Абулафия, Авраам бен Самуил. — Каббалист и мистик XIII века. Родился в 1240 году в Сарагоссе — столице королевства Арагонии. Год и место его смерти неизвестны.
Под влиянием каббалы Абулафия увлёкся мистикой и составил систему чисел и буквосочетаний, с помощью которой можно извлекать истину и даже творить чудеса.
В 1280 году Абулафия отправился в Италию, в Рим, чтобы встретиться с папой. Он собирался убедить римского епископа в необходимости облегчить страдания еврейского народа и хотел просить его содействия в возвращении евреев на Святую землю. Дерзость Абулафии заходила столь далеко, что он намеревался также обратить папу в иудейскую веру. Папский престол занимал тогда Николай III. До него дошли слухи о направляющемся к нему заступнике народа Израиля. Он приказал схватить дерзкого иудея, когда тот появится, и сжечь его на костре. Однако накануне прихода Абулафии в резиденцию Николая III, внезапно скончался сам папа. Абулафию задержали, но вскоре выпустили на свободу.
Под влиянием каббалы Абулафия увлёкся мистикой и составил систему чисел и буквосочетаний, с помощью которой можно извлекать истину и даже творить чудеса.
В 1280 году Абулафия отправился в Италию, в Рим, чтобы встретиться с папой. Он собирался убедить римского епископа в необходимости облегчить страдания еврейского народа и хотел просить его содействия в возвращении евреев на Святую землю. Дерзость Абулафии заходила столь далеко, что он намеревался также обратить папу в иудейскую веру. Папский престол занимал тогда Николай III. До него дошли слухи о направляющемся к нему заступнике народа Израиля. Он приказал схватить дерзкого иудея, когда тот появится, и сжечь его на костре. Однако накануне прихода Абулафии в резиденцию Николая III, внезапно скончался сам папа. Абулафию задержали, но вскоре выпустили на свободу.
*
Дядя Илья в письме подробно ответил на все вопросы Скрижаля и продолжил свой рассказ:
После смерти отца моя мать Энта осталась вдовой с четырьмя малыми детьми на руках. На Украине свирепствовали еврейские погромы. Нет сил передать тебе весь их ужас. Моя бабушка Эстер — умная, энергичная и ещё сравнительно молодая женщина — хотела как-то помочь моей маме и убедила её отпустить Бетю, старшую из нас четверых (она родилась в 1910 году), и разрешить эмигрировать вместе с ней, бабушкой Эстер, и её двумя дочерьми в Америку; уговорила, с тем чтобы по обустройстве в Америке забрать всех нас к себе. Они уехали, но очень скоро границу наглухо закрыли, и бабушка уже ничего не смогла сделать.
Это было в 1920 году.
Бабушка Эстер с двумя своими дочками, одну из которых звали Броня, а вторую, к сожалению, забыл как, обосновались в городе Филадельфии. Броня вышла замуж за очень богатого американского еврея. Она-то и содержала всех в своём большом доме. Моя же сестра Бетя, которая пережила ужасы погромов и скрывалась, как все, в подвалах, приехала в Америку, как потом оказалось, с запущенным туберкулёзом. Броня с мужем не пожалели средств для её спасения. Они купили ей дом у самого океана, её лечили хорошие врачи. Но к несчастью, спасти сестру не удалось. В 1936 году в возрасте неполных двадцати шести лет Бетя умерла. Её похоронили в Филадельфии. О её смерти я узнал только несколько лет спустя от нашего родственника Лейбыша.
Сам же я в 1932 году приехал в Киев учиться и поступил в техникум. Твой отец к этому времени закончил финансовые курсы, и его направили работать инспектором страхования в город Володарск-Волынск.
Я был зол на тётю Иду из-за того, что она оставила меня в колонии, и не хотел жить у неё. Я поселился в общежитии техникума, но иногда всё же заходил к ней. И как-то раз, когда я остался у неё дома один (тётя вышла в магазин за хлебом), почтальон принёс письмо из Америки. К моему удивлению и радости это было письмо от моей сестры Бети. Оказалось, тётя Ида всё время получала не только письма, но и доллары, на которые в те годы в торгсинах можно было купить всё. Тётя неплохо устроила свою жизнь, хотя деньги- то посылались нам, детям Энты. Я забрал письмо, ушёл и с тех пор много лет не появлялся у тёти Иды.
В этом письме моя сестра пыталась узнать хоть какие-нибудь сведения о нас, её братьях. Она умоляла, чтобы я написал ей, пусть несколько слов. Тётя же боялась потерять выгодную связь с Америкой и конечно, не могла сказать правду — что я находился в колонии.
Тогда заканчивался 1935 год и Бете жить оставалось недолго. Но я успел ещё написать ей много писем и пару, ответных, получить от неё. Уже на мой адрес пришли несколько посылок и доллары.
А письма! Боже мой! Какие это были душу разрывающие письма, как переживала и скучала она за нами!
К великому сожалению, адреса в Филадельфии и присланные оттуда фотографии не сохранились. Мои вещи во время войны оставались в Киеве, у родителей Рахили, моей первой жены. И в эвакуации все письма затерялись.
Живя в Израиле, я пытался найти кого-нибудь из родных в Америке или узнать хоть что-то о них: писал в еврейскую общину Филадельфии. Но помочь мне не смогли. Женщины, которых я разыскивал, и их наследники носили, разумеется, другие фамилии. А так хотелось отыскать следы тёти Брони или хотя бы чьи-то могилы...
Это было в 1920 году.
Бабушка Эстер с двумя своими дочками, одну из которых звали Броня, а вторую, к сожалению, забыл как, обосновались в городе Филадельфии. Броня вышла замуж за очень богатого американского еврея. Она-то и содержала всех в своём большом доме. Моя же сестра Бетя, которая пережила ужасы погромов и скрывалась, как все, в подвалах, приехала в Америку, как потом оказалось, с запущенным туберкулёзом. Броня с мужем не пожалели средств для её спасения. Они купили ей дом у самого океана, её лечили хорошие врачи. Но к несчастью, спасти сестру не удалось. В 1936 году в возрасте неполных двадцати шести лет Бетя умерла. Её похоронили в Филадельфии. О её смерти я узнал только несколько лет спустя от нашего родственника Лейбыша.
Сам же я в 1932 году приехал в Киев учиться и поступил в техникум. Твой отец к этому времени закончил финансовые курсы, и его направили работать инспектором страхования в город Володарск-Волынск.
Я был зол на тётю Иду из-за того, что она оставила меня в колонии, и не хотел жить у неё. Я поселился в общежитии техникума, но иногда всё же заходил к ней. И как-то раз, когда я остался у неё дома один (тётя вышла в магазин за хлебом), почтальон принёс письмо из Америки. К моему удивлению и радости это было письмо от моей сестры Бети. Оказалось, тётя Ида всё время получала не только письма, но и доллары, на которые в те годы в торгсинах можно было купить всё. Тётя неплохо устроила свою жизнь, хотя деньги- то посылались нам, детям Энты. Я забрал письмо, ушёл и с тех пор много лет не появлялся у тёти Иды.
В этом письме моя сестра пыталась узнать хоть какие-нибудь сведения о нас, её братьях. Она умоляла, чтобы я написал ей, пусть несколько слов. Тётя же боялась потерять выгодную связь с Америкой и конечно, не могла сказать правду — что я находился в колонии.
Тогда заканчивался 1935 год и Бете жить оставалось недолго. Но я успел ещё написать ей много писем и пару, ответных, получить от неё. Уже на мой адрес пришли несколько посылок и доллары.
А письма! Боже мой! Какие это были душу разрывающие письма, как переживала и скучала она за нами!
К великому сожалению, адреса в Филадельфии и присланные оттуда фотографии не сохранились. Мои вещи во время войны оставались в Киеве, у родителей Рахили, моей первой жены. И в эвакуации все письма затерялись.
Живя в Израиле, я пытался найти кого-нибудь из родных в Америке или узнать хоть что-то о них: писал в еврейскую общину Филадельфии. Но помочь мне не смогли. Женщины, которых я разыскивал, и их наследники носили, разумеется, другие фамилии. А так хотелось отыскать следы тёти Брони или хотя бы чьи-то могилы...
*
Тот день хорошо запомнился Скрижалю.
Он учился то ли в первом, то ли во втором классе. Во время перемены все, и он тоже, побежали играть на школьный двор. Вдруг кто-то крикнул: «Там человек под машину попал!». Они пошли смотреть. На дороге стоял грузовик. У края тротуара собрались люди. Вернее, люди уже расходились. И глазам того мальчугана открылась картина, которая его крайне испугала. Все эти годы она пребывала в запасниках сознания Скрижаля и лишь периодически, на короткое время всплывала, чтобы затем опять затеряться в самых отдалённых хранилищах памяти. И вот увиденное тогда, в детстве, опять — после рассказа дяди Ильи — возникло перед ним, но почему-то не спешило исчезать.
Человека на дороге уже не было. На мостовой лежала клеёнчатая хозяйственная сумка, белая, с едва различимыми на ней маленькими цветными фигурками. Когда эта картина всплывала, Скрижаль каждый раз пытался разглядеть фигурки. Ему виделись какие-то игрушки: куклы, мишки, мячики. Необыкновенно весёлая сумка лежала на асфальте. И рядом — лужица крови.
Сумка была очень знакомая. Мальчик сразу подумал: точно с такой же иногда заходит к ним домой старенькая тётя. Он недолюбливал её, — она всегда разговаривала с ним, как с маленьким.
Весь тот день до конца занятий в школе ему не хотелось бегать на переменках — мешало беспокойство. Перед глазами то и дело появлялась клеёнчатая сумка с пляшущими на ней фигурками. Но вечером в поведении родителей он не заметил никаких перемен. Тревога чуть поутихла, и он отправился гулять. Когда же вернулся домой — понял: что-то произошло. Отец и мать собрались куда-то идти и старались не показывать свою взволнованность. «Мы скоро вернёмся», — пообещала мама. Но уже темнело, ему было страшно, и он очень просил её не уходить. Отец ушёл, а мама осталась...
Под машину попала тётя Ида. Скрижаль пришёл к такому выводу, когда рассказанное в письме дяди Ильи всколыхнуло его детские воспоминания, с которыми всплыло это имя. И в ответном письме он спросил дядю о дальнейшей судьбе Иды: не она ли попала под машину?
Он учился то ли в первом, то ли во втором классе. Во время перемены все, и он тоже, побежали играть на школьный двор. Вдруг кто-то крикнул: «Там человек под машину попал!». Они пошли смотреть. На дороге стоял грузовик. У края тротуара собрались люди. Вернее, люди уже расходились. И глазам того мальчугана открылась картина, которая его крайне испугала. Все эти годы она пребывала в запасниках сознания Скрижаля и лишь периодически, на короткое время всплывала, чтобы затем опять затеряться в самых отдалённых хранилищах памяти. И вот увиденное тогда, в детстве, опять — после рассказа дяди Ильи — возникло перед ним, но почему-то не спешило исчезать.
Человека на дороге уже не было. На мостовой лежала клеёнчатая хозяйственная сумка, белая, с едва различимыми на ней маленькими цветными фигурками. Когда эта картина всплывала, Скрижаль каждый раз пытался разглядеть фигурки. Ему виделись какие-то игрушки: куклы, мишки, мячики. Необыкновенно весёлая сумка лежала на асфальте. И рядом — лужица крови.
Сумка была очень знакомая. Мальчик сразу подумал: точно с такой же иногда заходит к ним домой старенькая тётя. Он недолюбливал её, — она всегда разговаривала с ним, как с маленьким.
Весь тот день до конца занятий в школе ему не хотелось бегать на переменках — мешало беспокойство. Перед глазами то и дело появлялась клеёнчатая сумка с пляшущими на ней фигурками. Но вечером в поведении родителей он не заметил никаких перемен. Тревога чуть поутихла, и он отправился гулять. Когда же вернулся домой — понял: что-то произошло. Отец и мать собрались куда-то идти и старались не показывать свою взволнованность. «Мы скоро вернёмся», — пообещала мама. Но уже темнело, ему было страшно, и он очень просил её не уходить. Отец ушёл, а мама осталась...
Под машину попала тётя Ида. Скрижаль пришёл к такому выводу, когда рассказанное в письме дяди Ильи всколыхнуло его детские воспоминания, с которыми всплыло это имя. И в ответном письме он спросил дядю о дальнейшей судьбе Иды: не она ли попала под машину?
