Книжно-Газетный Киоск


"НАШЕ ВСЕ"


Дорогие читатели,
Предлагаем вашему вниманию анонсированный в предыдущем выпуске газеты материал в связи с 220
‑летием со дня рождения А. С. Пушкина. Автор материала — ветеран МИД, Член Союза писателей России В. И. Василенко рассказывает о нескольких примечательных эпизодах биографии Александра Сергеевича.

Волею судеб будущему поэту суждено было стать студентом первого набора Царскосельского лицея и после успешного завершения учебы в 1817 году поступить на работу в Коллегию иностранных дел России.
К большому сожалению, серьезных свидетельств о его деятельности на внешнеполитическом поприще совсем немного. Все они хорошо известны биографам. Мы же можем спокойно утверждать, что без работы с документальными архивами министерства, чему молодой дипломат А. С. Пушкин посвятил значительную часть своего пребывания в центральном аппарате нашего ведомства, мир вряд ли бы получил в подарок от поэта такие великие исторические произведения, как "Борис Годунов" и "Капитанская дочка". Не будем скрывать и тот факт, что в этот период Александр Сергеевич параллельно с работой в Коллегии иностранных дел, после шестилетнего лицейского затворничества, серьезно увлекся полученной свободой и предавался всяческим удовольствиям светской жизни.
В мае 1820 года Пушкин был "командирован" по линии Министерства иностранных дел на юг России в Екатеринослав, под попечительство военного наместника южных территорий генерала Инзова. Вскоре генерала назначили наместником Бессарабии. С ним Пушкин переехал в Кишинёв, откуда затем был направлен сотрудником по особым поручениям в Одессу к губернатору Новороссии графу Воронцову. В мае 1824 года А. С. Пушкин написал прошение об отставке, а в июле того же года, по указанию императора, был исключен из списка Министерства иностранных дел с "удалением в имение родителей в Псковскую губернию, под надзор местного начальства" (с. Михайловское).
История "мидовской командировки" поэта на юг России также необычна. По воспоминаниям друга поэта И. И. Пущина, император Александр I в 1820 году на прогулке в Летнем саду встретил директора Царскосельского лицея Энгельгардта и сказал ему буквально следующее: "Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодежь наизусть их читает… ". Директор на это ответил: "Воля Вашего Величества, но Вы мне простите, если я позволю себе сказать за бывшего моего воспитанника; в нем развивается необыкновенный талант, который требует пощады. Пушкин теперь уже — краса современной нашей литературы, а впереди еще большие на него надежды. Ссылка может губительно подействовать на пылкий нрав молодого человека. Я думаю, что великодушие Ваше, Государь, лучше вразумит его". Так ссылка в Сибирь была заменена на "высылку" Пушкина из столицы.
Покровители и друзья А. С. Пушкина — Жуковский, Вяземский, Энгельгардт, Малиновский, Инзов, друзья лицеисты, в том числе все те, кто участвовал в тайных обществах и готовил восстание декабристов (И. И. Пущин, братья Бестужевы, князь Е. П. Оболенский, князь С. Г. Волконский, А. И. Одоевский, В. К. Кюхельбекер и многие другие), словно по какому-то Божьему промыслу, оценивая его небесный поэтический дар, каждый по-своему, старались уберечь Пушкина для России, оберегая его от царской немилости, или отдаляя его от непосредственного участия в своих опасных политических замыслах. Безусловно, главная заслуга самого Пушкина в том, что вольнолюбие, подкрепленное поэтическим гением, направлялось им, прежде всего, на то, чтобы пробуждать своей волшебной лирой "чувства добрые" у соотечественников.
Исследователей жизни и творчества гения русской поэзии всегда волновал вопрос о том, каким образом и почему целой когорте его "друзей-декабристов" удалось удержать поэта вне рамок заговора и как могла сложиться судьба Пушкина, если бы провидение не уберегло его от рокового шага, и он оказался бы 14 декабря на Сенатской площади?"
Предлагаем тебе, дорогой читатель, несколько версий ответа на эти вопросы.
Автор самой подробной и знаменитой биографии Пушкина французский писатель Анри Труайя передает на страницах этого повествования всю напряженность и тревогу от игры провидения на душевных струнах поэта.
"…11 декабря 1825 года, в отчаянии от неизвестности, терзаемый всевозможными предчувствиями, Пушкин решил бежать из Михайловского в Петербург. Без позволения. Внезапно. Однако этому намерению воспрепятствовали различного рода странные случаи и неблагоприятные предзнаменования. Право, можно было подумать, что деревенские деревья, дома, звери и само небо стремились удержать его. Когда Пушкин отправился в Тригорское проститься с семейством Осиповых-Вульф, дорогу ему перебежал заяц. На обратном пути перед ним выскочил, прижав уши, еще один длинноногий зверек. В Михайловском Пушкин узнал, что слуга, назначенный ехать вместе с ним, слег в горячке. Он распорядился назначить другого. Однако все эти плохие приметы его тревожили. Он не был уверен в себе. Он прекрасно понимал, что собирается действовать наперекор иной воле, высшей, чем его собственная. Повозка была готова. Надо было отправляться. И он поехал. Но по заснеженной дороге навстречу ему шел священник в черной рясе. Это решило дело. Пушкин был суеверен. Он велел кучеру ехать обратно. Мысли его были далеко. В Петербурге, подле друзей.
За 12 и 13 декабря 1825 года Пушкин, чтобы развеять тревогу, написал поэму "Граф Нулин". И в те же дни его товарищи в туманной гранитной столице завершали последние приготовления к восстанию. Их решающее совещание состоялось в ночь с 13 на 14 декабря на квартире К. Ф. Рылеева, куда собирался ехать из Михайловского Пушкин.
Самым близким другом А. С. Пушкина всю жизнь оставался его лицейский товарищ Иван Иванович Пущин (их жилые номера 14 и 13 в лицее располагались рядом, и юный поэт часто поверял ему в ночных беседах через перегородку, разделявшую эти комнатки, свои тайны и огорчения, а тот утешал и успокаивал чересчур впечатлительного и увлекающегося друга). Пущин — дворянин, внук адмирала, был на год старше Пушкина, среди товарищей пользовался общей любовью, считался рассудительным, благоразумным юношей. Но, еще находясь в лицейском мундире, он был частым, гостем артели, в которую входили тогда братья Муравьёвы, Бурцов, Калошин, Семёнов (все они впоследствии стали членами тайного общества декабристов). Лично Пущин привлек в тайное общество Рылеева и вместе с ним принял участие в руководстве восстанием декабристов на Сенатской площади Петербурга 14 декабря 1825 года. Он был причислен к первому разряду виновных и первоначально приговорен к смертной казни "отсечением головы". Чуть позже, решением императора Николая I казнь была отменена и заменена: "По лишению чинов и дворянства, сослать вечно в каторжные работы в Сибирь".
Судьба друзей декабристов и, прежде всего, "первого друга" — Пущина — глубоко взволновала и поразила Пушкина. "Повешенные повешены, — писал он князю Вяземскому, — но каторга ста двадцати друзей, братьев, товарищей ужасна". До последнего дня своей жизни Пушкин не забывал Пущина: "Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского, мне бы легче было умирать", — шептал он, умирая от раны, полученной на роковой дуэли с Дантесом.
Историкам точно известен еще один примечательный факт: будущий канцлер князь Горчаков, лицейский товарищ Пущина, привез ему вечером 14 декабря заграничный паспорт и предлагал устроить побег за границу, но Пущин отказался, не мог оставить товарищей в беде. 15 декабря он был арестован и посажен в Петропавловскую крепость.
Последняя встреча верных друзей состоялась в январе 1825 года в Михайловском, куда Пущин приехал навестить поэта, пребывавшего там под надзором местных властей.
В своих воспоминаниях, написанных в 1858 году после тридцатилетней каторги и ссылки в Сибири, И. И. Пущин писал, что "пока он (Пушкин, летом 1817 г. — примечание В. Василен­ко) гулял и отдыхал в Михайловском, я уже успел поступить в тайное общество: обстоятельства так расположили моей судьбой… Эта высокая цель жизни самой своей таинственностью и начертанием новых обязанностей резко и глубоко проникла в душу мою. Моей первой мыслью было открыться Пушкину, так как он всегда согласно со мною мыслил о деле общем, по-своему проповедовал в нашем смысле — и изустно и письменно, стихами и прозой. Не знаю, к счастью ли его или несчастью, он не был тогда в Петербурге, а то не ручаюсь, что в первых порывах, по исключительной дружбе моей к нему, я, может быть, увлек бы его с собою. Впоследствии, когда думалось мне исполнить эту мысль, я уже не решался вверить ему эту тайну, не мне одному принадлежавшую, где малейшая неосторожность могла быть пагубна всему делу… Глядя на него, я долго думал: не должен ли я в самом деле предложить ему соединиться с нами? От него зависело принять или отвергнуть мое предложение. Между тем, тут же невольно являлся вопрос: почему же, помимо меня, никто из близко знакомых ему старших наших членов не думал об нем? Значит их останавливало то же, что меня пугало: образ его мыслей всем хорошо был известен, но не было полного к нему доверия. Преследуемый мыслию, что у меня есть тайна от Пушкина и что, может быть, этим самым я лишаю общество полезного деятеля, почти решался броситься к нему и все высказать, зажмуря глаза на последствия…".
Много раз И. И. Пущин задавал себе вопрос: "Что было бы с Пушкиным, если бы я привлек его в наш союз и если бы пришлось ему испытать жизнь, совершенно иную от той, которая пала на его долю? Вопрос дерзкий, но мне, может быть, простительный! Вы видели внутреннюю мою борьбу всякий раз, когда сознавая его податливую готовность, приходила мне мысль принять его в члены тайного нашего общества; видели, что почти уже на волоске висела его участь в то время, когда я случайно встретился с его отцом. Эта и пустая и совершенно ничего не значащая встреча между тем высказалась во мне каким-то знаменательным указанием… Только после смерти его все эти, по-видимому, ничтожные обстоятельства приняли в глазах моих вид явного действия промысла, который, спасая его от нашей судьбы, сохранил поэта для славы России… Сибирская жизнь, та, на которую, впоследствии, мы были обречены в течение тридцати лет, если б и не вовсе иссушила его могучий талант, то далеко не дала бы ему возможности достичь того развития, которое, к несчастью, и в другой сфере жизни несвоевременно было прервано".
Остановимся на этом варианте предположений "первого друга" великого поэта. К счастью, Пущин даже не рассматривал самый худший для Пушкина вариант развития событий, окажись тот в числе заговорщиков. Провидение сохранило "Наше все!", — как оценил А. С. Пушкина Аполлон Григорьев.
Так присоединимся к этим словам, отмечая светлый день рождения Александра Сергеевича.