В лад, да не так...
Юрий КАСЯНИЧ
ОТКРЫТКИ С КРИТА
МПАЛИ. ПЕТУХИ
МПАЛИ. ПЕТУХИ
Здесь русский дух, здесь Русью пахнет.
.
Вид бухты с балкона — как сказочное лукоморье.
Из неба воронки в лагуну течет синева.
Зыбь листьев в окне, как волна за пиратской кормою.
И снова с рассвета знакомые слышу слова.
Здесь люди — на диво! Все — русские,
сочно — как в Сочи!
У тех, чья здесь родина, — русский словарь на столе.
Приехав, я думал — здесь будет чужбины кусочек.
«Наивно», — я понял, узрев триколор на скале...
Да здравствует Крит — процедурная для ингаляций!
Уставшие бронхи настоем лечи, эвкалипт!
Гекзаметры склонов продольны — как строки Горация.
И тянется берег к бездонному небу, скалист.
Гора — словно пепельный конус, что в колбе песочных
веков, — замерла. И, преступный, цветет олеандр.
За завтраком гордо поведал усатый источник:
по слухам, однажды сюда зарулил олигарх.
Иду вдоль прибоя, где шпроты туристов копченых.
Там ствол тамариска сквозь крышу таверны растет.
Оранжевый критский котяра — о, боги, ученый! —
налево взбираясь, по-гречески мифы плетет.
Субтропиков запах, что с детства навек полюбил я...
Как зерна граната, щекочутся, зреют стихи.
Под утро проснусь я — как будто в лубочной глубинке.
Здесь Русью пропахло. Горланят вовсю петухи.
Вид бухты с балкона — как сказочное лукоморье.
Из неба воронки в лагуну течет синева.
Зыбь листьев в окне, как волна за пиратской кормою.
И снова с рассвета знакомые слышу слова.
Здесь люди — на диво! Все — русские,
сочно — как в Сочи!
У тех, чья здесь родина, — русский словарь на столе.
Приехав, я думал — здесь будет чужбины кусочек.
«Наивно», — я понял, узрев триколор на скале...
Да здравствует Крит — процедурная для ингаляций!
Уставшие бронхи настоем лечи, эвкалипт!
Гекзаметры склонов продольны — как строки Горация.
И тянется берег к бездонному небу, скалист.
Гора — словно пепельный конус, что в колбе песочных
веков, — замерла. И, преступный, цветет олеандр.
За завтраком гордо поведал усатый источник:
по слухам, однажды сюда зарулил олигарх.
Иду вдоль прибоя, где шпроты туристов копченых.
Там ствол тамариска сквозь крышу таверны растет.
Оранжевый критский котяра — о, боги, ученый! —
налево взбираясь, по-гречески мифы плетет.
Субтропиков запах, что с детства навек полюбил я...
Как зерна граната, щекочутся, зреют стихи.
Под утро проснусь я — как будто в лубочной глубинке.
Здесь Русью пропахло. Горланят вовсю петухи.
АГИЯ ПЕЛАГИЯ. НОЧНАЯ ЛАГУНА
во тьму упав — купаться под луною
лагуны — как парное молоко —
волна — во тьме отходит паранойя
земных забот — и дышится легко
под млечною рекой где плотогоны
сплавляют звездные плоты во мгле —
полуночный пуантилизм планктона:
русалкою — светясь — плывешь ко мне
лагуны — как парное молоко —
волна — во тьме отходит паранойя
земных забот — и дышится легко
под млечною рекой где плотогоны
сплавляют звездные плоты во мгле —
полуночный пуантилизм планктона:
русалкою — светясь — плывешь ко мне
ХАНЬЯ. ЛАВКА
Меж лавок сыромятных, москательных,
где в час сиесты воспален туристами
проулок,
брел и я, мотив насвистывая,
и вдруг в груди — левей креста нательного —
кольнуло спицей и в недоумении
перед витриною застыл, немея,
где, словно ширпотреб, стоят иконы,
святых оригиналов клоны.
Все на продажу — как-то молвил Вайда.
Кино — хоть и кривое — жизни зеркало.
А жизнь в себе такого наковеркала,
сама перед собою виновата.
Все, что могли, и больше совершили;
страшусь, грядут потомки худосочные,
что веру разберут на сувениры,
расколотив на мелкие кусочки.
В смятенье Богородица Казанская
не понимаю — как здесь оказалась я?
Копьем о землю бьет святой Георгий:
похоже, я скакал не той дорогой.
Молчит в глаза Никола Чудотворец:
хоть купишь чудо, сможешь ли дотронуться?
Приглядываюсь к лику св. Антония
и вижу — словно в зеркале — astonishment.
Владимирская матерь, чем, заступница,
печалишься — с поличным нас застукавши?
Безмолвствуя, улыбкою жемчужной
дает ответ, тревогу обнаруживая:
эпоха начинается анчарная
меж лавок парфюмерных и гончарных.
где в час сиесты воспален туристами
проулок,
брел и я, мотив насвистывая,
и вдруг в груди — левей креста нательного —
кольнуло спицей и в недоумении
перед витриною застыл, немея,
где, словно ширпотреб, стоят иконы,
святых оригиналов клоны.
Все на продажу — как-то молвил Вайда.
Кино — хоть и кривое — жизни зеркало.
А жизнь в себе такого наковеркала,
сама перед собою виновата.
Все, что могли, и больше совершили;
страшусь, грядут потомки худосочные,
что веру разберут на сувениры,
расколотив на мелкие кусочки.
В смятенье Богородица Казанская
не понимаю — как здесь оказалась я?
Копьем о землю бьет святой Георгий:
похоже, я скакал не той дорогой.
Молчит в глаза Никола Чудотворец:
хоть купишь чудо, сможешь ли дотронуться?
Приглядываюсь к лику св. Антония
и вижу — словно в зеркале — astonishment.
Владимирская матерь, чем, заступница,
печалишься — с поличным нас застукавши?
Безмолвствуя, улыбкою жемчужной
дает ответ, тревогу обнаруживая:
эпоха начинается анчарная
меж лавок парфюмерных и гончарных.
РЕТИМНО. МЕЛОДИЯ
Грек играет на аккордеоне у подножья городской стены
из кино про дона Корлеоне музыку, которой нет цены.
Как он выжал ноты —
Нино Рота, марочных гармоний винодел!
Видно, в небе одинокий кто-то чудо подарить нам захотел.
Грек играет на аккордеоне.
Помнишь университетский дом?
Встретившись однажды в коридоре,
по земле обнявшись мы идем.
Мы экзамен свой не провалили.
Никому не взять нас на слабó.
Помнишь, этой музыке великой
столько, сколько вместе мы с тобой.
Грек седобородый все играет,
прислонясь к столетиям стены.
В море синем — белая регата.
Горы вдоль дороги, как слоны.
Годы — вдаль. Пусть с ними нету сладу,
в поцелуе — губы солоны.
Не пустеет данная в награду
амфора с метаксою любви...
из кино про дона Корлеоне музыку, которой нет цены.
Как он выжал ноты —
Нино Рота, марочных гармоний винодел!
Видно, в небе одинокий кто-то чудо подарить нам захотел.
Грек играет на аккордеоне.
Помнишь университетский дом?
Встретившись однажды в коридоре,
по земле обнявшись мы идем.
Мы экзамен свой не провалили.
Никому не взять нас на слабó.
Помнишь, этой музыке великой
столько, сколько вместе мы с тобой.
Грек седобородый все играет,
прислонясь к столетиям стены.
В море синем — белая регата.
Горы вдоль дороги, как слоны.
Годы — вдаль. Пусть с ними нету сладу,
в поцелуе — губы солоны.
Не пустеет данная в награду
амфора с метаксою любви...
АПТЕРА*
Над нами небеса — как выцветший цикорий.
Цепочкой вдоль руин отара вверх идет.
Лукавы и тихи оливковые взгорья.
Пунктирный перезвон — как будто странный код,
как весточка туда, где в толщах звездной пыли
ведет прием радист, окликнут частотой.
Наверно, тыщи лет здесь овцы проходили,
когда стерег залив глазастый часовой.
Сюда мы добрались по змейке серпантина
под вечер. На холме — тревожно и легко.
Как будто тишина грехи нам отпустила.
И перезвон летит. И слышно далеко.
Готовятся внизу богини и герои
ко сну, и катера слетелись на причал.
Овец ли, облаков — отара — за горою,
но колокольчики по-прежнему бренчат.
Они — как мы — идут... Где сень дадут оливы,
чтоб дух перевести? Густеют времена.
Целебный перезвон спускается в долину.
И так проходит жизнь. Не видно чабана.
Цепочкой вдоль руин отара вверх идет.
Лукавы и тихи оливковые взгорья.
Пунктирный перезвон — как будто странный код,
как весточка туда, где в толщах звездной пыли
ведет прием радист, окликнут частотой.
Наверно, тыщи лет здесь овцы проходили,
когда стерег залив глазастый часовой.
Сюда мы добрались по змейке серпантина
под вечер. На холме — тревожно и легко.
Как будто тишина грехи нам отпустила.
И перезвон летит. И слышно далеко.
Готовятся внизу богини и герои
ко сну, и катера слетелись на причал.
Овец ли, облаков — отара — за горою,
но колокольчики по-прежнему бренчат.
Они — как мы — идут... Где сень дадут оливы,
чтоб дух перевести? Густеют времена.
Целебный перезвон спускается в долину.
И так проходит жизнь. Не видно чабана.
__________________________________________
*Архитектурный комплекс на месте одного из крупнейших городов древнего Крита
*Архитектурный комплекс на месте одного из крупнейших городов древнего Крита
ПАНОРМО. СУВЕНИРЫ
Пронизан туристическим азартом,
день пролетает, словно багатель.
Страна любви смущает нас возвратами
к привычкам, что пропали в беготне.
Отсюда все когда-то начинались мы
вне веденья о безднах камасутр...
Осанна вам, любовники чернявые!
Любовь — канва. Основа. Соль и суть.
На полках, в пику пресным причитаниям,
стоят, сдвигая сувенирный хлам,
сатиры — да с такими причиндалами,
что и не снились нашим кобелям.
Здесь нимфы и дриады, изнывающие
на каблуках в курортную жару,
которые согласны инновацию
внести в свою рутинную игру.
Сатир всегда ведóм инстинктом искренне,
и в том его судьба и кабала.
Искрятся звезды в кроне тамарисковой.
Случайность, риск! Была — как не была!..
Как шторм, накатывает провокация.
Коль отпуск, так желанья — отпусти.
Да здравствует недельная вакация!
За все, что будет, Господи, прости!
Нас феромоны тоже растревожили.
И баламут-амур пустил стрелу.
И все, чем жили, мы опять умножили,
взахлеб ныряя в сказочную мглу.
день пролетает, словно багатель.
Страна любви смущает нас возвратами
к привычкам, что пропали в беготне.
Отсюда все когда-то начинались мы
вне веденья о безднах камасутр...
Осанна вам, любовники чернявые!
Любовь — канва. Основа. Соль и суть.
На полках, в пику пресным причитаниям,
стоят, сдвигая сувенирный хлам,
сатиры — да с такими причиндалами,
что и не снились нашим кобелям.
Здесь нимфы и дриады, изнывающие
на каблуках в курортную жару,
которые согласны инновацию
внести в свою рутинную игру.
Сатир всегда ведóм инстинктом искренне,
и в том его судьба и кабала.
Искрятся звезды в кроне тамарисковой.
Случайность, риск! Была — как не была!..
Как шторм, накатывает провокация.
Коль отпуск, так желанья — отпусти.
Да здравствует недельная вакация!
За все, что будет, Господи, прости!
Нас феромоны тоже растревожили.
И баламут-амур пустил стрелу.
И все, чем жили, мы опять умножили,
взахлеб ныряя в сказочную мглу.
ЗАЛИВ МИРАБЕЛЛО. ПРИБОЙ
здесь гора — как апостол. уходят напасти.
целый остров — в подарок. неострый посол
у волны, что диктует мне строки анапестом,
колыбельно взбегая на серый песок
а порою раскатится круглое эхо —
словно обруч гремящий — к воде голубой,
это рыцарь минойский снимает доспехи,
возвратясь из похода туда, где любовь.
целый остров — в подарок. неострый посол
у волны, что диктует мне строки анапестом,
колыбельно взбегая на серый песок
а порою раскатится круглое эхо —
словно обруч гремящий — к воде голубой,
это рыцарь минойский снимает доспехи,
возвратясь из похода туда, где любовь.
ГОРТИНА. ОЛИВЫ
Жарит солнце вас, оливы Гóртины*.
В небо — кипарис, как ножны кортика.
Караванами века прошли.
Вам, тысячелетние и гордые,
вам, времен свидетели рекордные,
поклонюсь я нынче до земли.
Постою в тени, от солнца бисерной.
Оседает в венах время быстрое.
Каждый ствол — как скрученный канат.
Миротворны кроны серебристые.
Вечные паломницы, за истиной,
не устав, шагали по камням.
Что вам шлют сестрицы гефсиманские
с птичьей почтой над землей саманною
(лишь в полдня — гусиный перелет),
если дней сегодняшних сумятица,
путаясь и в смыслах и в семантике,
на вопрос ответа не дает?
В баре — хлеб с чесночною подливкою.
Море манит долгими заплывами.
Хочется отвлечься, но — нельзя.
Нет поныне мира под оливами.
Здесь — покой. Но чувствуем счастливыми
мы себя, лишь поглядев назад.
В небо — кипарис, как ножны кортика.
Караванами века прошли.
Вам, тысячелетние и гордые,
вам, времен свидетели рекордные,
поклонюсь я нынче до земли.
Постою в тени, от солнца бисерной.
Оседает в венах время быстрое.
Каждый ствол — как скрученный канат.
Миротворны кроны серебристые.
Вечные паломницы, за истиной,
не устав, шагали по камням.
Что вам шлют сестрицы гефсиманские
с птичьей почтой над землей саманною
(лишь в полдня — гусиный перелет),
если дней сегодняшних сумятица,
путаясь и в смыслах и в семантике,
на вопрос ответа не дает?
В баре — хлеб с чесночною подливкою.
Море манит долгими заплывами.
Хочется отвлечься, но — нельзя.
Нет поныне мира под оливами.
Здесь — покой. Но чувствуем счастливыми
мы себя, лишь поглядев назад.
_____________________________________________
**Гортина — один из древнейших городов Крита (около 6000 лет)
**Гортина — один из древнейших городов Крита (около 6000 лет)