О том, что образы некоторых героев романа "Братья Карамазовы" были интерпретированы как образы героев произведений других писателей, во всяком случае, что у них была литературная предоснова, художественный прототип, произведший впечатление на Ф. М. Достоевского, я узнал почти случайно, когда писал статью о Смердякове и в это же время начал читать роман Р. Хильдрета "Белый раб".
Для меня Смердяков был и остается самым загадочным персонажем "Братьев Карамазовых", ведь он был рабом, крепостным, являлся собственностью своего отца Фёдора Павловича, а после крестьянской реформы стал его поваром и лакеем. Когда же сыновья Фёдора Павловича приходили к своему отцу в гости или гостили у него, как это делал Иван, несчастный Смердяков становился лакеем своих родных братьев.
Но Смердяков какой-то исключительный раб и лакей, и подобных ему трудно найти в произведениях русских писателей, тем или иным образом описывающих крепостных. Обычно в русских произведениях о русских рабах, написанных людьми, которые застали крепостное право и часто сталкивались с различными его проявлениями, в описании крепостных присутствует определенное чувство вины, чувство умиления и даже удивления, но не презрения или брезгливой отстраненности, как это можно почувствовать на примере описания Ф. Достоевским Павла Смердякова. Никого, напоминающего Смердякова, я ни у Д. Григоровича, ни у И. Тургенева, И. Гончарова и Л. Толстого не нашел. Возможно, именно по этой причине меня вообще заинтересовала тема рабства, и я начал искать литературу, в которой бы ярко был описан образ раба. Естественно, я сразу вспомнил "Хижину дяди Тома" Гарриет Бичер-Стоу, а после, порывшись в Сети, нашел книгу американского писателя Р. Хильдреда "Белый раб".
Роман "Белый раб" был впервые издан в США в 1836 году, переведен на русский язык и издан в России в 1862. Роман "Хижина дяди Тома" был опубликован в Америке в 1852 году, а переведен на русский язык и издан в России в журнале "Современник" в 1858 году. Эти романы вряд ли могли пройти стороной мимо внимания Ф. Достоевского да и любого другого русского образованного человека, поскольку раскрывали важную для крепостной Росси тему рабства и были опубликованы в России еще до отмены крепостного права. К тому же количество переводных произведений, особенно таких серьезных и злободневных для предреформенного российского общества, как романы Р. Хильдреда и Г. Бичер-Стоу, в те времена было мизерным, и поэтому, обычно, просвещенные люди их сразу покупали и жадно прочитывали.
С первых же страниц романа "Белый раб" в глаза бросается совпадения между Смердяковым и героем "Белого раба" квартероном Арчи. Во‑первых, как это на первый взгляд не покажется банальным, но Смердяков и Арчи — белые рабы своих отцов, то есть были собственностью своих отцов или, если угодно, их говорящими вещами.
В главах романа "Братья Карамазовы" "Смердяков" и "Контраверза" перед читателем обнажается ничем не прикрытое циничное отношение Федора Павловича Карамазова и законнорожденных его детей к их незаконнорожденному сыну и брату Павлу Фёдоровичу Смердякову. За обеденным столом, с аппетитом поедая блюда, приготовленные и поданные поваром и лакеем Смердяковым, его отец вместе с Иваном хитро толкают услужливого и тщеславного Смердякова пофилософствовать, поспорить с другим лакеем, Григорием, то есть во время прислуживания им начать рассуждать о том — можно ли в минуты смертельной опасности, спасая свою жизнь, отказаться от Христа и православной веры. Смердяков здесь назван "валаамскою ослицей", а, по словам рассказчика, от лица которого идет повествование в романе, "Смердяков весьма часто и прежде допускался стоять у стола, то есть под конец обеда. С самого же прибытия в наш город Ивана Фёдоровича стал являться к обеду почти каждый раз" [2;117], Смердяков "с видимым удовольствием обращался к Григорию, отвечая, в сущности, на одни лишь вопросы Фёдора Павловича и очень хорошо понимая это. Но нарочно делая вид, что вопросы эти как будто задает ему Григорий" [2;118].
Павел Фёдорович Смердяков пытался понравиться Ивану, поэтому старался рассуждать логически и эффектно, приводя для подтверждения своих мыслей примеры, которые бы произвели впечатление на Ивана. Другими словами, Смердяков всеми силами пытался показать своему отцу и своим братьям (Ивану и Алексею), что он умный, интеллигентный человек (в его, естественно, понимании), чего о нем отнюдь не думали его очень близкие родственники. С этической точки зрения рассуждения Смердякова отвратительны, как, наверное, была бы любая, без учета моральной окраски, попытка лакея или раба понравиться своему барину или владельцу, но данные рассуждения он излагает, используя бытовые логику и здравый смысл, и его мысли имеют своеобразную стилистику, а также говорят о том, что бывший раб, лакей Смердяков, довольно не глупый человек и при определенных обстоятельствах, будь он рожден дворянином, а не крепостным, достиг бы на поприще умственной деятельности результатов не хуже, чем учащийся в университете его брат Иван, а, может, быть, и лучше.
Отца его рассуждения приводят чуть ли не в экстатическое состояние. Услышав очередные пространные рассуждения Смердякова о вере, его отец и хозяин "завизжал в апофеозе восторга" [2;120]. Фёдор Павлович, пытаясь выразить свою радость от потехи, что говорящая вещь умеет еще и рассуждать, говорит о Смердякове, обращаясь поочередно к Алексею, к Ивану и к Смердякову: "Алёшка, Алёшка, каково! Ах ты, казуист! Это он был у иезуитов где-нибудь, Иван. Ах ты иезуит смердящий, да кто же тебя научил? Но только ты врешь, казуист, врешь, врешь и врешь. Ты вот что мне скажи, ослица" [2;119].
Но почти аналогичные случаи, развлечение господ созерцанием грамотности и мыслительной деятельности раба, как чего-то потешного, описаны и в романе "Белый раб". В "Белом рабе" Арчи, раб, выросший в доме своего отца, рассказывает читателю о своих познаниях, которые получил, прислуживая своему родному брату Джемсу. Поскольку Джемс был мальчик со слабым здоровьем, а Арчи обладал отличной памятью, было решено, как повествует Арчи, "что приставленный к Джемсу преподаватель обучит азбуке, а затем и чтению в первую очередь меня, я все это хорошенько запомню, а затем, во время игр, пользуясь удобным случаем, буду передавать эти знания моему юному господину". Также Арчи говорит, что "Полковник Мур, желая развеять Джемса, покупал ему книги и чтение стало постепенно любимым нашим занятием". [4].
Полковник Мур — отец и владелец Арчи. Что касается Смердякова, то научил его читать и писать слуга Григорий, взявший Смердякова к себе на воспитание сразу после того, как только что его родившийся сын умер. Здесь тоже прослеживается своеобразная аналогия между судьбами Смердякова и Арчи. Просто Арчи вырос вместе со своим слабосильным братом, который умер в юном возрасте, а Смердяков вырос вместо умершего в младенчестве сына Григория.
Арчи, поведав читателю о своей образованности, говорит, что, когда он был ребенком, "тогда еще не видели, как видят сейчас в каждом грамотном негре, проявляющего хоть какие-нибудь способности, страшное чудовище, готовое в любую минуту призвать к мятежу(здесь и далее выделено мной, автором статьи) и мечтающие только о том, чтобы перерезать горло всем честным американским гражданам. Но зато я всем этим господам представлялся каким-то феноменом, чем-то вроде четвероногой курицы(Смердяков для его господ — ослица) или барана, которого природа наделила двумя парами глаз вместо одной. Я был "монстр", пригодный для забавы приезжих гостей" [4].
Однако дело в том, что Смердяков был взят на воспитание Григорием вместо его умершего шестипалого сына, о котором сам Григорий поведал своей жене Варваре: "Божье дитя-сирота — всем родня, а нам с тобой подавно. Этого покойничек наш прислал, а произошел сей от бесова сына и от праведницы. Питай и впредь не плачь" [1;92–93]. Другими словами, для Григория да, наверняка, и для других персонажей, которые знали историю рождения и усыновления Смердякова, Смердяков был "монстром", послан "монстром" и воспитывался вместо "монстра". Также не следует забывать, что Смердякова унижали, напоминая ему, что он не родился, как все люди да и вообще живые существа, а из банной грязи завелся.
Продолжая рассказ о своей образованности, Арчи говорит: "Нередко случалось, что меня звали в столовую, после того как обильные возлияния за богато убранным столом успели поднять настроение приглашенных. Меня заставляли прочесть статью из газеты. Такое невероятное явление, как раб, умеющий бегло читать, до слез смешило подвыпивших гостей.
Ко мне в таких случаях приставали со всякими нелепыми и оскорбительными замечаниями, терзали и мучили насмешливыми и обидными вопросами, на которые я вынужден был отвечать, — я знал, что в противном случае мне в лицо может полететь бокал, бутылка или тарелка.
Особенно изощрялся мастер Вильям. Лишенный возможности избивать меня плетью, во всяком случае так часто, как ему бы этого хотелось, он вознаграждал себя тем, что избирал меня мишенью для самых грубых замечаний и насмешек, Он, между прочим, очень гордился придуманной им для меня кличкой "черномазый мудрец", хотя, видит бог, лицо мое было столь же белым, как и его" [4].
Арчи — "монстр", используемый его хозяином и гостями хозяина для забавы, Смердяков — "валаамская ослица", "иезуит смердящий", — что в контексте его общественного положения означает почти то же, что и "черномазый мудрец"; к тому же схожесть ситуаций между двумя этими персонажами в обоих случаях усиливают сидящие за столом очень близкие им родственники: и у того и у другого пользуются их услугами как раба и бывшего раба и лакея родной отец и родные братья. Старший брат Арчи Вильям очень напоминает Дмитрия, да оба эти персонажа и пострадали из-за своего буйного, агрессивного поведения. Вильям был убит на дуэли, вследствие им же затеянной ссоры на петушиных боях, а Дмитрий, который якобы не убивал своего отца, все же присяжными был определен как виновный, поскольку у всех жителей городка сложилось мнение, что такой буян, как он, только и мог это сделать. К тому же Дмитрий всегда грозил Смердякову, что убьет его, если тот не будет докладывать ему о его отце и Грушеньке. Когда Смердяков жалуется Алексею на Дмитрия, он говорит: "но они и здесь меня бесчеловечно стеснили беспрестанным спросом про барина: что, дескать, да как у них, кто приходит и кто таков уходит, и не могу ли я что иное им сообщить? Два раза грозили мне даже смертью. Если, говорят, Аграфену Александровну пропущу и она здесь переночует, — не быть тебе первому живу" [2;207].
Также, подобно Дмитрию, угрожающему Смердякову расправой, Вильям пугает своего брата-раба тем, что будет жестоко с ним обращаться. После смерти младшего брата Джемса Вильям попросил отца отдать ему в слуги Арчи. Он считал, что "всякая снисходительность, проявленная к рабам, способна вызвать у них лишь самомнение и заносчивость: эти неблагодарные животные все равно не умеют ценить доброты" [4]. Услышав о желании Вильяма и хорошо зная его жестокий нрав, Арчи, от лица которого идет повествование в романе "Белый раб", говорит: "Эти слова привели меня в ужас. Я знал, что мастер Вильям — настоящий деспот" [4].
Роднит Арчи со Смердяковым и их своеобразная тяга к знанию, желание пофилософствовать: выступая в роли шутов и одновременно прислуживая своим господам во время обеда или ужина, они ловят каждое умное и необычное слово, брошенное их хозяевами или гостями хозяев. Именно во время таких философствований Ивана и циничного поощрения Смердякова со стороны Ивана и Фёдора Павловича "порассуждать", внебрачный сын Фёдора Павловича проникся мыслью о вседозволенности. Она поразила его и глубоко запала ему в душу, поскольку он сам — продукт вседозволенности, результат коитуса Фёдора Павловича с юродивой Смердящей, поэтому, скорее всего, он тоже, как и Арчи, не раз задавался вопросом о своем предназначении, о своем месте в обществе. Арчи постоянно мучил себя вопросом: "Раб своего собственного отца, слуга своего родного брата — кто я такой?" [4]. По сути, касательно своего социального положения, Смердяков мог бы почти полностью повторить слова Арчи, с той лишь разницей, что рабом он был в прошлом, до крестьянской реформы, однако остался поваром и лакеем как своего отца, так и гостящего у отца своего родного брата Ивана.
Смердяков, будучи некоторое время "очарованным" мыслями Ивана о вседозволенности, в последнем своем разговоре с Иваном, когда сознался, что именно он убил Фёдора Павловича, бросил своему родному брату упрек: "Всетогда смелы были-с, "все, дескать, позволено", говорили-с, а теперь вот как испугались" [2;61].
Что касается Арчи, то, прислуживая своим господам и их гостям, он одновременно испытывал как чувство обиды и унижения, так и чувство восторга, — особенно когда ставал свидетелем различных философствований господ. Бедный Арчи говорит: "Разговоры их приводили меня в восхищение. Слыша, как они разглагольствуют о равных правах для всех и негодуют против угнетения и угнетателей, я чувствовал, как сердце мое ширится от волнений. Меня увлекала красота этих понятий — свобода и равенство" [4]. Смердяков же был свидетелем разговоров Ивана уже не о свободе и равенстве, а о полном свое-волии — о вседозволенности, и они тоже, как и Арчи, прельстили его, посеяли в его душе восторг и надежду, ведь, в самом деле, что, с нашей точки зрения (в душу раба мы вряд ли когда-либо сможем заглянуть), волнует раба или лакея, если не полная свобода или, если он долго натерпелся в неволе и над ним долго издевались, своеволие, то есть вседозволенность? И о зачарованности лакея или раба от разговоров о свободе или своеволии, хотя и окольно, говорит отец Смердякова, когда спрашивает, касательно Смердякова, своего родного сына Ивана: "Смердяков за обедом теперь каждый день сюда лезет, это ты ему столь любопытен, чем ты его так заласкал?" [2;122].
Одна из сюжетных линий романа "Братья Карамазовы" словно списана со страниц "Белого раба", — речь идет о трагической коллизии — страсти отца к избраннице своего родного сына. Как известно, Фёдор Павлович испытывал болезненную страсть к годящейся ему в дочери Грушеньке. Но по Грушеньке изнывал и его старший сын Дмитрий, а сама Грушенька больше предпочтения отдавала сыну, да и, в конце концов, полюбила Дмитрия. Ненависть на почве ревности разъедает отношения между отцом и сыном, поэтому дело доходит до того, что Дмитрия судят, считая его убийцей Фёдора Павловича, и наказывают его десятью годами каторжных работ. Хотя внешняя канва событий в романе поворачивается к читателю такой стороной, что кажется очевидным, что Фёдора Павловича убил его внебрачный сын Смердяков, все же полной уверенности в этом нет, и все равно остается подозрение — а вдруг, все-таки, убийство совершил Дмитрий?
В "Белом рабе" родной отец и хозяин раба Арчи испытывает сексуальные желания к новой служанке своей жены — рабыне Касси, которую любит Арчи. Касси тоже любит Арчи. Они тайком женятся, пытаются убежать из неволи, но их ловят, судьба надолго разлучает их, и им приходится сполна испытать чашу отчаянья, прежде чем стать свободными людьми и вновь обрести друг друга. Толчком к побегу Касси и Арчи как раз и послужили сексуальные домогания к Касси отца Арчи — полковника Мура. О чувствах своего отца к своей возлюбленной и жене Арчи сообщает: "Касси была слишком хороша собой, чтобы не пробудить желаний сладострастника, у которого привычка удовлетворять свои желания подавила все добрые чувства, сделав его неспособным сдерживать свои позывы — желание человека, который может не опасаться кары за свои пороки, так же как и осуждения со стороны общества" [4]. Написано как о старшем Карамазове, сладострастнике Фёдоре Павловиче. Также о своем отце, касательно его притязаний к Касси, Арчи говорит: "С самого дня своего приезда полковник Мур стал проявлять к ней неожиданное внимание. Не довольствуясь мелкими подарками, которыми он щедро ее награждал, полковник постоянно искал случая заговорить с ней и каждый раз при этом полушутя полусерьезно восхвалял ее красоту. Замечания его иногда носили недвусмысленный характер, но Касси делала вид, что ничего не понимает" [4].
Трагический треугольник — сын-отец-возлюбленная сына, к которой отец питает страсть, в "Братьях Карамазовых" кажется списанным с трагического треугольника, имеющего место в романе "Белый раб", просто в "Братьях Карамазовых" одна из вершин данного треугольника — не Смердяков, то есть не раб и слуга, который к тому же является еще и сыном своего владельца, а старший сын Фёдора Павловича.
Совпадение некоторых сцен, характеров и сюжетных коллизий в "Братьях Карамазовых" со сценами, характерами и коллизиями "Белого раба" не ограничиваются только этим произведением о рабстве в Соединенных Штатах Америки. "Хижина дяди Тома" была переведена на русский язык в 1858 году, и поскольку в то время, к тому же в крепостной России, такое произведение невозможно было не заметить и обойти вниманием, была прочитана Ф. Достоевским и, можно надеяться, впечатлила его. По этой причине некоторые сцены в "Братьях Карамазовых" и некоторые характеры "Братьев Карамазовых" являются творческим слепком со сцен и характеров романа Бичер-Стоу "Хижина дяди Тома".
В самом начале романа американской писательницы, буквально на второй странице есть сцена, которая в смысловом значении напрямую связана с тем, что в "Белом рабе" и в "Братьях Карамазовых" символически названо "черномазым мудрецом", "валаамской ослицей", "иезуитом проклятым".
Речь не идет о каком-либо таланте раба, в ней описываемом, или циничной попытке господ вызвать лакея на философский разговор и, тем самым, потешить себя и поглумиться над ним. Речь в ней идет всего лишь о способностях маленького невольника, которые его хозяин тоже использует для своей потехи, как это делают в "Братьях Карамозовых" Карамазовы отец и его сын Иван или в "Белом рабе" полковник Мур и его гости за обеденным столом. В "Братьях Карамазовых", например, Фёдор Павлович, насытившись блюдами, которые ему приготовил его лакей и сын Смердяков, а также всласть потешившись над попытками Смердякова философствовать, склонившись к своему сыну Ивану, спросил его: "Смердяков за обедом теперь каждый раз сюда лезет, чем ты его так заласкал?
— Ровно ничем, — ответил Иван, — уважать меня вздумал; это лакей и хам. Передовое мясо, впрочем, когда срок наступит" [2;122].
В "Хижине дяди Тома" в сцене, где хозяин Тома мистер Шелби продает работорговцу Гейли, поскольку погряз в долгах, своего самого лучшего и самого честного раба, Шелби и Гейли сидят за столом за бутылкой вина, точно так же, как за обеденным столом сидят потешающиеся над Арчи его отец и владелец, а также старший брат Вильям и гости отца, или как насытившиеся блюдами Смердякова и издевающиеся над ним его отец и брат Иван. Чтобы как-то скрасить не очень приятный разговор — приходится ведь продавать безукоризненного честного человека, мистер Шелби подобно тому, как полковник Мур своего сына Арчи или Фёдор Павлович своего внебрачного сына и лакея Смердякова, подзывает к себе красивого мальчика-раба. Эту сцену следует привести полностью, потому что есть основания считать, что данная сцена, как и сцена потехи над ученостью Арчи в "Белом рабе", произвела впечатление на Ф. Достоевского и была им творчески интерпретирована в сцену в "Братьях Карамазовых" в главах "Контроверза" и "За коньячком". Когда мистер Шелби сказал работорговцу, что ему очень неприятно продавать своих негров, "В эту минуту дверь отворилась, и в столовую вошел очаровательный мальчик-квартерон лет четырех-пяти. Во всем его облике было что-то необычайно милое. Тонкие черные волосы обрамляли шелковистыми локонами круглое, в ямочках лицо; большие, полные огня, темные глаза с любопытством посматривали по сторонам из-под пушистых длинных ресниц.
— Эй ты, черномазый! — сказал мистер Шелби и, свистнув, бросил мальчику веточку изюма. — Лови!
Мальчуган со всех ног кинулся за подачкой под громкий смех своего хозяина.
— Поди сюда, черномазый, — скомандовал мистер Шелби.
Мальчик подбежал на зов, и хозяин погладил его по кудрявой голове и пощекотал ему подбородок.
— Ну-ка, покажи джентельмену, как ты умеешь петь и плясать.
Мальчик затянул звучным, чистым голоском капризную негритянскую мелодию, сопровождая ее забавными и очень ритмичными движениями рук, ног и всего тела.
— Браво! — крикнул Гейли, бросая ему дольку апельсина.
— А теперь покажи, как ходит дядюшка Каджо, когда у него разыгрывается ревматизм, — сказал мистер Шилби.
Гибкое тело мальчика мгновенно преобразилось: он сгорбился, скорчил унылую гримасу и, схватив хозяйскую трость, по-стариковски заковылял из угла в угол, то и дело сплевывая направо и налево.
Оба джентельмена громко рассмеялись.
— А теперь, черномазый, представь дедушку Элдера Робинса. Ну, как он поет псалмы?
Пухлая мордочка малыша вытянулась, и он с необычайной серьезностью затянул гнусавым голосом молитвенную мелодию.
— Браво, браво! Ну и молодец! — воскликнул Гейли. — Этот мальчишка далеко пойдет! А знаете что, — он вдруг хлопнул мистера Шелби по плечу, — подбросьте мне его в придачу к Тому — и дело с концом!" [1; 5].
В романе и слова не сказано о том, что хорошенький мальчик-квартерон может быть сыном Шелби и принадлежащей Шелби рабыне, однако намеки все-таки существуют. Во‑первых, Гейли, пытающийся выглядеть воспитанным, после гримас мальчика-квартерона ни с того ни с сего вдруг ударил Шелби по плечу, — такое обычно происходит, когда в собеседнике видят какую-нибудь вину, грешок. И вследствие этого кажущийся более воспитанным собеседник опускается, в смысле соблюдения с ним правил поведения, на ступеньку ниже. Во‑вторых, где мог взяться в доме Шелби среди рабов хорошенький мальчик, в жилах которого течет четверть, а, может быть, и меньше негритянской крови? Как оказывается, сразу после своеобразного "выступления" мальчика-раба в комнату, где сидели мистер Шелби и работорговец Гейли, зашла очень красивая молодая рабыня-квартеронка лет двадцати пяти, и "Достаточно было перевести взгляд с этой женщины на мальчика, чтобы признать в ней его мать" [4]. Красота этой женщины сразу была замечена цепкими глазами Гейли, и он сказал: "Да на такой красавице в Орлеане можно нажить целое сотояние" [4]. И что примечательно, восхищение Гейли квартеронкой не понравилось Шелби, и его голос стал сдержанным: "Я не собираюсь наживать сосстояние на Элизе, — сухо сказал мистер Шелби и, чтобы переменить тему разговора, откупорил новую бутылку вина и спросил собеседника, как оно ему нравится" [4]. Когда же Гейли, похвалив вино, "снова фамильярно похлопал мистера Шелби по плечу и добавил:"Ну, сколько вы хотите за эту красотку? Сторгуемся?"" [4], мистер Шелби ответил: "Она не продается, мистер Гейли" [4]. И хотя Шелди объясняет, что Элизу именно не захочет продать его жена, служанкой которой является эта красивая квартеронка, его разоблачают не только его слова и неожиданно ставшее сдержанным поведение, но и неожиданно ставшее грубым и фамильярным поведение Гейли, заметившего, что для Шелби неприятны как разговоры о продаже Элизы, так и восторг ее красотой, исходящий из уст другого мужчины. Некая бузукоризненность, воспитанность Шелби и якобы его человеческое отношение к рабам сразу в глаза Гейли поуменьшились, только лишь он заметил и предположил, что маленький квартерон, скорее всего, является сыном Шелби, и что Шелби грешит, как и многие плантаторы, используя хорошеньких рабынь для своих плотских утех.
Неказистый, невзрачный, пытающийся поразить господ своим фоилософствованием Смердяков, а также отвратительный, даже внешне, его хозяин и отец Фёдор Павлович являются интерпретированной в русскую действительность сценой с Шелби и мальчиком-квартероном.
Как это на первый взгляд не покажется странным, но в глаза бросается и определенная схожесть характеров и душевных качеств Смердякова и дяди Тома. Фёдор Павлович высоко ценит Смердякова не только за умение готовить превосходные блюда, но и за честность. Смердяков — высокий профессионал в своем деле, и его хозяин и отец говорит о нем Алексею: "Кофе знатный, смердяковский. На кофе да на кулебяки Смердяков у меня артист, да на уху еще, правда" [2;113]. В романе описан случай, когда потерянные Фёдором Павловичем деньги нашел Смердяков и вернул ему, чем очень удивил своего хозяина, — лакей, а честный. Дмитрий, рассказывая Алексею о своем отце о трех тысячах, которые его отец спрятал, чтобы подарить Грушеньке, говорит: "и никто-то не знает, где у него деньги лежат, кроме лакея Смердякова, в честность которого он верит, как в себя самого" [2;111].
В "Хижине дяди Тома" о честности и набожности дяди Тома говорит его хозяин мистер Шелби как о первоклассном, самом дорогом товаре: "Можете быть уверены, что у Тома это настоящий товар. Да вот, посудите сами. Прошлой осенью я послал его в Цинциннатти по одному делу. Он должен был доставить мне оттуда пятьсот долларов. Говорю ему: "Том! Доверяю тебе как христианину. Я знаю, что ты не обманешь своего хозяина". И он вернулся домой, в чем я ни минуты не сомневался" [2;4].
Будучи проданным другому хозяину, дядя Том все равно сохранял свои честность и набожность: "Пользуясь полным доверием хозяина, который давал ему деньги не глядя и совал сдачу в карман не считая, Том вполне мог бы плутовать, и только душевная чистота, подкрепленная верой в бога, удерживала его от такого искушения. На безграничное доверие, оказываемое ему, он отвечал как бы присягой в самой щепетильной честности" [2;170]. Примечательно, что даже набожность Тома, который постоянно носил в кармане своих холщевых штанов Библию и при каждой свободной минуте читал ее, Ф. Достоевский творчески интерпретировал, вследствие чего Смердяков у него получился хотя и не набожным и далеко не религиозным, а как бы очень часто медитирующим, что, возможно, тоже представляло своеобразную религиозность. Смердяков "иногда в доме же, аль, хоть на дворе, или на улице, случалось, останавливался, задумывался и стоял так по десятку даже минут. Физиономист, вглядевшись в него, сказал бы, что тут ни думы, ни мысли нет, а какое-то созерцание. Созерцателей в народе довольно. Вот одним из таких созерцателей был наверно и Смердяков, и наверно тоже копил впечатления свои с жадностью, почти сам еще не зная зачем" [2;116–117].
"Хижина дяди Тома" повлияла на создание образа Смердякова, однако в романе Бичер-Стоу есть образ и сцена, которые чуть ли не скопированы Ф. Достоевским, и предстают перед читателем хоть и несколько в ином виде (героиня станет героем), но все же аналогия образа Маркела из "Братьев Карамазовых" с образом девочки Евангелины из романа "Хижина дяди Тома" поразительна. Дочь второго владельца дяди Тома Сен-Клера маленькая Евангелина заболевает туберкулезом и быстро угасает, как и описываемый в житии старца Зосимы, составленного с его слов Алексеем, умерший от туберкулеза брат Зосимы Маркел. Когда Зосима был еще мальчиком, его брат Маркел, старший на восемь лет, внезапно заболел туберкулезом. Тяжелая болезнь и близость смерти изменили Маркела, — он стал очень добрым и отзывчивым, будто скорая неминуемость смерти переродила его. Маркел незадолго до смерти говорил "входящим слугам поминутно: "Милые мои. Дорогие, за что вы мне служите, да и стою ли я того, чтобы служить-то мне? Если бы помиловал Бог и оставил в живых, стал бы сам служить вам, ибо все должны один другому служить"" [2;262]. В "Хижине дяди Тома" читаем: "А как Евангелина жалела преданных слуг, в жизни которых она была светлым лучом! Ей хотелось что-то сделать для негров — спасти их, — всех, не только своих, и этот горячий порыв воли представлял собой такой печальный контраст с ее хрупким обликом" [1;230]. Маркел говорил матери: "Мама, радость моя, нельзя, чтобы не было господ и слуг, но пусть же я буду слугой моих слуг, таким же. Как и они мне. Да еще скажу тебе, матушка, что всякий у нас пред всеми во всем виноват, а я более всех" [2;262].
Евангелина говорит почти то же, что и Маркел, с той лишь разницей, что она маленькая девочка и живет в стране, где рабами являются люди другой расы. Ева однажды сказала:
— Дядя Том, я понимаю, почему Христос хотел умереть за нас. Мне трудно объяснить это, но когда я увидела тех несчастных на пароходе… и тебя… помнишь? Кто расстался с матерью, кто с мужем, матери оплакивали своих детей… Когда я узнала про бедную Прю и про многое другое — как это все ужасно! — тогда мне стало ясно, что я умру с радостью, лишь бы моя смерть искупила все эти несчастья. Ах, Том! Если б можно было умереть за них" [1;262]. Маркел же, как рассказывал Алексею Зосима, "Поманил он меня, увидав, подошел я к нему, взял он меня обеими руками за плечи, глядит мне в лицо умиленно, любовно; ничего не сказал, только поглядел так с минуту: "ну, говорит, ступай теперь, играй, живи за меня" [2;263].
Как видим, влияние на содержание некоторых сцен и характеров "Братьев Карамазовых" оказали те сцены двух американских романов о рабстве, где раб является сыном своего хозяина, и где хозяин и его гости тешатся над рабом, который подает им блюда, поскольку они обедают или ужинают. Также влияние прослеживается на характере и словах Маркела и совпадении таких качеств раба, как профессионализм и честность. Да, Смердяков вырисован Ф. Достоевским совершенно с иных позиций, нежели Арчи или дядя Том, — Смердяков лукав и извращен, и, по-видимому, влияние рабства Ф. Достоевский понимал как надругательство над душой раба. Вследствие чего "раб" и лакей романа Ф. Достоевского начинал обладать уже далеко не благородными качествами. Но и об этом мы тоже можем прочитать в романе "Хижина дяди Тома", где по славам хозяина дяди Тома, который дает общую характеристику всем рабам, рабы извращены и лукавы, и, что интересно, его словами можно характеризовать и Смердякова. Однажды Сен-Клеру был задан вопрос — Неужто среди ваших невольников не найдется честных людей?", на что Сен-Клер ответил: "Нет, почему же? Попадаются изредка такие, кто по природному своему простодушию, непрактичности и преданности способен устоять перед самым дурным влиянием. Но видите ли в чем дело? Негритянские дети с молоком матери впитывают уверенность, что прямые пути для них заказаны. Они лукавят с родителями, с хозяйкой, с хозяйскими детьми — товарищами своих игр. Хитрость, лживость неизбежно входят у них в привычку.Что же касается честности, то ведь мы относимся к невольникам, как к малым детям, и держим их в таком зависимом положении, что они не понимают права собственности, и поэтому им ничего не стоит протянуть руку к хозяйскому добру. Я, например, не представляю себе, как они могут быть честными. Такой вот Том среди них чудо" [1;173].
Ф. Достоевский, очевидно, тоже не представлял, и Смердяков у него не является исключением. Поэтому он не только протягивает руку к хозяйскому добру, но и поднимает ее на своего хозяина. Кажется, что "Братья Карамазовы" — тоже роман о рабстве, но только в нем в лице Смердякова описан самый типичный раб, не ставший исключением, чудом, как дядя Том.