уезжать умирать из дома к чужому саду,
где когда-то было кино и длинные клумбы,
а теперь лишь лианы дикого винограда
прорастают бетон моего пионерского клуба.
наконец-то падать – спиной в жасминные кущи,
ничего не восхваляя и не кляня, –
лишь бы только не вспомнил, не тронул никто живущий
со своим отчаянным «не покидай меня!»

закрывать глаза и снить себе на прощанье
на ладошке шмеля большого (...щекотно и страшно),
предзакатную воду в гранитном чинном фонтане,
одуванчиковых принцессок в мокрых кудряшках.
открывать глаза оттого, что я здесь, в постели:
в этой жизни разной, в этой весне рябой,
в этом доме, в этой комнате, в этом теле,
с кошаком и ноутом, с будильником и собой.

о, посмей – о, приди за мной, белокрылый кто-то!
о, скажи, что мне больше страдать – никогда не надо!
унеси меня – к наднебесным тихим высотам,
где я буду – здоровый, любимый, невиноватый.
то есть – мертвый, верней, пожалуй, – вовек не бывший.
эту радость не знавший, не видевший эту жуть.
только ты приходи сегодня – сегодня, слышишь?
– потому что завтра я, может быть, откажусь.

 

Все останутся, знаю, волнением, облаком, вздохом,
может, отблеском беглым, упавшим с обеденной ложки,
потому что иначе нельзя и иначе мне плохо,
потому что нельзя не остаться хотя бы немножко.
Все во мне и вокруг. Так храню номера телефонов
тех, кому электроника вряд ли уже пригодится,
ни стереть, ни забыть, потому что хозяева оных
не ушли, не зашли вместе с солнцем, а просто одиннадцать
на настенных часах. И темнеет, темнеет, темнеет,
будто нет ничего кроме ночи, бессонницы, грусти…
Это все проживешь. Станут тени немного длиннее,
а тебя не покинут любимые и не отпустят.

 

Эти дворы
с лестницами заросшими,
Эти дома
с окнами, тополем запорошенными,
Где никогда не бывает солнца,
Где даже в полдень горит свет,
Как фонарь в руке Диогена,
А над ними – плотные кущи ясеня –
Сени зеленые с птицами,
С воронами и синицами,
С воробушками молодыми,
Падающими из гнезда.
А ночью над ними где-то
Горит звезда. Но ее не видно
За постоянным светом огней и салютов
И прочей лукавой мути,
Придуманной князем тьмы,
Чтоб люди не пялились в небо,
Чтоб верили только в наличность,
И не тратили время на песни...

Но ты поднимаешь голову,
Покуда никто не видит,
И ищешь в безбрежном небе
Свет
не от мира сего...

 

Входит звук в свое жилище,
где красиво брошен Бог,
обращенный в пепелище –
будто в бабочку ожог.

И на жаберках соломы –
от первейшего дождя
плавятся мои ладони,
жаждой земляной шурша,

где пчела, лакая руки,
из хитина и воды
взявши тело на поруки,
удивленная лежит.

 

Поспело яблоко в саду,
В краю Эдемском.
И отдает, как на беду,
Чертовским блеском.

Не пожелаешь, но сорвешь
Помимо воли...
А где в нем истина, где ложь, –
Не все равно ли!?

Разделим чудо пополам –
И будь, что будет:
Легко ходить по небесам
Счастливым людям.

На нижний случай есть Земля –
Она нас примет.
Иди за мною, Жизнь моя,
Любви во имя!

Иди за мною, Жизнь моя,
Любви во имя!

 

В предисловие ливня шагнешь в натирающих бутсах
и пойдешь сквозь страницы шуршащих под ветром кварталов.
Даже в мускулы воздуха мокрым лицом не уткнуться –
он не мускусом пахнет теперь, а нагретым металлом.
С тополиных рубашек летят, словно лацканы, ветви и ветви,
и от пыльной отары машины прижались к бордюрам.
Задираются майки, шевелятся деньги в конверте,
и незримые черти проносятся по шевелюрам.

Несусветно толпиться под пластиком на остановке,
ожидая прихода трамвая, как Будды Майтрея.
Небо рухнуло оземь. Сегодня ты – божья коровка.
Никуда не лети. Все само получилось хитрее:
новый мир вертикальной воды и пузырчатой тверди
и тебя исказит, начиная с предчувствия чуда.
Вместо бледной нимфеи раскроется в левом предсердии
золотая кувшинка – и нихт ее вынешь оттуда.

Вот и в книге дождя пять страниц примечаний озона;
зазевавшись на радугу, не прочитаешь подвоха:
существующих легких не хватит для диапазона
атмосферы, звенящей хрустальней, чем ангельский хохот.
Опоздавшие капли собрали прощальную нежность,
на бегу (без объятий) ладошкой к щеке примагнитясь.
На последней странице, напитанной солнцем, конечно,
сам себе улыбнешься, развилки не встретивший витязь.

 

Петр, взваливший на плечи Храм,
трижды отрекшись Христа,
слезами рыдал покаянными по утрам,
возвещаемым петухом с насеста-шеста,
часто не до – опосля…

Признаем ли, крест водрузив,
что мы не доношены для
вечности, тем более райских мест,
без всякого там УЗИ?

Только нас свет повлек
кротами из нор, сразу – в поводыри,
вытащив, нет, надломив сорняка стебелек,
уверовали, что парим
и ад навеки для нас Господь затворил…

Карательный вышел отряд,
так и хочется в печь подкинуть угля –
у тебя самого глаза буреломом горят –
тысячи чудищ в нем рыщут,
пока переводишь взгляд.

Найди в районе груди
полую трубку для перегонки вин,
вернись во чрево Бога, родись,
душу свою пуповиной обвив.

 

На карте проложен маршрут, но обманет бумага.
Чернилами не передать всех изгибов земли.
Путь в тысячу ли начинается с первого шага,
А путь в один шаг начинается с тысячи ли.

Но стоит ли тратить свой разум на всякие "если",
От глаз суеверных тринадцатый прятать этаж?
Однажды пришел на сеанс, так расслабься же в кресле,
А все остальное доделает киномонтаж.

И жизнь развернет свои строки, как длинная сага.
Сорвутся с экрана к далекой звезде корабли.
Путь в тысячу ли начинается с первого шага,
А путь в один шаг начинается с тысячи ли.

Спеши – не спеши, наш удел все равно черепашен.
А цель размещается в точке маршрута любой.
И путь Одиссея домой не покажется страшен,
Лишь стоит узнать, что свой дом он таскает с собой.

Пора бы взлететь, оттолкнувшись от края оврага.
Не все же плестись, задыхаясь в дорожной пыли.
Путь в тысячу ли начинается с первого шага,
А путь в один шаг начинается с тысячи ли.

 

Как хорошо, что в жизни есть понты!
Иначе – жить невыносимо скучно.
Прохожий мнет нелепые цветы.
И мерзнет, ждет угрюмый подкаблучник.
А я прощаюсь с юностью смешной,
Целую ей обветренные губы.
Жить в Барнауле, умирать весной
И наслаждаться искренностью грубой.

 

Прост ли камень с дороги,
Дикой ягоды куст?
Заплутавшие ноги
В непонятность несут…
Потерявшие смыслы
Простоты бытия,
Разбегаются мысли
По косым колеям.
В небеса и обратно,
А потом на погост…
Костью в горле внезапно
Возникает авось…
Помутневшее нечто
Тенью бродит во сне.
Аксиомы беспечно
Переплавились в медь.
В малахитовой луже
Кодекс чести почил.
Компас обезоружен
В изумленьи застыл…
Прост ли смех или пуля,
Плавно в сердце войдя?
То ль меня обманули,
То ли я…