Ответный визит Бобу я нанес спустя два месяца.
В его двухэтажном, тридцативосьмикомнатном доме мне было выделено пять...
Я представил, что чувствовал Боб в моем московском жилище.

Программа была очень насыщенной.
Первым делом Боб привел меня в магазин к своему другу Карлучо и купил мне почти полный комплект американской одежды. Брюки, пиджак, шорты и бейсболку. Я не сопротивлялся. Ну, в самом деле: дают — бери.

Потом Боб стал знакомить меня со своими родственниками. Неожиданно самый повышенный интерес ко мне проявили родители его герл-френд Мисси. Ее папа сразу пригласил к себе на завод, где он доблестно трудился инженером.
Приехали на завод. Работали там в основном негры. За десять тысяч долларов в год. Воняло — какой-то удушающей гарью! — на заводе хуже, чем в квартире у моего соседа Сан Саныча, когда он уходил в месячный запой.
Папа Мисси начал пространную производственную экскурсию, точно уговаривая меня устроиться на работу к ним на завод. Долго говорил о производственных успехах заводчан, о том, что станки здесь самые современные, а некоторые даже из России.
После последней фразы он довольно посмотрел на меня, видимо, рассчитывая, что я как-то одобрю его речь. Но чувства патриотизма и благодарности во мне промолчали, как немые, полагаю, просто потому, что уже примерно через полчаса экскурсии у меня заболела голова. Через два часа мне стало плохо.
Но виду я не подал.
Только захотел вступить в Коммунистическую партию США, чтобы защищать бедных негров.
Самое прекрасное в экскурсии было то, что она закончилась.
На прощание папа Мисси Бил подарил мне спортивную маечку.

Вечером того же дня Боб повез меня к своему другому другу, Фрэнку, который трудился, к моему ужасу, в шахте.
Мы надели металлические каски и под жутковатый вой стремительного хароновского лифта спустились в забой.
Там я, точно Хрущев или Кеннеди, стал разговаривать с рабочими, тупо и наивно спрашивая их:
— Легко ли Вам работается?
Рабочие почему-то отвечали, что легко. Поскольку за деньги. И за хорошие. Зарплата рабочих в шахте составляла тридцать пять тысяч долларов в год.
Вскоре мне опять стало плохо. Но виду я не подал. А только подумал, как хорошо, что я не шахтер. Даже американский.

Отдыхал я, когда все уходили из дома — дети Боба в школу, а сам Боб на работу, в редакцию единственной в их десятитысячном городке газеты под гордым названием «Независимый лидер».
Для меня начинался праздник. Знаете, как ни странно, я успел оценить незамысловатую, но очень, по-моему, вкусную американскую еду — разные булочки, гамбургеры, мороженое в коробках... Холодильник находился полностью в моем распоряжении. Я набивал немудреной, но вкусной пищей свой непритязательный желудок и потихоньку начинал любить Америку, хотя с трудом понимал, что же я здесь делаю и зачем нужно, чтобы я лазил в забой или ходил на экскурсию на завод.

Самое странное случилось день спустя. Губернатор штата мистер Твистер неожиданно принял решение вручить всей нашей «сильно-дружной» делегации звание почетных граждан штата. Я позвонил по этому поводу одной своей знакомой в Нью-Йорк и похвастался.
Она сказала:
— В Америке такого звания добиваются годами. Мне кажется, ты все-таки еврей. А, может быть, даже хуже — ты скрытый еврей. Морда и паспорт у тебя русские, а нутро наше...
Видимо, она так порадовалась за мой выдающийся успех.

По вечерам мы с Бобом и Мисси пили в пабах пиво, ужинали в уютных недорогих ресторанах. В уикенды ловили рыбу на ферме Джека, родного брата Боба. Джек научил меня пользоваться спиннингом. Но я все-равно ничего не поймал.
Когда я оставался один, я либо поглощал американскую пищу, либо предавался акту созерцания обыденной кентуккийской природы. Из окна дома была видна огромная, как Волга, река Охайо, а также много берез. Я с удивлением обнаружил, что березы в Кентукки точно такие же, как у меня на даче. Существовало только одно наглое различие. В Америке они почему-то назывались — «берч».

Через две недели ответный визит тривиально закончился. Мы тепло простились с Бобом, и я благополучно вернулся на историческую Родину.
Диплом почетного гражданина штата Кентукки я повесил в туалете.
Некоторым моим знакомым девчонкам, приходящим иногда ко мне в гости, стало казаться, что я превратился в крутого.