Метафора как универсальный троп, применяемый и в поэзии, и в прозе, и в повседневной речи является предметом исследования на протяжении столетий.
Одну из первых дефиниций дал Аристотель, который считал, что метафора «есть перенесение имени или с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии... Слагать хорошие метафоры - значит подмечать сходство (в природе)» [Аристотель, цитата из // Квятковский 1966: 156].
В.        Жирмунский, развивая точку зрения Аристотеля, видел смысл метафоры в дифференциации семантики: «С тропами мы встречаемся и в обыденном языке. Изменения смысла слов происходит в языке по тем же категориям, по каким оно происходит в поэзии. Слова в определенном контексте могут менять в языке свое значение. Из этого окказионального (на данный случай) изменения слова в конце концов происходит и заменение значение слова узуальное, т.е. устанавливается узус, обыкновение, по которому слово может употребляться в другом значении, уже связанном с языковым обычаем» [Жирмунский 2009: 323]. Р. Якобсон отмечал, что «Метафора устанавливает продуктивную ассоциацию путем аналогии или контраста» [Квятковский 1966: 156].
В целом, русская филологическая наука основательно изучила и продолжает изучать различные аспекты метафоры.
Наша дефиниция предельно проста и основана на точке зрения В. Жирмунского: метафора - это замена окказионального значения слова на узуальное; прием, служащий определенной художественной задаче.
Исходя из вышеприведенного постулата, мы и будем в дальнейшем анализировать предмет нашего исследования.
Речь метафорична по своей природе, именно метафора раздвигает границы сознания и познания, обогащая язык (иначе он просто не смог бы существовать и развиваться!) и рацио. Метафора может быть выражена существительным, прилагательным, глаголом - это подвижная и универсальная лингвистическая структура, которая объединяет язык поэзии и прозы, делает верлибр верлибром, а язык практический и прозаический - языком поэтическим. Метафора повсеместна. Предельно лаконично и убедительно по этому поводу высказался А. Квятковский: «Наша бытовая речь пестрит метафорами.: идет дождь, он потерял голову, кружится голова, торговая сеть, горячее сердце, убит горем, встает солнце, пришла весна, железная воля, у нее кровь с молоком, горящие глаза, тонкий голос, тяжелый характер и т.д.»[Квятковский1966: 156].
Однако метафоры подобны нарядам - рано или поздно устаревают. То, что вчера казалось новым, сегодня оказывается штампом. Об этом много лет назад точно заметил Р. Якобсон, который в книге «Работы по поэтике» писал: «Трактуя о языковых явлениях прошлого, трудно избегнуть схематизации и некоторого рода механизации. Сегодняшний уличный разговор понятней языка «Стоглава» не только обывателю, но и филологу. Точно также стихи Пушкина как поэтический факт сейчас непонятнее, невразумительнее Маяковского или Хлебникова» [Якобсон 1987: 272].
В. Жирмунский употреблял термин «поблекшие метафоры», т.е. «метафоры, которые не оказывают в обычной прозаической речи никакого особого эмоционального художественного воздействия» [Жирмунский 2009: 327.] Поблекших метафор в отечественной изящной словесности накопилось множество. И, конечно, в современной поэтической речи они выглядят не всегда уместно. Между тем, роль поблекших метафор амбивалентна, и рассматривать их только с отрицательной точки зрения нельзя, именно на их фоне появляются новые имагинативные системы. Появляются, соответственно, и новые термины. Р. Якобсон подчеркивал: «Когда в какой-то метафорической системе метафорическая функция сильно акцентирована, традиционные классификации рушатся, и предметы вовлекаются в новые конфигурации, подчиненные новым классификационным признакам»
В 1986 году Константин Кедров предложил термин «метаметафора» и сформулировал квинтэссенцию «метафоры, где каждая вещь - вселенная» [Кедров 1999: 189].«Такой метафоры, - пишет К. Кедров, - раньше не было. Раньше все сравнивали. Поэт как солнце, или как река, или как трамвай. У Парщикова (поэт Алексей Парщиков. - Е.С.) не сравнение, не уподобление. Он и есть все то, о чем пишет. Здесь нет дерева отдельно от земли, земли отдельно от неба, неба отдельно от космоса, космоса отдельно от человека. Это зрение человека вселенной. Это метаметафора» [Кедров 1999: 189-190]
Михаил Эпштейн создал термин «метабола». «Метафора или сравнение - это вспышка, более или менее яркая, но неизбежно гаснущая, ибо привносится в реальность откуда-то извне, чтобы на миг осветить ее и запечатлеть. Новая поэзия ищет источник света в самом освещаемом предмете, раздвигая изнутри границы его реальности, раскрывая его одновременную и безусловную принадлежность разным мирам. Такой поэтический образ, в котором нет разделения на «реальное» и «иллюзорное», «прямое» и «переносное», но есть непрерывность перехода от одного к другому, их подлинная взаимопричастность, мы, в отличие от метафоры, назовем метаболой (древнегреческое «перемещение», «превращение», «поворот»)» [Эпштейн 1988: 166-167].
«Метабола - это образ, не делимый надвое, на прямое и переносное значение, на описанный предмет и привлеченное подобие, это образ двоящейся и вместе с тем единой реальности. Природа и завод превращаются друг в друга через лесообразные постройки, которые растут по собственным непостижимым законам, - техника имеет свою органику, и вместе они составляют одну реальность, в которой узнаваемо и жутко переплелись растительные и металлургические черты» [Эпштейн 1988: 167].
Интересный факт: Константин Кедров и Михаил Эпштейн, предлагая новые филологические термины, рассматривают творчество одного круга поэтов - Александра Ерёменко, Алексея Парщикова, Ивана Жданова, Ильи Кутика и других. Очевидно, что потребность в новой терминологии в 80-е годы прошлого века активно назревала, возникали новые имена, новые течения. Однако возникали они не на пустом месте, и необходимая рецепция распространилась, как это часто бывает в литературоведении, на предмет, безусловно, интересный, но, тем не менее, в т о р и ч н ы й.
Кедров и Эпштейн точно выразили возникшее явление, сформулировали потребность его зафиксировать и осмыслить. Они развили тезис В. Жирмунского о поблекших метафорах, показав, что любая троповая система, если не самообновляется, с течением времени устаревает и тогда проявляет (во многом!) дисфункциональную антиэстетическую и антивыразительную доминанту.
Между тем, новые выразительные конфигурации, новая метафорическая система (метаметафора или метабола), в которой (упрощая!) каждое слово и явление самоценны и не сравнимы, возникли задолго до появления знаменитой тройки (Ерёменко - Парщиков - Жданов). Как минимум - поколением раньше. Авангардного принципа построения метафоры поэты-метаметафористы не создали, они развили уже с у щ е с т в о в а в ш и е традиции. В связи с этим нельзя не вспомнить двух ярких поэтов, пришедших в литературу в середине ХХ века и раскрывших свои дарования в конце ХХ - начале ХХ1 веков. Речь идёт о Геннадие Айги (1934-2006) и Викторе Сосноре.
Именно эти поэты создали н о в ы й тип р у с с к о г о стихотворения. Стихотворение-метафору. Они также опирались на традицию, однако прежде всего на традицию западной поэзии Целана и французских сюрреалистов (Бретон, Супо, Тцара). Вольно или невольно Айги и Соснора (блестящие знатоки и популяризаторы иностранной поэзии) абсорбировали западные литературные нанотехнологии, пойдя в этом смысле проторенной тропой национального гения - Пушкина.
О сложных метафорических поэтиках Айги и Сосноры создана обширная научная литература. Достаточно вспомнить статьи В. Новикова, С. Бирюкова, Ю. Орлицкого, Д. Бака, А. Мирзаева, Д. Голынко-Вольфсона, Л. Робеля, Ю. Милорава, Т. Грауз, В. Амурского, Н. Азаровой, Л.Зубовой, А.Арьева и многих других исследователей. Любопытный факт: Айги и Соснора, будучи абсолютно разными по литературному темпераменту авторами, отдают предпочтение в известной мере статичным (по сравнению с глагольными!) метафорам - метафорам - существительным .
Айги: мама-синица, бого-костер; Жизнесмерть; Россия-река; Опять - шорохи-и-шуршания. Это - брат мой; Зимы-Отклоненья!; о Матери- Древе...
Соснора: толпа - протоплазма!; Наше сердце - север-сфинкс; море-цепь, море-гать; Страдальцы спермы; Солнце-Дамокл; Свеча-сердечко; Ласточка-луна; Рай-бал.
Глагольные метафоры чаще использует Соснора, поэт, несомненно, более экспрессивный и ритмизованный. Он, например, мастерски «оживляет» ставшую бытовой идиому «идет дождь», добавляя в структуру предложения сравнение: дождь идет по улицам, как лошадь. Поблекшая метафора в руках мастера обретает второе рождение. Нередко в качестве развернутой метафоры и Айги, и Соснора употребляют стихотворение и даже целую книгу (Виктор Соснора пишет не стихи, не циклы стихов, а книги. Это его творческое кредо).

Полисемантический образ птицы («судьба стаи», «ничья клятва», «мои крылья» и т.п.) пронизывает все стихотворение. Сумма метафор создает единую, сложную и развернутую метаметафору, работает на сокреативную рецепцию читателя.
Айги:
Перед картинами Андреи Шомбург окна Духа на этих холстах (приснившиеся зренью души в виде полей и полян) стойко-спокойные в их неподвижности внутренне скользят и подрагивают у нас на глазах становясь (будто ровно и вечно) живущими (как безымянная зелень): - о да: драгоценностями! - целомудрия чувств и болящей (тонко) руки
Геннадий Айги, 30 ноября 1992, Берлин
В стихотворении-метафоре Айги (фактически это одно предложение) нет точки. Метаметафора (термин Кедрова здесь определенно уместен) создана из метафорической россыпи: «окна Духа»; «зренью души»; «целомудрия чувств» и т.п.). Красота избегает красивостей. Новую (не поблекшую) метафору следует искать, на мой взгляд, там, где ее никто не ищет. Нередко она находится в прозе или в предельно прозаизированных поэтических текстах.
Кстати говоря, мастером метафоры в прозе был Лев Толстой. Его метафоры, как правило, развернутые. Одна влечет за собой другую, метафорический ряд проясняет не только позицию героев произведения, но и выражает взгляд писателя на описываемые события. Характерны в этом смысле рассказы (повести) писателя: «Смерть Ивана Ильича», «Отец Сергий» и даже романы.
Не случайно В. Брюсов считал произведения автора «Анны Карениной» поэзией. Он рассматривал поэзию как универсальную и максимально емкую языковую систем, в частности, писал: «В смысле широком «поэзия» - все создания искусства, выраженные словом. Тогда и роман, например, «Война и мир», также - поэзия. В более узком (и более подлинном) смысле, «поэзия» - особый род словесного искусства, противопоставляемый «художественной прозе» [Брюсов 2010: 181].
Вспомним рассказ «Смерть Ивана Ильича»: «Тотчас же (Иван Ильич. - Е.С.) уходил в свой отдельный, выгороженный им мир службы и в нем находил приятности»; «Мертвец лежал, как всегда лежат мертвецы, особенно тяжело, по-мертвецки, утонувши окоченевшими членами в подстилке гроба...» [Толстой 2008: 321].
Ключевое слово в метафорической системе Толстого - мир. Мир как мироздание и как индивидуальный космос.
Поэты и прозаики иногда меняются местами. В современной России немало поэтов, работающих в жанре «зарифмованный рассказ». Они, опираясь на лучшие российские (советские) стихотворные традиции середины и конца прошлого века (Борис Слуцкий, Александр Межиров, Аркадий Кутилов, Александр Ханьжов, Олег Григорьев) ужесточили черты современной просодии, рифмованный текст стал еще более прозаизирован, в стихах появились максимально густая плотность, усиленная аллитерационными возможностями языка, максимум просторечной, бытовой и даже обсценной лексики. Это поэзия жесткая, нелицеприятная, зачастую граничащая с физиологическим очерком.
И вот на этом фоне в рамках непоэтического контекста особенно ярко и суггестивно выглядит метафора, развернутая метафора как часть поэтического языка. Именно контекст в данном случае подчеркивает текстовое своеобразие.
Характерна в этом смысле поэма «Выпускной-77» выдающегося русского национального поэта Валерия Прокошина (1959-2009) построенная как большая и единая развернутая метафора.
Суть этой поэмы-метафоры (предлагаю такой окказиональный термин), о которой уже много написано, заключается в том, что автор рассказывает о судьбах выпускников одного класса обычной провинциальной школы. И эти трагические судьбы (один спился, второй повесился, третья умерла от малокровия и т.п.) вырастают в одну страшную, гибельную суицидальную метафору, говорящую о современной (нестоличной) России больше, чем любые статистические отчеты. Развернутая метафора в поэме Прокошина существует не ради самой себя, а выполняет важную смыслообразующую, выразительную суггестивную роль, становится образом, еще точнее - аллегорией.
Колька Тожин - спился и умер в 37 Геша Спирин - чемпион области по лыжам на короткие дистанции спился и то ли выпал то ли выбросился из окна Галочка Давыдова учившая меня танцевать шейк курить пить вино целоваться погибла в совхозе-миллионере под копытами сорвавшегося с цепи совхозного быка вместе с ней скончались дочь и сын она была на 8-ом месяце беременности Шурик Вишневский - после армии постоянно пропадал в тюрьмах последний раз ему дали пожизненно за тройное убийство матери отца и соседки Иришка Пахомовская - школьная красавица по ней сходили с ума многие старшеклассники говорили что она трахается с третьего класса нарожала кучу детей 6 или 7 а может быть даже 8 стала бабкой в 34 года вечерами она часто сидит на лавочке у подъезда вместе с настоящими старухами и точит лясы вставными челюстями Мишка Колотилихин - второгодник прогульщик двоечник кажется в четвертом или пятом классе после урока математики мы с ним мерялись членами в школьной уборной пьяным сгорел в своем доме через 9 лет после выпускного вечера Денис Завьялов - спился и умер в 40 лет Сема Семашко - журналист районной газеты «за коммунизм» пьяным утонул в протве на глазах матери отца брата двоих сестер жены сына дочери двух племянников друга и его подруги Оксана Мартынова - хохотушка и сплетница в 28 лет была зарезана пьяным любовником прямо на крыльце больницы в которой она сделала очередной аборт [Прокошин 2007: 5-6].
Финал этой поэмы безрадостен. На встречу выпускников приходит только автор (которого в настоящий момент тоже нет в живых). Точка поставлена. Оказиональное становится узуальным. Метафора. Жизнь.