Рецензии
Д. Цесельчук. Непрерывный фотомонтаж: Избранное. 1964 — 2008: стихи, поэмы, переводы, эссе, интервью, диалоги / Сост. Н. В. Давыдова. — М.: Б-ка газеты «МОЛ», 2008.
Выпускник физфака МГУ Дмитрий Юрьевич Цесельчук — шестидесятник, председатель Московской организации СЛ РФ, поэт, поэт-переводчик, журналист, организатор литературного процесса, один из организаторов неформальной литературной группы «Спектр», в XXI веке возрожденной на базе Союза Литераторов РФ, в представлении не нуждается. Это человек-эпоха, человек-легенда, человек-оркестр. Но для меня Цесельчук, прежде всего, с самого начала и навсегда — поэт:
Выпускник физфака МГУ Дмитрий Юрьевич Цесельчук — шестидесятник, председатель Московской организации СЛ РФ, поэт, поэт-переводчик, журналист, организатор литературного процесса, один из организаторов неформальной литературной группы «Спектр», в XXI веке возрожденной на базе Союза Литераторов РФ, в представлении не нуждается. Это человек-эпоха, человек-легенда, человек-оркестр. Но для меня Цесельчук, прежде всего, с самого начала и навсегда — поэт:
— Кто это по небу наколол
Звезд татуировку?
— Я был маленьким тогда, —
Бог ответил робко. (Из книги «Обличья»)
Звезд татуировку?
— Я был маленьким тогда, —
Бог ответил робко. (Из книги «Обличья»)
И вот передо мной уникальное собрание текстов Цесельчука «Непрерывный фотомонтаж: Избранное. 1964 — 2008: стихи, поэмы, переводы, эссе, интервью, диалоги». Почти двести страниц «непрерывного фотомонтажа жизни». В сущности, это не одна, а целых семь книг, изданных в разные годы и впервые собранных под одной обложкой. Сборники «Нотный стан», «В год краснобокой свеклы», «Обличья», «Соучастник» представляют читателю стихи о поэтах и поэзии, философские миниатюры и любовную лирику. «Мартышьи острова» — это стихи и сказки для детей, включая переводы с латышского: «Где ночует дрема» Я. Балтвилкса и «Лис-грамотей» П. Зирнитиса. Собственно переводам англоязычной, латышской, литовской, азербайджанской и грузинской поэзии посвящена «Мастерская». Мемуарные зарисовки о встречах с Иосифом Бродским и Леонидом Губановым, эссе об Элизбаре Ананиашвили и Аркадии Штейнберге, диалоги с Петерисом Зирнитисом и Стасисом Йонаускасом представлены в завершающем сборнике «Единственная революция».
Итак, «Непрерывный фотомонтаж» — книга столь же полижанровая, как и ее автор. Классическая силлабо-тоника перемежается верлибрами, хокку и одностроками, мемуары и переводы соседствуют с дискуссией в «Литературке»… При всем разнообразии этих «пестрых глав» объединяющим началом, цементирующим их в единое целое, является яркая личность автора. Цесельчук категоричен и ироничен, эротичен и предельно серьезен, но, самое главное, он — остро, поразительно современен. Это, наверное, вообще свойственно тому, постепенно уходящему в область легенд, поколению вечных мальчиков со «звездным билетом», которым известно о нашем грешном мире нечто такое, чего нам, рожденным позднее, не узнать уже никогда:
Итак, «Непрерывный фотомонтаж» — книга столь же полижанровая, как и ее автор. Классическая силлабо-тоника перемежается верлибрами, хокку и одностроками, мемуары и переводы соседствуют с дискуссией в «Литературке»… При всем разнообразии этих «пестрых глав» объединяющим началом, цементирующим их в единое целое, является яркая личность автора. Цесельчук категоричен и ироничен, эротичен и предельно серьезен, но, самое главное, он — остро, поразительно современен. Это, наверное, вообще свойственно тому, постепенно уходящему в область легенд, поколению вечных мальчиков со «звездным билетом», которым известно о нашем грешном мире нечто такое, чего нам, рожденным позднее, не узнать уже никогда:
Крыш серебряных скаты слиты с небом,
На небесах такой же пробы жесть,
А быль такого же замеса, как и небыль.
Тут нет меня. Но Кое-кто здесь есть. (Из книги «Соучастник»)
На небесах такой же пробы жесть,
А быль такого же замеса, как и небыль.
Тут нет меня. Но Кое-кто здесь есть. (Из книги «Соучастник»)
Непрерывный фотомонтаж подразумевает жадное, пристальное, ежеминутное разглядывание жизни, нет — вглядывание в нее, стремление «во всем дойти до самой сути». Цесельчук ведет постоянный, не прекращающийся ни на минуту диалог, точнее — полилог: с жизнью и с читателем, с современниками и с потомками. Порою он провокативен,
порой — сакрален, а чаще — все это одномоментно:
порой — сакрален, а чаще — все это одномоментно:
Хранятся в сердце строки многих,
Хотя зовет живая плоть —
Из этого сырца господь
Горшки гончарит для убогих.
Убогий жизнь прожжет играя,
Но есть Гончар — прямая речь —
Назвался груздем — лезешь в печь.
(Из поэмы «Исход», сборник «Соучастник»)
Хотя зовет живая плоть —
Из этого сырца господь
Горшки гончарит для убогих.
Убогий жизнь прожжет играя,
Но есть Гончар — прямая речь —
Назвался груздем — лезешь в печь.
(Из поэмы «Исход», сборник «Соучастник»)
Поэт и мыслитель, переводчик и просветитель, Дмитрий Цесельчук заставляет нас пристальнее всматриваться во все мимолетности и первоосновы бытия, когда
под легкой вуалью лица
мелькает такое
чему еще имени нет…
(Из сборника «В год краснобокой свеклы»)
мелькает такое
чему еще имени нет…
(Из сборника «В год краснобокой свеклы»)
Татьяна Кайсарова в предисловии к книге «В год краснобокой свеклы» говорит о том, что все мы идем по жизни, как по некоей ленте Мёбиуса и, к сожалению, часто проходим мимо друг друга. «Стоит чьей-то невидимой руке разорвать «ленту» в любом непредсказуемом месте, — продолжает Кайсарова, — и она превратится в полосу чьих-либо воспоминаний о событиях, фактах, потрясениях, встречах…» Именно в такую «полосу» и превратилась пестрая лента семикнижья Цесельчука. Эта лента обвивает читателя, кружит и кружится, завораживая непрерывностью поэтического удивления перед миром.
«…Автор книги “Непрерывный фотомонтаж” принадлежат к поэтам, не отрекающимся от окружающей реальности, но в то же время видящим и другую реальность», — говорит в предисловии к сборнику Цесельчука один из крупнейших современных «специалистов по другой реальности» Юрий Мамлеев. Остается лишь согласиться с ним.
«…Автор книги “Непрерывный фотомонтаж” принадлежат к поэтам, не отрекающимся от окружающей реальности, но в то же время видящим и другую реальность», — говорит в предисловии к сборнику Цесельчука один из крупнейших современных «специалистов по другой реальности» Юрий Мамлеев. Остается лишь согласиться с ним.
Татьяна ВИНОГРАДОВА
Юрий Коньков. Ржаворонок. — М.: Вест-Консалтинг, Библиотека журнала «Современная поэзия», 2009.
Юрий Коньков: член лито «Рукомос», певец весны и меланхоличный романтик. Так поэт аттестован на последней странице обложки книги с цепляющим, ржаво-ржуще-жарким названием «Ржаворонок».
В одном из стихотворений Коньков умоляет — читателя? Бога? — неважно: «Позволь стать поэтом, пророком, паяцем», — выстраивая примечательный синонимический ряд и без излишней рефлексии себя в него встраивая. Если верить все той же последней странице обложки, Коньков «неравнодушен к кофе, кошкам и колокольчикам». Сразу вспоминается старый шуточный тест: «Чай, собаки, Пастернак или кофе, кошки, Мандельштам?» Однако не к мандельштамовской поэтике тяготеет Коньков, а скорее, к гумилевской. Во всяком случае, на первый взгляд. Толпятся, пестрят в книге мотивы, связанные с паломничеством в страну Востока: минареты, Индии, дамасские базары, но… Что это? Это уже не Гумилёв, это уж скорее ближе к Саше Черному:
Юрий Коньков: член лито «Рукомос», певец весны и меланхоличный романтик. Так поэт аттестован на последней странице обложки книги с цепляющим, ржаво-ржуще-жарким названием «Ржаворонок».
В одном из стихотворений Коньков умоляет — читателя? Бога? — неважно: «Позволь стать поэтом, пророком, паяцем», — выстраивая примечательный синонимический ряд и без излишней рефлексии себя в него встраивая. Если верить все той же последней странице обложки, Коньков «неравнодушен к кофе, кошкам и колокольчикам». Сразу вспоминается старый шуточный тест: «Чай, собаки, Пастернак или кофе, кошки, Мандельштам?» Однако не к мандельштамовской поэтике тяготеет Коньков, а скорее, к гумилевской. Во всяком случае, на первый взгляд. Толпятся, пестрят в книге мотивы, связанные с паломничеством в страну Востока: минареты, Индии, дамасские базары, но… Что это? Это уже не Гумилёв, это уж скорее ближе к Саше Черному:
Вот лежу на спине после обильного ужина,
Живот и вокруг — как мечеть: купол и минарет.
Живот и вокруг — как мечеть: купол и минарет.
Сравнение на грани фола впечатляет акмеистическим вниманием к детали, однако, будучи подкрепленным (и усугубленным) двумя последующими строчками оно заставляет читателя удивиться и сменить игривый настрой трагическим:
Я залил блюдца глаз по каемку солеными лужами…
Спрашиваете, как здесь?
Здесь ее нет.
(«Я ужасно скучаю, мой Бог и чужие черти…», из цикла «Дамаск»)
Спрашиваете, как здесь?
Здесь ее нет.
(«Я ужасно скучаю, мой Бог и чужие черти…», из цикла «Дамаск»)
Именно возможность неожиданного финала и делает поэзию Конькова непохожей и интересной. Жаль, что финалов таких маловато.
Но не только отзвуками Гумилевских строчек звенит «Ржаворонок». В стихотворении «Глиняный век» («Пусть век не серебряный — глиняный, / но и глина звенеть может!») поэт провозглашает «поход супротив скукотищи, из провода прущей» и просит на это благословения не более не менее, как у самого «Сергея Александровича», по всей видимости, Есенина. Да и свое поэтическое кредо Коньков формулирует (точнее, провозглашает) развернутой метафорой практически в духе имажинизма:
Но не только отзвуками Гумилевских строчек звенит «Ржаворонок». В стихотворении «Глиняный век» («Пусть век не серебряный — глиняный, / но и глина звенеть может!») поэт провозглашает «поход супротив скукотищи, из провода прущей» и просит на это благословения не более не менее, как у самого «Сергея Александровича», по всей видимости, Есенина. Да и свое поэтическое кредо Коньков формулирует (точнее, провозглашает) развернутой метафорой практически в духе имажинизма:
В предвечерней серой дымке караулю строчек стаи,
Приворотным горьким плачем истину намыть пытаюсь.
Я охочусь на погостах, в заповедниках словарных,
Браконьер реликтов чудных,
гнезд жарптичьих вор и варвар…(«Браконьер)
Приворотным горьким плачем истину намыть пытаюсь.
Я охочусь на погостах, в заповедниках словарных,
Браконьер реликтов чудных,
гнезд жарптичьих вор и варвар…(«Браконьер)
А вот и весточка от эго-футуриста Игоря Северянина:
Мои горизонты бескрайни, я тих и спокоен.
Мой мир нарисован пастелью на фоне агоний… («Поедом»)
Мой мир нарисован пастелью на фоне агоний… («Поедом»)
Так и хочется продолжить: «Весь я в чем-то норвежском, весь я в чем-то испанском…». Много, ох, много еще водится непуганных жар-птиц в «заповедниках словарных» русской поэзии. Автору «Ржаворонка» тридцать три года. Освященный традицией возраст осознания своего пути и предназначения. Книга же в целом производит впечатление игровой (браконьерской?) «площадки молодняка». Лишь иногда проклевывается серьезность, намечается выход из привычного со-бытийного расхожего круга. Тогда голос обретает глубину, зрелость,
И жизнь летит, такая добрая,
как хищная коровка божия. («Божия коровка»)
как хищная коровка божия. («Божия коровка»)
А так, попросту, на каждый день — мир есть воля, представление и игра в бисер:
Сладкий, слаще рафинада,
всю Вселенную вместив,
напеваю Травиату
и секу, что нафиг надо
околесицу нести. («Измочален…»)
всю Вселенную вместив,
напеваю Травиату
и секу, что нафиг надо
околесицу нести. («Измочален…»)
Татьяна ВИНОГРАДОВА