на читателя, который должен мысленно закончить фразу. Очень распространенный современный прием. Особенно часто обрыв случается на полуслове:

И частая внутренняя рифма: "Спешим всю жизнь – отчет... зачет... почет...". "Жизнь как город. И как огород". "Акация – акция света".
И алогизм – нарушение логических связей для умышленного подчеркивания противоречия: "Я бегу от себя, приближаясь к себе". "В эту полувесеннюю осень".
И аллитерация – звуковой повтор: "ГоЛоС СоЛГавшей души". Как видите, очень изобретательный, в обратном порядке: глс – слг.
И чрезвычайно ходовая ныне аллюзия, т. е. употребление поговорки, цитаты из всем известного произведения, ссылки на хорошо известный факт или лицо. И не только прямая аллюзия: "что ж, Отечества дым  сладок нам, как говаривал классик", "Луна безмолвствует, как Пушкинский народ", – но и аллюзия непрямая и оттого более интересная: "Ты рядом – значит, все в порядке / От пункта А и до конца", "Светит и греет чужая звезда / В зарослях не Гефсиманского сада".
Изобретательно сочетание аллюзии и аллитерации во внутренней рифме: "Если все равно, кто Брут, кто брат".
И уж слишком большое обилие поэтических афоризмов, что, в общем-то, не слишком характерно для поэзии традиционного направления: "Злости не хватает добрякам, / Доброты – решительным рукам". "И день, что у себя украл, / Тебе вдвойне сегодня дорог", "Со временем вроде на "ты", / Но только не с будущим – с прошлым!".
И ассоциативность, т. е. сравнение или образ, но не прямой, а образованный через цепочку ассоциаций. Например: "И часов ощущаю шаги" – мелькание стрелок и их методичное пощелкивание вызывает ассоциацию с равномерным перемещением человека по комнате. Так меряют шагами помещение, когда глубоко задумаются. Или о воспоминаниях: "Это юности стертый пятак / Прокатился сквозь позднее лето". Особенно много ассоциативных, оригинальных глаголов и прилагательных: "Залпом пью тишину", "Судьба пронзительна, как взгляд", "И воздух черствый, хоть и весь промок".

Сквозь весь сборник вьется тропинка поисков, сомнений, предположений, пробных выводов – идет не просто поиск вопросов, которые поэт хотел бы охватить своим сознанием как узловые в жизни ("Горсть песка земного / Переплавить в слово"); идет выстраивание своего видение мира таковым, каков он есть и... каким мог бы быть.
Каков наш сегодняшний мир?
Его приметы так узнаваемы в стихах Владимира:
– "Не хватает пенья майских птиц, / Просто счастья для знакомых лиц",
– "Ковыляет собака устало... / Запоздала весна, запоздала".
– "Даже птице грустно в поле. / Да и мне не веселей".
И тут же – опровержение собственных наблюдений в невероятном усилии души остаться над житейской суетой, не покориться очевидному, выстоять противу всех правил и вне логики, сохранить в себе связь с Высшим Началом, прозревая далекое грядущее. Счастья не хватает? "За снежной дымкой дальний путь. / И есть еще для счастья время...". Усталость, которая уже не в силах дожить до светлых дней? Поздно дожидаться опоздавшего чуда? "И зреют надежды на солнечной грядке, / И вся в ожиданьях душа...".

Откуда Владимир берет силы поддерживать огонек надежды?
Возможно, из утерянной страны детства и юности: "Ничего не помню, кроме ощущенья высоты", "У ягод был различный вкус, / А помнятся одни цветочки", – и это понятно, поскольку:

Может быть, от Вечного Огня – символа памяти о подвиге наших дедов и прадедов. Эта одна из центральных тем в сборнике: память, эстафета поколений, время – как понятия философские и духовные.
"Поищу их в письмах фронтовых", "В лица дядей вечно молодых / Сквозь их строки загляну", "Увидим на миг / Тени погибших среди живых", "Почти забытая война / Не выпускает из своих объятий".
А может, от сил Самой Жизни как вечной Природной категории, понимаемой ли как Бог, Дух, Высший Разум или просто как условное понятие "Природа" (всяк волен называть и считать это тем, что ему естественней и ближе).

И в результате – невидимая, но упорная работа души, которая хочет расти над собой: "То ли школа на всю жизнь, / То ли жизнь – сплошная школа".

И в этой школе буден, которую душа старается пройти осмысленно, в ночной тишине обдумывая те впечатления, что днем лишь машинально вбирала в вечной гонке (за славой? за счастьем? за достатком?), всплывают образы перечувствованного, пережитого,
"то, что было, с тем, что стало, / совмещая в слове "Совесть".

Тишина же высвечивает все, что хотелось бы затушевать, о чем стараемся не думать:
– ложь: "Почерневший снег, как совесть / После долгого вранья",
– невозможность уберечь любовь: "Ставим на любовь заплатки",
– обиды: "Торопимся от зависти до склоки", "Но обиды прежних лет / Вновь видны сквозь пену",
– чувство вины: "Снова старая вина / Сердце болью сжала",
и то, как "люди житье / ломают за степень свободы",
и как "огонь несбывшихся желаний / сердце обжигает все сильней".

А еще в этой книге – итоги жизни целого поколения, осмысление прошедшей эпохи.

Владимир Спектор не пытается предстать пророком, не принимает красивых поз и не отуманивает сознание красивыми, но пустыми словесными побрякушками. Он во многом недоволен собой, своими итогами ("Я работаю без суфлера – / Говорю, ошибаюсь, плачу", "исправлять пришла пора старые ошибки"), до сих пор сомневается в себе, даже в своем даре, хотя уже автор двадцати книг и лауреат нескольких литературных премий. Он мерит жизнь и дар не премиями и не книгами и, наверное, поэтому все-таки меньше ошибается, чем иные другие, чья глубина совести меньше глубины тщеславия, а то и "не глубже кармана". Ведь ему присуще очень важное умение – видеть свои ошибки. А значит, есть и возможность их исправить...
Вот отсюда и надежда. Вдруг и народ наш увидит – свои... и исправит?..