В Женеве на вокзале Корнаван встретились два приятеля: один толстый, другой тонкий. Толстый только что вышел из вагона, где он неплохо отобедал с парой бокалов великолепного Шардоне. Несмотря на прохладу февральского дня, в организме было уютно, а на душе весело. Шёл он довольный жизнью, и казалось, что также довольно развивался его ярко лиловый кашемировый шарф поверх ярко бежевого кашемирового пальто. Вся огромная фигура излучила надежность, уверенность во всем. Его голубые глаза искрились на розовом, как жамбон лице. Это веселье еще более усилилось, когда он увидал своего старого одноклассника, которого не встречал уж лет пятнадцать.
Тонкий тоже только что вышел из вагона, но другого, и тащил явно тяжелый чемодан. Он сиротливо озирался, силясь углядеть тележку, чтобы швырнуть наконец на нее треклятый чемодан и сумку, что мешалась на плече.
— Килька! — заорал на весь вокзал толстый так, что полвокзала с любопытством оглянулось на него. Тем более, что окрик был на тарабарском языке для разношерстной женевской публики, всё ещё не привыкшей к русскому языку. — Вот тебе на! Тысячу лет не виделись, и надо же так случиться, чтобы мы встретились здесь, в Женеве! Пути Господни не исповедимы!
— Боже мой! Боже мой! — запричитал тонкий. — Славка! Одноклассник! Пончик!
Оба товарища были так взбудоражены, что вначале разглядывали друг друга с явным удовольствием и лишь потом, минуты через три бросились обниматься. Глаза у обоих увлажнились. Несмотря на комичную разницу в фигурах, тем не менее, было приятно смотреть на двух человек столь радостных просто от того, что они встретились в жизни. У тонкого жидкие волосы растрепались, но тщедушная фигура как бы ободрилась и стала казаться чуть значительнее. Толстый хохотал, не переставая и также не переставая, хлопал тонкого по плечу и спине. С тонкого окончательно сползло присущее ему постоянное смущение.
— Да, Славка, ты все такой же... каким ты был, таким ты и остался. Пижон, просто улёт. Ну, Пончик, ты даешь! Я еду в командировку. В ус не дую. И не ведаю, что встречу тебя здесь, на вокзале. Рассказывай, как ты? Что ты? Наверное, высоко летаешь?
— Послушай, Мишка, что мы тут прохлаждаемся? У тебя есть пять минут? Давай залетим в бар. Вон на выходе на улицу Монтбрийан стоит стекляшка-промакашка. Врежем по стаканчику за нас, а?
— Дело хорошее. Узнаю Пончика. Но я не один. Со мной жена. она тут за угол завернула в магазин.
— Килька, хватай ее скорее и тащи в бар. В кои веки встретились.
Тонкий приосанился и торжественно заявил.
— Скажешь тоже: тащи! У меня жена из дворянских будет. Её дед по материнской линии воевал на стороне белых.
— Ну, Килька, ты даешь! Как чувствовал, что в моду нынче войдет! Это же надо так учуять момент! Даже где- то как-то завидую.
— Да, Славка, я сейчас разыщу её. Подожди минуту.
Тонкий быстро завернул за угол, как бы позабыв о неудобстве и тяжести багажа. Он тут же напоролся на свою половину, погруженную в изучение цен и качество женских сумок. Это исследование ей тяжело давалось, и она даже взмокла от усердия.
— Пойдём, дорогая, там мой одноклассник.
И тонкий потащил жену к Пончику, который при виде ее церемонно склонился. Он как будто силился показать весь арсенал своего западного лоска. Небрежным движением плеча он поправил свой шарф — стал виден дорогой лейбл. Протянутая рука демонстрировала не только мощь, но и некоторую элегантность. Он слегка пожал пальцы супруги и быстрым взглядом оценил её стати.
— Как Вас величать? — спросил он легко и властно.
— Елизавета, — несколько смущенно ответствовала ему жена тонкого.
Троица дружно устремилась к бару. Они устроились за столиком.
— Что вы предпочитаете в это время дня? — широко улыбаясь, спросил Толстый.
— Я бы кофе выпила... — начала было Елизавета, но толстый решительно прервал её.
— Ни в коем случае. Нужно отметить.
— Ну, хорошо. Тогда бокал белого вина, — легко согласилась супруга, уступая решительности этой неожиданной встречи.
— Сразу видно благородство крови. Никакого тебе жеманства. — Подбадривал толстый. — А мы с тобой, Миш, давай дернем чуть-чуть по височки. За встречу.
— Давай, Пончик. За встречу. В кои веки... на чужбине.
Официант принёс напитки, герои чокнулись и выпили. — А ты знаешь, я привёз Лизу в первый раз в заграницу. Представляешь, в первый раз — и тут же тебя встретили. Это какой-то знак свыше. знак судьбы.
— Да, уж это точно. Ты упал на меня, как какое-то знамение. Я шёл и думал, как всё меняется в жизни. Я здесь, в Швейцарии. Никогда думать даже не смел, что буду здесь жить, что моя дочь будет здесь учиться.
— Слав, а ты здесь живёшь? — протянул в недоумении тонкий. — Ты, правда, живёшь в Швейцарии?
Удивление ещё больше вытянуло фигуру тонкого. Он весь стал, как скрипичный знак.
— Это невероятно!
Толстый посмотрел на тонкого спокойным взглядом, от которого Миша даже заёрзал, и сказал, растягивая слова:
— Килька, ну что тут особенного. В наше время народу до и больше живёт за границей. Куда ни плюнь — всюду наши. Поедешь на Капри — там наши. На Пальму де Майорку — обратно наши, на Норвежские фьорды — опять наши. Я уж не говорю про Кипр, Грецию, Турцию или Египет. У меня ощущение, что русские теперь повсюду. Представляешь, прилетишь на Венеру, а тебе уже из кратера кричат: Здорово, мужик. Ты давно с Земли? Но я не оторвался от Родины. Слежу с большим интересом за событиями в России. Всё, что там происходит, всё это волнует. Так сказать, в курсе всего, что там творится. И потом. я часто наезжаю в Москву, Санкт- Петербург.
— Пончик, у тебя и дочь здесь учится? Как интересно!
— Ну и что? Учится в Ролле. Это тридцать километров от Женевы... закрытый коллеж такой. Я собственно за ней и приехал. За ней и за женой.
— Марина? Помню — радостно закивал головой тонкий.
— Нет, Килька. Помнить ты не можешь, потому как это Женя и ты её никогда не видел.
Тонкий сконфузился и, словно ища поддержки у жены, спросил:
— Лизанька, как тебе Женева?
— Так мы только приехали и ещё ничего и не видели.
— А ну да, ну да, Лиза. Ты права. Слав, давай ещё махнем за нас.
— Давай, Мишка.
Они выпили. Елизавета присоединилась к ним. Толстый романтично прогудел:
— Ты как будто из другой жизни выпал. А была ведь та жизнь, была. я уже начал забывать её. Всё было. да, знак судьбы. Ты, Килька, как машина времени. Вернул меня в прошлое.
— Пончик, что ты всё о прошлом. Давай лучше о настоящем, о будущем. Что ты поделываешь?
— Да, ничего особенного. Так, кручусь-верчусь потихоньку.
— Поди, миллионер уже.
Толстый напрягся слегка.
— Ну, как тебе сказать. Подымай выше — банкир.
Тонкий замер на месте, а супруга его, так просто застыла (вот, что значит дворянская кровь — тоже застыла).
— Вячеслав, да ты прямо удав. Раздавил нас этой новостью. Я даже не знаю твоего отчества.
— Михайлович, как Молотов. Да брось ты, Килька.
— Нет, дорогой. Позволь мне тебя называть запросто по-товарищески (он сделал ударение на «ри») на «ты», Вячеслав Михайлович.
— Килька, перестань дурака валять.
— Вячеслав Михайлович, друг мой любезный, друг детства. Если бы ты только знал, только знал, как я горжусь. Не побоюсь этого слова: горжусь дружбой с тобой и твоим присутствием. А то, что мы в загранице, так это ещё более усиливает...
— Да, что усиливает, Мишка? Ничего заграница не усиливает. Прекрати балаган этот.
— Ты видишь, Елизавета, это знак судьбы. Я тебе говорил ещё до отъезда, что мы увидим в Женеве что-то необыкновенное. Как там Чехов говорил? Мы увидим небо в алмазах. Увидели! Алмаз ты наш бесценный, друг атлантический.
Толстый хотел вновь возразить, но сияющие лица тонкого и его жены, их непрерывные причитания поглотили все его позывы.
— Месье! — позвал он резко официанта. — Ладисьон, силь ву пле. — Официант принёс счет, и толстый быстро расплатился. Он торопливо попрощался с другом детства.
— До свиданья, Килька. Всего Вам наилучшего, Елизавета. Желаю приятно провести время в Женеве.
Дай Бог, свидимся.
— Да, дай Бог, снова встретимся. С нашим превеликим удовольствием, Вячеслав Михайлович. Ура, ура! — Закричал Тонкий, нисколько не обращая внимания на удивленную публику, всё ещё не привыкшую к русской речи.
— Зачем только я дал ему свою визитную карточку? Надо будет сказать секретарше, чтобы не соединяла. Эх, Килька, Килька! — Подумал толстый. — Знак судьбы, знак судьбы.