Легенда о происхождении греков от Эллина перекликается с древним мифом шумеров о всемирном потопе и с библейской историей. Согласно греческому преданию, порочность людей возмутила Зевса и он решил уничтожить всё человечество потопом, что и сделал. Традиция относит время этого катаклизма к XV веку античной эры. Зевс пощадил лишь двух праведников: Девкалиона и его жену Пирру, — они спаслись на построенном Девкалионом ковчеге. Один из их сыновей, Эллин, явился родоначальником всех греков. От него они и получили своё имя. Потомок Эллина, Кекроп, стал первым царём Аттики. При содействии богини Афины он основал город, в её честь Афинами и названный.

Скрижаль и прежде понимал, что современная Западная цивилизация со всеми её достижениями имеет, по сути, один духовный исток, берущий начало на земле Эллады. Но он не знал, досталось ли, в свою очередь, самому древнегреческому миру на заре его развития некое духовное наследие от ещё более древней культуры.
Изучая историю Междуречья, Скрижаль нашёл много общего между культурой Шумера и тем, что ему прежде было известно о Древней Элладе: и там и тут существовали небольшие города-государства, которые соперничали и враждовали между собой; оба народа отдавали предпочтение демократическим принципам построения общества и стремились к законности; древним грекам на их веку не было равных в жизнелюбии и в творческих исканиях, и такое же активное отношение к жизни Скрижаль наблюдал у шумеров; и тех и других одинаково отличала дерзость в повествованиях о богах.
Каких-либо доказательств усвоения эллинами уклада жизни и духовного опыта народов Междуречья Скрижаль не нашёл, но он открыл для себя доисторическую цивилизацию, от которой греки непосредственно заимствовали свою культуру. Она существовала на острове Крит, лежащем в Средиземном море.
Начало развития цивилизации на Крите восходит к первой половине III тысячелетия. Этот остров находился на пересечении древних морских путей и стал одним из центров торговли Древнего мира. На формировании культуры Крита сказывалось влияние Египта и Ближнего Востока. О тесной связи критян с египтянами свидетельствует очень много близких по духу и форме художественных приёмов в области живописи и прикладного искусства; у обоих народов были и некоторые общие религиозные традиции. О влиянии на критян древней культуры Междуречья Скрижалю говорил городской тип их цивилизации и та близкая духу Шумера жизнерадостность, которая отличала произведения искусства здешних мастеров. Мерой веса у жителей Крита служил, как в Междуречье, шекель, и для письма они тоже использовали глиняные таблички. О том, что написано на тех табличках, оставалось только гадать: расшифровать письмена критян пока никому не удалось. Почти ничего не известно и о религии этого народа.
Так, стремясь дойти до истоков древнегреческой цивилизации, Скрижаль оказался у очага ещё более древней культуры. Этот очаг как будто угас на Крите за тысячу с лишним лет до начала христианской эры. Однако Скрижаль и в этот раз неожиданно для себя открыл мир, где всё выдавало присутствие живого человеческого духа.

В результате археологических раскопок, которые развернулись на Крите в начале XX века, здесь были обнаружены колоссальных размеров дворцы с богатым и самым разнообразным декором. Тут сохранились изумительные рисунки и совершенные, в лучших своих образцах, скульптуры. Судя по изображениям, найденным при раскопках города Кносса, здесь за две с лишним тысячи лет до начала христианского летосчисления уже стояли и двух-, и трёх-, и четырёхэтажные дома с окнами из стекла. Из земли Крита были извлечены изысканные, причудливо разукрашенные вазы, золотые и серебряные кубки, гончарные изделия с толщиной стенок до одного миллиметра. Различные металлические предметы, ювелирные украшения, домашняя утварь — всё свидетельствовало о цивилизации, которая не только достигла богатства и познала роскошь, но и глубоко прониклась чувством гармонии, присущей миру.
Найденные предметы говорили о том, что жители Крита проводили свой досуг за игрой в шахматы, в игре на музыкальных инструментах. Развалины театров на 400-500 мест указывали на существование у островитян массовых развлечений. Что созерцали зрители в тех театрах — ни одна из находок на Крите понять не дала. Это могли быть представления с музыкой и танцами. Не исключено, что на тех подмостках дрались кулачные бойцы, которые остались запечатлёнными на вазах. Но даже если в театрах Крита шли только спортивные состязания, сами условия проведения этих поединков подтверждали высокий культурный уровень местных жителей. Скрижаль мог судить об этом по изображениям кулачных бойцов на вазе: они бьются в перчатках, что явно смягчало удар. Наличие шлемов у боксёров также говорило, что люди в том древнем обществе пеклись не только о мускульной силе.
Скрижаль вглядывался в фотографии предметов обихода, которые служили людям более четырёх тысяч лет назад, он рассматривал репродукции не разрушенных временем картин — и не мог налюбоваться совершенством линий и форм, столь талантливо позаимствованных древними художниками у природы. Даже чёрно-белые снимки этих находок передавали ему не остывшее за века душевное тепло, которое мастера Крита вложили в свою работу. И уж совсем влюбился Скрижаль в изображение виночерпия, несущего тяжёлый кубок — наверное, с вином. То был юноша с благородными чертами лица, с ниспадающими на плечи кудрями — само воплощение молодости, красоты и силы. Его хорошо развитый торс изящно и как-то очень естественно посажен был на неправдоподобно, но замечательно зауженную талию. Ещё более тонкая талия другого молодого человека, изображённого на фреске в том же дворце Кносса, была перехвачена маленьким обручем и тем самым подчёркивала изысканность и благородство юноши. Художник Крита оказался настолько дерзок, что подправил пропорции, данные людям природой.

Когда Скрижаль открыл для себя факт существования древней, столь развитой цивилизации Крита, он не просто расширил свой кругозор. После мысленно прожитых им на том острове — проведённых над книгами и репродукциями — дней, он как будто обнаружил ещё одну часть своей души, о наличии которой даже не догадывался. Эта неведомая ему прежде реальность лишь дожидалась его проникновенного внимания, чтобы стать с ним духовно одним целым. С этих пор, где бы он ни был и что бы ни делал, он пребывал душой и в мастерских Крита, где ремесленники создавали замечательные произведения искусства, и в великолепных дворцовых залах Кносса, где министры решали важные государственные дела, где появлялись в роскошных нарядах дамы и корпели над своими трудами писцы. Уже одной жизнью жил Скрижаль и с тем юношей, который прислуживал при трапезе царю критян. Он будто сам был тем виночерпием и всё ещё каким-то образом находился на той почётной службе.

Проведённые на Крите археологические раскопки выявили следы двух происшедших тут катастроф. Причины их остались невыясненными. Первый раз города и дворцы Крита превратились в груды развалин за две тысячи лет до начала христианской эры. Подорванная культура на протяжении нескольких веков постепенно возрождалась. Города Крита отстраивались, а новые дворцы даже превзошли великолепием прежние постройки. В XVIII-XVII веках античной эры эта островная цивилизация достигла своего расцвета. Критские купцы доставляли производившиеся на родине товары во все концы Средиземноморья — от Палестины на востоке до тех западных земель, которые позднее займёт Испания. Изделия критских мастеров пользовались большим спросом и на Пелопоннесе, и в Малой Азии — до самой Трои. Вместе с товарами шло распространение культуры островитян. Очевидно, немалое число носителей этой культуры осело в тех краях, куда направлялись критские корабли.
Около 1400 года античной эры то ли в результате завоевания, то ли стихийным бедствием города Крита опять были разрушены и уничтожены огнём. После этой катастрофы критская цивилизация возродиться в былом её величии уже не смогла. Последнее упоминание о ней в греческом фольклоре встречается полтора столетия спустя после той трагедии. А затем какие-либо сведения о Крите исчезают вовсе и появляются только через пять веков.

Скрижаль вернулся к мысли о поисках работы в библиотеке. Он нашёл своё резюме, где указал, что девять последних лет жизни занимал должность библиотекаря в Туле, и заучил свою легенду наизусть. Он слал письма и названивал по телефону, ходил по библиотекам и заполнял там необходимые анкеты. Несколько раз ему пообещали, что свяжутся с ним, но никто этого не сделал. Скрижаль решил напомнить о себе сам. Он набрал номер отдела кадров центральной библиотеки Бруклина и услышав женский голос, сказал: так, мол, и так, был у вас и заполнил анкету, обещали позвонить, а звонка нет.
— А когда вы заполнили анкету? — спросила дама.
— На прошлой неделе, — ответил он.
В голосе женщины прозвучала ухмылка:
— Некоторые по два года ждут, пока им позвонят.

Перед тем как древний очаг культуры на Крите угас, уже успел разгореться другой, подобный ему, — на Пелопоннесе. Здесь, на материковой части Греции, развилась цивилизация, названная впоследствии микенской. Около 1600 года античной эры тут, как показали раскопки, наблюдалось явное заимствование всех духовных и материальных достижений Крита. На это указывает общность в религиозной атрибутике и в планировке дворцов, сходство в произведениях искусства, в предметах обихода, в фасонах женских нарядов. А два века спустя торговый флот Микен всецело господствовал на море. Теперь уже купцы Микен отправлялись с товарами и в Египет, и в Сирию, поднимались к Дунаю и достигали самых западных берегов Средиземноморья.
О том, насколько близки стали в культурном отношении народы, расселившиеся к началу XII столетия античной эры от Пелопоннеса до Пропонтиды, говорит тот факт, что микенцы, которые жили на материке, и троянцы, которые обитали на противоположном конце Эгейского моря — на северо-западном берегу Малой Азии, — разговаривали, если верить Гомеру, на одном и том же языке. И почитали они одних и тех же богов. Очевидно, выгодное географическое положение Трои и возросшее влияние этого богатого города стали на пути экспансии Микен. В начале XII века Троя после длительной осады пала. Так в борьбе за Геллеспонт и причерноморские территории верх взяли микенцы.
Однако не прошло и столетия, как самим Микенам довелось разделить участь разрушенной Трои: микенцев покорили другие эллины, пришедшие с севера. То были дорийцы, которые находились ещё на стадии кочевничества. Нашествие этого воинственного племени положило конец развитию цивилизации на Пелопоннесе. Микены были преданы огню. Часть населения завоеватели уничтожили, часть — обратили в рабов. Сумевшие спастись, бежали: одни — в Аттику, другие — на острова Эгейского архипелага, а кто — и дальше, к побережью Малой Азии.
В культурном отношении Греция оказалась отброшенной далеко в прошлое. Под натиском хлынувшей с севера людской волны, на протяжении нескольких последующих веков происходило расселение греков по всему Средиземноморью. Обживая новые края, греки вступали в браки с коренными жителями и распространяли среди них свою культуру.

Со временем, среди многочисленных полисов материковой Греции заметно выделились и своим могуществом, и политической активностью Афины и Спарта. Скрижаль поражался тому, каких разных результатов достигли спартанцы и афиняне, хотя они находились в родстве и жили по соседству. Отличало же граждан Спарты и Афин то, что их вдохновляли разные идеалы.

Пришедшие с севера дорийцы одержали верх над коренным населением Пелопоннеса и обрели господство почти над всем полуостровом. Их главный город Спарта представлял собой союз нескольких поселений, расположенных в хорошо защищённой горами долине. Отсюда это воинственное племя управляло всем Лакедемоном, или Лаконией, как называлось их государство. Самих спартанцев — потомков завоевателей дорийцев — насчитывалось всего лишь около тридцати тысяч человек. Полноправными гражданами страны являлись только они. Им повиновалось более двухсот тысяч порабощённых жителей Лаконии — илотов. Третий, промежуточный, класс этого общества числом около ста тысяч человек составляли так называемые периэки — свободные люди, которые не имели политических прав. Вступать в брак с лицами из высшего сословия им запрещалось.
Конституция лакедемонян утвердилась в стране где-то между IX и VII веком античной эры. Создателем этого законодательства считается Ликург, чьё имя оно и получило. В кодексе Ликурга сочетались элементы монархии и демократии. У спартанцев было два царя, которые являлись в то же время верховными жрецами и главными военачальниками. При этом полномочия царей ограничивались, сначала сенатом, а с V века — коллегией из пяти эфоров. Эта коллегия могла привлечь к суду даже самих царей. Верховная власть в стране формально принадлежала апелле — народному собранию, в котором участвовали все спартанцы, достигшие тридцатилетнего возраста. Народное собрание избирало должностных лиц, включая и эфоров, а после истечения срока полномочий эфоров требовало от них отчёта.
Законы и обычаи Спарты направлены были на то, чтобы потомки дорийцев становились отважными воинами. Ещё в семилетнем возрасте каждый спартанец забирался из семьи, и за его воспитание принималось государство. Режим спартанской школы был более чем жёстким. И летом, и зимой мальчики спали под открытым небом. С двенадцати лет спартанцы уже являлись военнообязанными и до тридцати лет жили в казарме. Их приучали безропотно переносить невзгоды и страдания. О том, чтобы трудности возникали постоянно, заботились наставники. Выживали в таких условиях, конечно, не все, но изнеженным, слабым не было места среди граждан этого военизированного государства. Если спартанец достойно проходил школу мужества, то достигнув тридцатилетнего возраста, получал права гражданина. Но и это событие в его жизни не позволяло ему стать частным человеком. Спартанец оставался военнообязанным то тех пор, пока ему не исполнялось шестьдесят лет. А чтобы личная жизнь не отодвигала на второй план интересы коллектива, каждый гражданин, не достигший этого возраста, должен был ежедневно обедать в общественной столовой.
Законодательство Ликурга запрещало гражданам Спарты заниматься торговлей или каким-либо ремеслом. Это было уделом периэков, свободных людей. Мирный труд мог бы ослабить навыки спартанцев в их обращении с оружием.
Характерной особенностью жителей Лаконии было враждебное отношение к чужестранцам. Государство культивировало в сознании граждан убеждённость в их превосходстве над иноземцами. А чтобы исключить возможность всяких сравнений, спартанцам запрещалось выезжать за пределы своего отечества, — на то требовалось особое разрешение властей.
Подчинив таким образом все интересы личности общественным интересам, государство от этого выиграло: как военная и политическая сила, Лакедемон от 560 до 380 года представлял собой одну из самых могущественных греческих держав. Однако с установлением в Спарте законов Ликурга развитие искусств, которое здесь прежде наблюдалось, как-то само собой прекратилось. Греческая культура переживала в это время бурный расцвет наук, литературы, философии, ваяния, живописи, архитектуры. С точки зрения вклада в эту сокровищницу достижений древнегреческой цивилизации Спарта являлась бесплодной, как будто необитаемой землёй.

В то время как в Спарте самыми главными из всех человеческих достоинств считали мужество и воинскую доблесть, в Афинах больше всего ценили образованность и свободу личности. Начиная с XIII столетия античной эры в Аттике шёл медленный процесс объединения городков и деревень в одно политическое целое со столицей в Афинах. Во времена нашествия дорийцев жителям Аттики удалось остановить пришельцев и отстоять свою свободу. При этом, согласно преданию, погиб последний царь Афин — Кодр. Иметь над собой нового царя родовая аристократия не захотела, и на смену единоличной царской власти в Афинах пришло выборное и коллегиальное правление. Сначала во главе государства стоял архонт, который находился на своём посту пожизненно. Его избирали наиболее влиятельные и крупные землевладельцы Аттики. В 752 году античной эры максимальный срок пребывания архонта у власти был ограничен десятью годами. Затем верховные полномочия были поделены между тремя должностными лицами, а в 683 году — уже между девятью архонтами. С этих пор они оставались на посту лишь в течение года. После истечения годичного срока те архонты, которые ничем себя не опорочили, становились пожизненными членами государственного совета — ареопага. Этот совет избирал архонтов, обладал законодательной и судебной властью, а также решал самые важные дела.
В VII веке античной эры естественный процесс расслоения общества на богатых и бедных создал в Афинах довольно тяжёлую ситуацию. К этому времени земельные участки Аттики оказались сосредоточенными в руках небольшого числа живших в роскоши людей, тогда как сельское население испытывало всё большую нужду. В городах, где праздно жили богачи, свободные работники тоже прозябали в нищете, так как наличие рабов делало ручной труд очень дешёвым.
Законодательство Драконта, введённое в 621 году, стало первой попыткой установить в Аттике порядок с помощью писаного кодекса. Право избираться на пост архонтов, помимо родовой знати, получили теперь и состоятельные люди. Новое законодательство запретило кровную месть, — карательные функции были вручены ареопагу. Оно ввело суровые наказания, включая смертную казнь, за посягательства на частную собственность. Хотя новый кодекс имел некоторый прогрессивный характер, он всё же не улучшил положение бедноты. В конце того же VII века пропасть, которая отделяла положение неимущих от жизненного уровня обеспеченных граждан, стала в Афинах ещё больше. Назревала революция с неизбежными в таких случаях убийствами, грабежами и насильственным перераспределением богатства.

Когда политический и экономический кризис в Афинах грозил закончиться катастрофой, у власти оказался мудрый человек по имени Солон. Он сумел без кровопролития, без применения силы сгладить противоречия, которые многим казались неразрешимыми.
Впервые узнав о Солоне, Скрижаль необыкновенно порадовался этой неожиданной для него встрече со столь замечательной личностью. Он открыл для себя одного из тех великих людей, которые способны изменять ход истории к лучшему. И если бы существовали весы для взвешивания лепты, внесённой каждым человеком в процесс развития мировой цивилизации, то вклад Солона, как думал Скрижаль, оказался бы, вероятно, одним из наибольших.
Солон происходил из знатного, но обедневшего аристократического рода. С молодых лет он сочинял стихи, а зарабатывал торговлей. Солон был удачливым купцом. Он много путешествовал, что дало ему немалый жизненный опыт. Он осуждал заведённые в Афинах порядки, критиковал аристократов, которые безжалостно угнетали бедняков, и предлагал меры к выходу из кризиса. Солон снискал себе репутацию безупречно честного человека, и в 594 году античной эры в возрасте около сорока пяти лет он был избран на должность архонта. При этом он получил чрезвычайные права, чтобы спасти страну от надвигающейся гражданской войны.

Полученными диктаторскими полномочиями Солон практически не воспользовался. Самой радикальной из всех предпринятых им мер была отмена долговых обязательств, связанных с закабалением должников и с закладом земли. Этим декретом он, конечно, нажил себе врагов среди богатых афинян. Солон сам являлся крупным кредитором и понёс значительные убытки, но толстосумов это слабо утешало. Все оказавшиеся в рабстве за неуплату долгов получили свободу, а лица, проданные в рабство и увезённые за пределы страны, были выкуплены за государственный счёт и вернулись в Афины свободными людьми. Отныне закабаление за долги воспрещалось. В то же время Солон сильно разочаровал и бедноту — разочаровал тем, что не предпринял перераздела частной собственности.
Солон не просто урегулировал взрывоопасную ситуацию, которая сложилась в Аттике, но дал соотечественникам невиданную в Древнем мире конституцию. Благодаря этому законодательству, Афины стали одной из богатейших и наиболее развитых и в материальном, и в культурном отношении держав. Революционным в этой конституции было уже то, что законы отныне становились одинаковыми для всех без исключения свободных граждан — как бедных, так и богатых. Солон условно разделил население Аттики на четыре группы в зависимости от суммы личной годовой прибыли и установил прогрессивный подоходный налог. Самый бедный четвёртый класс — класс фетов — от этого налога был освобождён. Людям с наибольшим доходом новая конституция давала большие права, но накладывала на них и большие обязательства. В архонты могли избираться отныне представители лишь первого, самого богатого, сословия. Все остальные государственные должности стали доступны лицам, которые попадали в разряд первых трёх категорий. Таким образом, если прежний порядок прихода человека к власти требовал его принадлежности к знати, то теперь тому, кто хотел добиваться ответственных или почётных должностей, полагалось прежде всего исправно платить соответствующие своему доходу налоги.
Верховная власть, согласно Солоновым законам, по-прежнему оставалась за ареопагом. В состав ареопага отныне могли входить не только бывшие архонты, но и те граждане, которые принадлежали к первому классу. Часть полномочий ареопаг уступил новым, демократическим по своей сути, органам правления. Солон создал так называемый Совет четырёхсот, куда избирались граждане из лиц первых трёх классов. Этот совет подготавливал вопросы для рассмотрения другого, также демократического учреждения: экклесии — народного собрания. В экклесии имели право участвовать все граждане Афин, включая и наиболее многочисленное четвёртое сословие. Это народное собрание ежегодно выбирало архонтов, которых затем утверждал ареопаг; оно могло отзывать архонтов от должности и даже принимать решения об их наказании. Высшим судебным органом Афин стал народный суд — коллегия шестисот присяжных. Члены народного суда избирались по жребию из представителей всех четырёх сословий.
Солон искал и находил стимулы для развития торговли и промышленности. Благодаря его конституции земледельцы Аттики были освобождены от крепостной зависимости и составили класс имущих крестьян. Чтобы покончить с крупной монополией на землю и не допускать её впредь, была установлена максимально допустимая норма владения землёй. По отношению к чужестранцам политика Афин являлась полной противоположностью политике Спарты: Солон предоставлял права гражданства всем иноземцам, которые отличались в своём деле мастерством. Новым в этой конституции было и то, что каждый гражданин имел теперь право возбуждать судебное дело против любого человека, которого считал нарушителем закона.
На вопрос о том, когда и при каких условиях государство становится благоустроенным, Солон ответил: «Когда народ повинуется правителям, а правители — закону».
В должности архонта Солон находился в течение двух десятилетий. В 572 году в возрасте шестидесяти лет он оставил свой пост и зажил жизнью частного человека. Он отправился путешествовать, изучал историю, пополнял свои научные знания и сочинял стихи.

Так во времена, когда сильнейшими мировыми державами управляли цари, в Афинах установилось народовластие. Законы Солона претерпели немало поправок, но они выдержали испытание и диктатурой, и демократией. Эти законы по сути действовали в Афинах в течение всех последующих пяти веков, которые были отпущены независимому существованию греческих государств. Проведение конституции Солона в жизнь привлекало каждого гражданина к делам управления страной и способствовало развитию в жителях Аттики чувства собственного достоинства.
Законодательство Солона утвердило продуманные, сбалансированные отношения между различными структурами власти и общественными классами. И это принесло вскоре свои замечательные плоды. Военные победы над персами и приход Золотого века Афин с его бурным расцветом наук, образования, философии, искусства были во многом обусловлены мудрыми установлениями Солона.

Помощь семье Скрижаля от Наяны закончилась. Чтобы получать пособие от города, ему или его супруге надо было учиться на каких-нибудь курсах. Стоимость такого образования покрывалась из того же городского бюджета.
Знакомый порекомендовал Скрижалю хорошие курсы английского языка. «Там набирают две группы, — сказал он. — Ты обязательно должен попасть к Володе, иначе вообще не имеет смысла туда идти». Скрижаль подал заявление о приёме в ту школу. Он никого ни о чём не просил, но оказался в группе у Володи.

Расселение греков по Средиземноморью привело к первому столкновению двух, до той поры почти изолированных один от другого, миров: Европы и Азии. Противоборство началось с восстаний в греческих поселениях на западном побережье Малой Азии. Эти города входили во владения Персии, и хотя власть царя Дария была здесь лишь номинальной, но и такая зависимость не устраивала свободолюбивых греков. В 500 году античной эры они свергли в своих городах персидских наместников, провозгласили независимость и учредили демократический строй.
Ступив таким образом на путь борьбы с огромной и могущественной державой, малоазийские греки обратились за поддержкой к самым сильным своим соотечественникам. Спарта в помощи им отказала. Афины же их поддержали и выслали в Малую Азию двадцать своих кораблей. Но освободиться от власти персов жителям малоазийских городов не удалось. Хотя восставшие стремились вроде бы к одной общей цели — обретению свободы, они всё же оставались греками: ссорились между собой, преследовали только местные интересы и действовали врозь. Царские войска без особого труда подавили этот мятеж, и власть Персии в прибрежной полосе Малой Азии была восстановлена. Дарий не простил дерзким чужеземцам поддержку бунтовщиков. Он решил отомстить Афинам за вмешательство во внутренние дела его царства.
В 490 году античной эры во исполнение мести Дария к берегам Аттики причалило шестьсот персидских кораблей. На землю Эллады с них сошло стотысячное войско. Против этой армии Афины могли выставить только десять тысяч воинов. Тем не менее на Марафонской равнине произошло почти невероятное. Греки отважно ринулись в бой и разгромили персов.

Спустя пять лет после Марафонской битвы царь Дарий умер, и на персидский престол взошёл его сын Ксеркс. Он решил рассчитаться за недавнее бесславное поражение отца и восстановить пошатнувшийся престиж персидского оружия. Новый царь стал серьёзно готовиться к войне с Афинами. Хотя между городами Эллады по-прежнему не было согласия, ряд мер для отпора врага греки предприняли. Афины и Спарта заключили между собой военный союз, к которому присоединились более тридцати других греческих полисов.
В 480 году античной эры огромное — около одного миллиона человек — войско персов во главе с самим Ксерксом перешло по двум наведённым мостам через узкий пролив Геллеспонт. Не встречая сопротивления, персы стали продвигаться к Аттике. Необходимых сил для сражения с таким полчищем греки не собрали и в этот раз: по численности их армия была на порядок меньше персидской. К тому же они опять проявили несогласованность в своих действиях. Отчаянно храбрую, но заведомо безнадёжную попытку остановить врага предпринял при Фермопилах спартанский царь Леонид, который руководил сухопутными войсками всего греческого союза. Прикрывая отход главных сил, он с отрядом около тысячи человек вступил в бой с персами и погиб в этом сражении вместе со всеми своими воинами. Дорога в Аттику персам была открыта.
Фемистокл, занимавший пост архонта в Афинах, настоял на том, чтобы все жители покинули город. Женщины, дети и старики были эвакуированы на ближайшие острова, а все способные воевать или грести, сели на корабли и отплыли от берега. Ксеркс вошёл в уже почти безлюдные Афины и разрушил город. Но греки не считали себя побеждёнными. Хотя их трёмстам восьмидесяти триерам противостояло втрое большее число кораблей противника, они вступили с персами в морское сражение. И в битве, которая произошла в Саламинском проливе, греки сокрушили персидский флот.

Несмотря на победу союзников на море, материковая Греция до самого перешейка, который связывает её с Пелопоннесом, находилась во власти персов. Однако царь Ксеркс столкнулся с неожиданно сильным для него отпором со стороны греков. Оставаться вдали от своей державы он дольше не захотел. Ксеркс вверил командование трёхсоттысячным войском своему зятю Мардонию, а с остальной частью войска отправился на родину. Вскоре Мардоний, очевидно уполномоченный на это, предложил грекам заключить мир. Условия соглашения не были для эллинов обременительными: им предлагалось только признать над собой господство Персии. Взамен персы гарантировали им полную автономию и сохранение их законов. Но жители Афин — к тому времени они уже вернулись в свой разрушенный город — это предложение о перемирии гордо отвергли.
Отказ афинян означал возобновление войны. Спарта, которая больше заботилась о своём главенстве в Элладе, чем о свободе для всех греков, не поспешила стать на пути персов — и те сожгли в Афинах всё, что уцелело и было уже отстроено. Но ещё в этом же 479 году, после вторичного разрушения Афин, союзное греческое войско под командованием спартанского царя Павсания полностью разгромило персидскую армию. Это случилось в сражении около города Платеи. Мардоний был убит, большая часть персидского войска пала в бою, а оставшиеся в живых обратились в бегство.

Хотя борьба с Персией ещё не была закончена, Спарта не желала продолжать войну. А для окончательного освобождения Греции от персидского нашествия требовалось приложить ещё очень много усилий. И пока Спарту занимали внутренние проблемы и усобицы с соседями, ведущее положение в политической жизни Эллады перешло к Афинам. Вместо прежнего военного союза, который распался, теперь образовался новый — Делосский союз. Он также имел своей целью объединение сил эллинов для совместной борьбы с общим врагом. В этот союз вошли приморские города материковой Греции, острова Эгейского моря и те прибрежные города Малой Азии, которые искали надёжную защиту от персов. Во главе Делосского союза стали Афины, обладатели самого сильного в Греции флота. И Афины взяли на себя по этому договору самые тяжёлые обязательства.

Володя, учитель английского языка, на первом занятии сказал о себе несколько слов. Ему сорок пять лет, он преподавал в Московском университете; в Америке живёт четвёртый год. На чей-то вопрос о том, где он так хорошо выучил английский язык, ответил, что гувернанткой в их доме была англичанка.
Володя не только владел английским языком, как родным, но и преподносил материал виртуозно и доходчиво. Вместе с тем он беспрестанно говорил пошлости. О чём бы ни рассказывал, всё сводилось к женщинам и к водочке под хорошую закуску.

Был ли то счастливый случай или закономерное явление, но после побед над персами — побед, которые придали грекам ещё больше гордости, самоуважения и любви к родине, — у власти в Афинах оказался ещё один талантливый, необыкновенно умный государственный муж — Перикл. В период его правления Афины достигли своего расцвета.
За те сто лет, что прошли от времени Солона до эпохи Перикла, начала демократии в Аттике значительно укрепились и расширились. При этом и рядовые граждане, и наделённые властью избранники народа приучились подчиняться законам. И всё же время показало, что положительное действие демократических принципов имеет пределы. Так, в битве при Марафоне, которая в случае поражения греков могла закончиться не только потерей их независимости, но и покорением персами других народов Европы, командование греческими войсками было разделено между десятью полководцами. Каждому из них надлежало командовать войском по очереди в течение только одного дня. Быть может, лишь благодаря мудрому Аристиду, который уступил свой черёд Мильтиаду, не произошло наихудшего.
Перикл стал играть ведущую роль в политической жизни Афин начиная с 461-го года античной эры. Он почти ежегодно избирался одним из десяти стратегов в течение тридцати лет — до самой смерти. При нём граждане всех четырёх сословий получили в правовом отношении практически равные возможности. Перикл ещё более расширил участие народа в управлении Афинами и ещё существенней ограничил права ареопага. Многие полномочия, которые прежде являлись привилегией архонтов и городских властей, были переданы народным судам, а судьи избирались по жребию из всех граждан Аттики. Таковыми, впрочем, не являлись ни рабы, ни женщины, ни чужеземцы, которые здесь жили.
Право занимать пост архонта получили теперь представители и третьего сословия; эта должность, правда, уже утратила прежнее значение. Во избежание возможности подкупа избирателей архонтство тоже разыгрывалось по жребию. А чтобы власть не оказалась в руках какого-нибудь проходимца, вся жизнь человека, которому выпал такой жребий, подвергалась всесторонней проверке и открытому обсуждению. Неизбежность прохождения столь малоприятной процедуры оставляла среди кандидатов на эту должность только людей с чистой совестью.

Во второй половине V века античной эры материальное благосостояние афинян достигло наивысшего уровня. И в этом безусловно сказалась проводимая Периклом умная экономическая и социальная политика. В Афинах последовательно и строго защищались интересы частной собственности и права свободной торговли. При помощи налогов здесь умело регулировали процессы, которые происходили в обществе, а также заботились о неимущих: следили за ценами на хлеб, строго наказывали монополистов, обеспечивали государственной работой бедноту. С ростом достатка жителей Аттики увеличились доходы и самой Афинской державы. Поэтому стало возможным грандиозное по размахам строительство и щедрое поощрение всех видов искусств. Афины, полностью разрушенные персами, были отстроены заново. Особое внимание Перикл уделил украшению Акрополя, который являлся центром религиозной и политической жизни Афин. Здесь, на лично выбранном Периклом месте, был возведён величественный Парфенон.
Хотя в Аттике насчитывалось лишь около пятидесяти тысяч граждан и меньше тридцати тысяч осевших тут иностранцев, в Афинах в течение очень короткого промежутка времени родились или же нашли здесь благодатную почву для осуществления своих замыслов выдающиеся люди. Скрижаль видел, что на фоне многих тусклых столетий, которые вобрали в себя прошлое гораздо больших и по площади, и по населению держав, Золотой век Афин оставил в истории человечества самый яркий след. В том — пятом — столетии античной эры в Афинах реализовали свои творческие силы философы Анаксагор и Демокрит, Сократ и Платон. Здесь черпали вдохновение скульпторы Мирон и Фидий, трагики Эсхил, Софокл, Еврипид и комедиограф Аристофан. Вольный и пытливый дух Аттики подвигнул на труд историков Геродота и Фукидида.

Скрижаль увидел также, что тщательно продуманная и строго поддерживаемая система государственной власти смогла высвободить колоссальные скрытые в человеке — невостребованные прежде — интеллектуальные и творческие силы. В V веке античной эры жизнь в Элладе впервые показала, что баланс между запросами богатых людей и удовлетворением нужд неимущих возможен; требуется лишь найти оптимальные рамки, которые, с одной стороны, достаточно свободны для всех, а с другой — не допускают произвола. На примере греческих государств — главным образом Афин, с их уважением к свободе каждого индивидуума, и Спарты, с её системой нивелирования личности, — история высветила достоинства и недостатки разных государственных устройств и различных мерил нравственных ценностей. Казалось бы, человечеству оставалось только присмотреться к своему прошлому, сопоставить результаты и сделать соответствующие выводы. Однако существование в течение последующих веков бесчисленных диктатур одной личности или одного класса — диктатур, которые подавляли гражданские свободы подвластных людей, — свидетельствовало о том, что учиться на своих ошибках и достижениях человечество не хотело.
Скрижаль понимал и то, что нет и не может быть раз и навсегда найденного универсального способа создания наиболее благоприятных условий жизни для всех. Никакая власть, даже скроенная по идеальному образцу, не может быть совершенной, потому что у власти находятся люди, а человеку свойственно искать собственную выгоду и ошибаться. И всё же Скрижаль увидел, что многие универсальные рычаги для стимулирования активности граждан и создания здоровой атмосферы в обществе, а также надёжные тормоза для обуздания своеволия правителей и сверхбогатых людей в древних Афинах были найдены.

История Афин выявила также присущее демократии противоречие между волеизъявлением большинства и правом каждого человека сделать свой выбор. Свобода выражать и отстаивать свои взгляды — свобода, благодаря которой в Афинах и смогли появиться такие выдающиеся личности, — стала по сути причиной гонений на неординарных людей. Так, народный суд Афин осудил Анаксагора за то, что считал Солнце не божеством, как было общепринято, а просто раскалённым твёрдым телом. Анаксагор покинул Афины — то ли по решению суда, то ли по собственной воле ещё до вынесения ему приговора, чтобы избежать худшего. Обвинениям в безбожии подвергались и трагик Еврипид, который допускал в своих пьесах непозволительные с точки зрения консерваторов поэтические вольности, и философ Протагор, изгнанный из Афин по приговору народного суда. Причиной изгнания Протагора и публичного сожжения его книг послужило его откровенное высказывание в трактате «О богах». «О богах, — писал он, — я не могу знать ни того, что они существуют, ни того, что их нет, потому что многое препятствует такому знанию: и неясность предмета, и краткость человеческой жизни».
Столкновение взглядов людей, которые видели больше и дальше, чем другие, с мировоззрением большинства афинских граждан оставалось до поры бескровным. Но смертный исход в этом конфликте назревал. Благодаря действенности в Афинах принципов демократии общественное мнение обладало здесь вполне реальной силой. И народный суд Афин приговорил к смерти не кого-нибудь, а самого Сократа.

Школу английского языка, в которой учился Скрижаль, финансировали городские власти, и она оказывала бесплатную помощь не только эмигрантам. Помимо группы русскоговорящих студентов, Володя вёл ещё один класс, где занимались главным образом чернокожие парни. Он преподавал им родной, английский, язык, из которого они, как заметил Володя, знают не более сорока процентов слов. Впрочем, и контингент той группы был особый: в неё входили люди, отсидевшие срок в местах заключения. В течение первых нескольких дней учёбы они, по словам Володи, занимались на его лекциях своими делами и не обращали на него внимания. Но одним из своих отступлений он сумел их заинтересовать, а затем умножил по ходу рассказа шесть на шесть и назвал результат. И класс попритих. «Я даже не сразу сообразил, что случилось», — признался Володя. Парень, у которого оказался калькулятор, проверил его вычисление и сообщил классу, что подсчитано правильно. Тогда один из студентов задал русскому преподавателю задачу потруднее: попросил умножить в уме семь на семь. После того как Володя выдал результат, владелец калькулятора опять понажимал на кнопки и объявил публике, что учитель и в этот раз не ошибся. Володю резко зауважали. Когда он справился с ещё более сложными предложенными ему вычислениями, кто-то из группы сказал, что он, наверное, русский шпион, коль может проделывать такие операции в уме. А после того как Володя привёл на доске пример умножения одного двузначного числа на другое в столбик, публика совсем онемела. До самого конца урока все братки, по словам Володи, вели себя довольно тихо, хотя обычно не очень реагируют даже на призывы полицейского, который присутствует на каждом занятии.

Светлое чувство, которое испытал Скрижаль от обилия и разнообразия выдающихся достижений Золотого века, немало омрачилось, когда он узнал, что одним из главных источников финансирования строительства и развития искусств в Афинах времён Перикла являлись деньги из казны Делосского союза. Участникам этого морского союза было выгодней вносить свой вклад в обороноспособность Эллады не поставкой кораблей, а уплатой определённой денежной суммы. Пополнение и содержание греческого флота, а также руководство им производили на эти средства Афины, которые взяли на себя благородную миссию защиты греческого мира. Однако с течением времени демократические Афины стали диктовать свою волю всем членам Делосского союза. Суммы их взносов из года в год росли, а власти Афин во главе с тем же Периклом тратили часть этих денег на украшение города, считая такие расходы допустимыми, поскольку налоги шли на благоустройство столицы державы.
Из объединения равноправных полисов Делосский союз за сорок лет своего существования превратился в Афинскую империю. Афины прибегали и к политическому давлению на союзников, и к применению силы. Привыкшие жить независимо, участники договора стали открыто выражать недовольство своим подчинённым положением и поднимали восстания. Такие мятежи подавлялись. Ущемлённые в правах эллины взывали о помощи к Спарте, которая и без того враждебно наблюдала за ростом могущества Афин. И в 431 году античной эры началась долгая кровопролитная опустошительная война. Эта война между греками истощила их физические и нравственные силы и в конечном счёте привела к тому, что все жители Эллады потеряли свободу.

История распада Делосского союза убеждала Скрижаля в том, что достижение свободы, равноправия, взаимоуважения и благосостояния граждан в отдельно взятой стране ещё не гарантирует благоденствия этому краю. Скрижаль стал думать, что библейская заповедь «люби ближнего своего как самого себя» относится к связям не только на личностном уровне, но и на уровне сообществ людей. Сохранение мира и равновесия между государствами, так же как между отдельными людьми, возможно лишь при равноправии и одинаковой для всех степени свободы. Любой же диктат недолговечен: держава, которая совершает насилие даже над малой страной и при этом высокомерно надеется на свою военную мощь, раньше или позже ощутит на себе все тяготы разрухи.

В начавшуюся между эллинами войну оказались вовлечёнными все греческие государства. Современник тех событий историк Фукидид говорит, что бедствия, принесённые этой страшной войной, не могут даже близко сравниться с ущербом от персидского нашествия. Военные действия велись с переменным успехом и сопровождались государственными переворотами, временными перемириями, предательствами и жестокими казнями не только военнопленных, но и мирных жителей. В 404 году, после падения Афин, победа в этой братоубийственной войне досталась спартанцам.
Теперь во главе всех греческих полисов стояла Спарта. Этого нового гегемона эллинов история краха Делосского союза ничему не научила. Произволом, взиманием непомерной дани с подчинённых городов и насилием над ними Спарта вызвала ещё большую ненависть, чем некогда возглавлявшие морской союз Афины. В борьбе между собой греки не гнушались обращаться за помощью к персидскому царю и воевать на его деньги. А Спарта ради своей выгоды и вовсе отдала часть греческих городов во власть Персии.
Ко времени появления угрозы со стороны сильного внешнего врага — царя Македонии Филиппа II — греки были обессилены междоусобными войнами и разрознены. В 338 году античной эры в битве при Херонее армия Филиппа разбила наспех собранное греческое войско — и вся Эллада оказалась в зависимости от Македонии.
На смену македонскому господству пришло владычество Рима. В средние века Эллада являлась частью Византийской империи, а после, от середины XV столетия, находилась под властью Турции. Стать суверенной страной Греция сумеет лишь в 1821 году. Но это будет совершенно другая страна, с иной культурой, и жить в ней будет уже другой народ, хотя сыновей и дочерей этого народа будут по-прежнему называть греками.

Выходя из вагона метро, Скрижаль услышал, что кто-то окликнул его. Он не сразу узнал позвавшего его человека. Это был его давний сослуживец Борис. Они когда-то работали вместе в Туле. Последний раз Скрижаль видел его лет за пять до отъезда из России. Мужчина, который стоял перед ним, был в два раза шире того тульского парня. На голове Бориса теперь сидела ермолка. Он изменился не только внешне.
Три года назад Борис приехал в Нью-Йорк в гости к родственникам и здесь остался. Он рассказал Скрижалю, что не вернулся в Россию потому, что заинтересовался иудаизмом, о котором раньше не имел ни малейшего представления. А здесь у него открылись глаза, как выразился Борис; теперь он изучает Тору и всё, что с ней связано. Борис, как помнил Скрижаль, был страшным матерщинником, — он ругался многоэтажно, почти через каждое слово и без всякой причины. Теперь бранные слова в его речи отсутствовали. Некогда убеждённый холостяк, он стал женатым человеком. «Главное — это семья», — сказал он, но тут же добавил, что застать его дома тяжело: вечерами ходит на занятия по иудаизму.
Узнав, что Скрижаль ищет работу, Борис пообещал поинтересоваться, есть ли в его компании вакансии. Он продиктовал номер своего служебного телефона и уточнил: «Трубку поднимает секретарша. Спрашивай Боруха».

История Древней Греции ещё раз убеждала Скрижаля в том, что благополучному существованию любого народа угрожают не столько внешние — пусть даже очень грозные — враги, сколько нелады внутри страны. Он стал даже думать, что мерилом жизненных сил любого сообщества людей, любой нации — так же как мерилом душевного здоровья человека — является степень соблюдения данным народом вполне определённых нравственных требований. Забота только о своей выгоде, не говоря уже о причинении зла другим, видимо, противоречит законам развития мира. Такая появляющаяся на древе эволюции бесплодная ветвь просто отмирает. Во вселенной, где всё и вся взаимосвязано, как понимал теперь Скрижаль, иначе и быть не может: сообщество высокоорганизованных носителей разума, которое причиняет зло себе подобным, вредит интеллектуально-духовному миру в целом. Эволюция исправляет такой, не отвечающий её задачам, ход становления разумных существ.
Нечто подобное, как показалось Скрижалю, произошло и с древними греками. Мощный поток жизненных сил — самый благодатный из тех, которые питали Западную цивилизацию, — стал целенаправленно перемещаться от необыкновенно талантливой нации эллинов к быстро развивавшемуся национальному организму родственных им италийцев.

Думая о причинах распада древнегреческого мира, Скрижаль усмотрел ещё одно очень важное обстоятельство, которое, как понимал он, предопределило закат культуры Древней Эллады. Он пока не мог чётко сформулировать своё предположение. Интуиция подсказывала ему, что эта причина коренилась не в хитросплетении исторических событий, а в области идеалов древних греков. Чтобы разглядеть ускользающую от него причинную связь, Скрижаль сосредоточил внимание на греческой мифологии и религии. Он знал, что ничто не отражает характер и стремления любого народа лучше, чем его мифы и религиозные верования.

За чтением греческих сказаний Скрижаль обратил внимание на то, что мифологическим героям греков почти рукой подать до богов: они общаются с богами, вступают с ними в браки, имеют с ними общих детей; люди могут и убеждать богов, и обманывать их. Греческие герои обладают почти неограниченными возможностями. Так, царь Тантал удостаивается чести пировать вместе с олимпийцами. Парис решает спор трёх богинь: Геры, Афины и Афродиты, указывая на самую красивую из них. Геракл овладевает яблоками, которые даруют вечную молодость, а затем спускается в царство Аида за Кербером — стражем преисподней. В царство мёртвых смело отправляются также Одиссей и Орфей. Орфей был очень близок к тому, чтобы возвратить из мира мёртвых свою жену Эвридику. Умершему Протесилаю, который продолжал страстно любить свою супругу, боги разрешают вернуться к ней — в мир живых — правда, только на одну ночь. Подобное разрешение — повидаться с женой — выпросил у богов и покойный Сизиф, только не для ночи любви, а чтобы наказать свою благоверную. Однако он дерзко обманывает богов и не возвращается в преисподнюю.
Герои Греции не только ведут себя с богами как равными себе, но даже вступают с ними в противоборства. Помимо того что Сизиф обманывает богиню смерти Танатос, он заковывает её в цепи, держит в течение нескольких лет в неволе — и люди на земле всё это время не умирают. Греческим героям будто мало земных женщин: Тесей и Пирифой пытаются похитить с того света не кого-нибудь, а саму богиню царства мёртвых — Персефону. Геракл сражается и с Аидом — богом царства мёртвых, — и с Аполлоном. Диомед нападает на Афродиту и вступает в рукопашный бой с богом Аресом, да так, что даже наносит им раны. Допущенный на Олимп царь Иксион домогается любви богини Геры — супруги Зевса. Дерзость Салмонея простирается ещё дальше: этот эллин заявляет и всеми своими действиями старается показать, что он — не кто иной как сам бог Зевс.
Жителям Олимпа противостоят не только мужчины. Вышивальщица и ткачиха Арахна, которая славилась своим мастерством, вызвала на состязание богиню Афину. Богиня приняла вызов. Она выткала величественные образы двенадцати олимпийских богов, а для устрашения дерзкой женщины Афина изобразила на этой же ткани сцены мучений, которые предстоят людям за их непокорность богам. Будто в насмешку над столь напыщенным видом олимпийцев, Арахна выткала сцены из любовных похождений Зевса, Посейдона и Диониса, отчего богиня рассвирепела.
Не очень-то благоволят к богам в греческих мифах и другие земные женщины. Кассандра остаётся холодна к ухаживаниям Аполлона. Коронида, которая ожидала от того же Аполлона ребёнка, изменяет ему, богу, со смертным мужчиной. Аполлон хотел обладать и замужней Марпессой, но её законный муж Идас не отдал ему свою супругу и даже вступил с этим любвеобильным богом в борьбу. В их схватку вмешался Зевс. Он предоставил выбор самой Марпессе. И женщина предпочла жить с мужем; она рассудила, что бог уйдёт от неё, когда её красота увянет.

Греческие сказания не только приподнимают героев на Олимп, но и приземляют богов. Боги греков, какими предстают они в мифах этого народа, очень походят на людей. Они даже не вечны и далеко не всесильны. Олимпийцы — уже третье их поколение; они победили и низвергли в тартар своих предшественников — титанов. Но и между олимпийцами борьба за власть не прекращается. Им присущи почти все пороки смертных. Греческие боги интригуют, хитрят, обманывают, враждуют между собой, угрожают друг другу, мстят, ревнуют, изменяют супругам, способны ненавидеть и людей, и богов; они убивают смертных и расправляются с другими богами, как сделал это сам Зевс, проглотивший свою первую супругу Метиду. Родители бога огня Гефеста недолюбливали своего сына и дважды сбрасывали его с Олимпа на землю, отчего Гефест сделался уродлив и хром. Неизвестно, что было бы с ним, если бы его не спасли смертные — жители острова Лемнос.

Изучая историю, мифологию, достижения искусств и образ жизни греков, Скрижаль уяснил, что в Элладе культивировались — почти обожествлялись — физические достоинства человека. Греки, по сути, поклонялись не богам, а красоте и мускульной силе. Так, из мифологического материала, который проштудировал Скрижаль, следовало, что лишь два человека удостоились чести стать бессмертными. Один из них, Геракл, отличался неимоверной силой, а второй, Ганимед, был взят на Олимп за свою красоту.
Если верить мифам Древней Греции, эти же идеалы разделяют с людьми и боги. Олимпийцам неведомы ни превосходство духовных стремлений над чувственными желаниями, ни заботы о соблюдении людьми определённых этических норм. Больше того, получалось, и богами — какими они виделись грекам — руководит именно плотское начало, а не духовное. О склонностях олимпийцев красноречиво говорит эпизод из их жизни, рассказанный в «Одиссее» Гомером. Когда Гефест узнал о том, что его жена Афродита изменяет ему с Аресом, он смастерил сеть, которая упала на ложе и накрыла богов в самый разгар их любовных фантазий. Гефеста, видно, мало смущала пикантность положения, и он привёл других олимпийцев, чтобы полюбовались на пойманных любовников. Когда эту картину увидел женолюб Аполлон, он спросил у Гермеса, не согласился бы тот оказаться сейчас на месте Ареса — рядом с прелестной Афродитой. В похотливом вопросе Аполлона явно прозвучало, что сам-то он безусловно хотел этого. Видно, у Гермеса на уме было также лишь одно желание, и он простодушно ответил:

Во времена расцвета Эллады — в пору молодости человечества — Западный мир впервые пришёл к пониманию, пока ещё довольно смутному, того, что непреодолимой границы между божественным и земным не существует. Но по свойственному молодости заблуждению греки, как ясно осознал теперь Скрижаль, в качестве основы, которая связывает человека с высшим началом мира, увидели зримую, материальную сторону жизни: они обоготворили силу и красоту человеческого тела.
Жизнеутверждающие идеалы эллинов импонировали Скрижалю несравнимо больше, чем культурные ценности древних египтян, пределом стремлений которых являлась благоустроенная и богатая гробница. Если жители нильской долины с особым благоговением относились к человеческим останкам, то в Элладе выше всего почитали совершенство живой плоти: красоту женского тела и сильную мужскую стать. Оба народа были не только последовательны в своих стремлениях, но и многого добились: греки обогатили искусство дивными образцами человеческой красоты и силы, а цивилизация Древнего Египта оставила после себя непревзойдённые по величественности могилы.

Направленность творческих усилий талантливого народа Эллады ассоциировалась у Скрижаля со строительством грандиозной, невиданной прежде башни. Это колоссальное сооружение поражало своей красотой и уходило в небо выше Олимпа. Но при всей одарённости строителей плод коллективных усилий греческого народа остался лишь замечательным памятником неудачной попытке людей подняться к божественным пределам во внешнем, окружающем их мире. Человечеству, подумал Скрижаль, видимо, необходимо было сделать такую счастливую ошибку, чтобы понять: путь к единению с высшим началом нужно искать в собственной душе. И первыми в Западном мире это прозрели самые проницательные умы той же Эллады.
Потрясающий своим великолепием памятник культуры — памятник красоте и силе человеческого тела — древние греки возводили в течение нескольких веков. И рушилась эта башня тоже на протяжении не одного столетия. А те чудесные обломки, которые сохранились от неё — потрескавшиеся лики очеловеченных богов и обожествлённых героев, — даже спустя два с лишним тысячелетия представляют собой лучшее из когда-либо созданного человеческими руками. Скрижаль понял также, что процесс разрушения этой исполинской башни начался именно в Афинах, где трудились самые талантливые её архитекторы и мастера. Ломка наметилась ещё тогда, когда в несокрушимости устоев этого колосса почти никто не сомневался. Тем не менее в Древней Греции жили мудрые люди, которые осознали недалёкость, приземлённость идеалов своего народа, — и они добились грандиозных успехов на другом, духовном, поприще. Философы Древней Греции пришли к пониманию того, что для преодоления границ между миром людей и сферой высших сил требуется не достижение совершенных пропорций тела и не развитие мускул, а работа разума: осмысление существующих в мире связей.
Обыватели, которые осудили Сократа на смерть, отчасти правильно угадали, что этот с виду безобидный, не участвующий во всенародном строительстве человек подрывает идеалы Афин. Именно Сократ первым открыто высказал скептицизм относительно самоуверенных устремлений своих соотечественников. Он подошёл к этой рукотворной башне, похлопал ладонью по её величественному, казалось бы незыблемому, основанию и хитро ухмыльнулся.

К своему стыду, Скрижаль узнал подробности судебного процесса над Сократом только теперь, когда занимался изучением истории Греции. Он поражался, как могло случиться, что ему до сих пор почти ничего не было известно ни о жизни этого замечательного афинского философа, ни о его гибели. Несгибаемая сила характера этого человека при всей внешней его простоте потрясла Скрижаля, и он решил узнать о нём как можно больше. В судьбе Сократа он к тому же увидел много общего с участью Иисуса, законоучителя христиан, и ему хотелось сопоставить эти два характера. Но Скрижаль понимал, что проводить параллели ещё не готов: нужно было перечитать евангелистов — пережить новозаветную историю от начала до конца, как наметил ещё в России. А чтобы разузнать всё возможное о самом Сократе, необходимо прочесть труды Платона и воспоминания Ксенофонта. Поразмыслив, он решил отложить на время свою встречу с Сократом и следовать намеченному плану.

Мужчина, с которым Скрижаль вместе учился на курсах программирования, Григорий, позвонил ему и сказал, что компании, где работает, требуется на три летних месяца библиотекарь — для наведения порядка в технической документации. Григорий знал, какую работу искал Скрижаль, и посоветовал ему как можно быстрей отредактировать своё резюме. При этом он назвал ключевые слова, которые должны в резюме прозвучать.
Скрижаль долго раздумывал, претендовать ли на эту временную должность или продолжать поиски постоянного места. Дело было даже не в том, что ездить на работу пришлось бы очень далеко, в другой штат. Скрижаль только-только начал получать городское пособие. И если бы он пошёл трудиться, семью лишили бы этих денег, а возобновление помощи после трёх месяцев жизни на зарплату было бы крайне проблематично. Но с другой стороны, думал он, если его возьмут — появится американский опыт работы, после чего устроиться куда-нибудь будет легче; кроме того, получит хорошую языковую практику. Так и не решив, нужна ему эта временная должность или нет, он всё-таки отвёз Григорию своё резюме.
Через пару дней Скрижалю позвонила дама из компании Григория и стала что-то у него выспрашивать. Он отвечал безо всякого энтузиазма и совсем не так, как следовало в таких случаях. На встречу он тоже не напрашивался, хотя и это полагалось делать. В конце разговора дама сказала, что ещё позвонит, как в подобных случаях обещали все работодатели. Через день, в пятницу, она действительно позвонила и предложила Скрижалю приехать на интервью в понедельник утром. «О’кей», — ответил он.

Хотя Скрижаль согласился на интервью, он не переставал сомневаться, нужно ли ради этой встречи терять целый день и потратить как минимум десять долларов на дорогу, если эта временная работа его не прельщает. Тем не менее, взвесив ещё раз «за» и «против», решил, что поедет, — поедет хотя бы для того, чтобы не подвести Григория. К тому же ему надо было приобретать опыт общения с работодателями. А коль так, рассудил Скрижаль, хорошо бы что-нибудь почитать из той области, специалистом в которой себя расписывал. Он лишь теперь осознал, что до сих пор к своему стыду не имеет о библиотечном деле ни малейшего представления.
На следующий день, в субботу, Скрижаль поехал в центральную библиотеку Бруклина, где не столь давно подал заявление о приёме на службу. Здесь, в читальном зале, он увидел такое громадное количество книг по библиотековедению, что ужаснулся. Скрижаль только теперь понял, насколько легкомысленно отнёсся к поискам работы. «У меня есть ещё и воскресенье», — невольно подумал он.

В понедельник, за двадцать минут до условленного часа, Скрижаль вошёл в приёмную компании, где ему предстояло выдавать себя за опытного библиотекаря. После того как он заполнил предложенную секретаршей анкету, появилась солидная дама — начальница одтела кадров. Именно с ней, как выяснилось, он разговаривал по телефону. Она пригласила его в кабинет. Из их короткой беседы Скрижаль заключил, что в этой фирме о библиотечном деле никто, похоже, не имеет ни малейшего представления, а потому он с двухдневным образованием за плечами может смело говорить о своих обширных познаниях в этой области. Однако едва он успокоился, как тут же понял, что самое тяжёлое испытание его только ожидает. Ещё накануне Григорий сказал ему о предстоящей встрече с некой Лайзой. «Она говорит по-английски очень круто, — предупредил Григорий. — Я каждый раз при общении с ней потею». Скрижаль вспомнил эти слова лишь теперь, когда начальница подняла телефонную трубку и сообщила ему, с кем он будет беседовать далее.
— Лайза, — представилась вошедшая в кабинет женщина.
Она провела Скрижаля по коридору, нашла свободную комнату, жестом предложила ему присесть и устроилась на стуле напротив него.
Едва Лайза произнесла несколько фраз, Скрижалю стало жутко. То ли слог её был столь витиеват, то ли говорила она быстрей, чем его ухо могло воспринимать английские слова, — но он абсолютно её не понимал. Если из речи американца он уже улавливал около половины сказанного и мог додумать остальное, то теперь, слушая Лайзу, он только изредка распознавал знакомые слова, а потому терялся в догадках, о чём она говорит. Когда Лайза умолкала, Скрижаль понимал: она хочет от него что-то услышать. Не зная, что именно её интересует, он поначалу просил повторить вопрос. После нескольких переспрашиваний, ему стало уже неудобно — и он пытался отвечать почти наугад, но по выражению её лица видел, что промахивается. Лайза, очевидно, решила выйти из этой неловкой ситуации и стала говорить сама. Затем она повела Скрижаля в библиотеку. Он со знающим видом рассматривал нагруженные на тележки и разбросанные на полу книги, папки и журналы, а думал только об одном: побыстрей бы убраться отсюда. Желание поскорей уйти появилось у него с самого начала их разговора, и это было единственное, чего он теперь хотел.
Лайза спросила, есть ли у него к ней вопросы, — и тут Скрижаль её понял. Поскольку он так и не уяснил, в чём должны заключаться обязанности библиотекаря, которого компания ищет, он об этом и полюбопытствовал. На лице Лайзы отразилось крайнее недоумение, и Скрижаль сообразил, что сморозил какую-то несусветную глупость. Было очень похоже на то, что именно об обязанностях библиотекаря Лайза ему всё это время и рассказывала. Она моментально справилась с замешательством и выдала в ответ ещё несколько длинных фраз, которые также остались для него загадочными.
Последний вопрос Лайзы о том, интересует ли его эта работа, он уловил и ответил, что интересует и даже очень.

После окончания интервью Скрижаль сорок минут дожидался автобуса, идущего в Нью-Йорк. Затем он провёл в пути ещё два часа и возвратился домой с чувством большого облегчения. Несмотря на пережитый позор, — скорее даже благодаря столь тягостному разговору с Лайзой, — обстоятельства сложились довольно удачно, думал он. Случись по-другому — ему могли предложить работу и он чего доброго согласился бы и проводил бы в дороге по пять часов в день, — приезжал бы домой лишь затем, чтобы переночевать.
Не прошло и часа, как раздался телефонный звонок. Звонила дама из отдела кадров. Беседуя с ней утром, Скрижаль вроде бы не испытывал трудностей. Теперь же в разговоре по телефону он почему-то перестал её понимать. Главное, он всё-таки уловил. Начальница сообщила, что из всех кандидатов он оказался лучшим, и предложила ему выйти на работу. Затем она стала называть какие-то цифры, говорящие, сколько ему будут платить. Скрижаль никак не мог уловить ни сами цифры, ни что они означают. Он переспрашивал, и она по нескольку раз повторяла сказанное, так что Скрижаль подумал, что она, пожалуй, возьмёт сейчас своё предложение обратно и будет трижды права. Но дама из отдела кадров оказалась крайне терпеливой. Когда она в очередной раз растолковывала Скрижалю, на каких условиях ему обещают работу, он решил, что оказался не лучшим кандидатом на эту трёхмесячную должность, а единственным.
На вопрос, принимает ли он предложение, Скрижаль ответил положительно, хотя за пять минут до этого разговора не хотел даже думать о таком повороте событий. Он лишь оговорил, что сможет выйти на работу только в следующий понедельник. Скрижаль выгадал себе ещё неделю свободы для освоения прошлого человечества