Книжно-Газетный Киоск


АЛЕКСЕЙ ПАРЩИКОВ

БЕССМЕРТНИК; «ОЗНОБ ЧЕКАНКИ. РЯБЬ ПОДКОВ…»; «ТОТ ГОРОД ФИГОВЫЙ — ЛИШЬ ФЛЕР НАД ПРЕИСПОДНЕЙ…»

Метаметафора — термин, который создал и предложил литературному сообществу Константин Кедров.
В письме пишущему эти строки поэт и теоретик литературы рассказал:
«Впервые метаметафора прорезалась в моей поэме "Бесконечная" в 1960 г: "Никогда не приближусь к тебе ближе,/ чем цветок приближается к солнцу"… "я вышел к себе через/ — навстречу — от/ и ушел ПОД,/ воздвигая НАД". Позднее, познакомившись с трудами Лобачевского, Хлебникова и живописью моего двоюродного деда Павла Челищева, я понял, что речь идет о геометрии Римана и о перспективе, которую Челищев называл "ангелической". Я прочитал об этом в его переписке с моей тетушкой Варварой Зарудной (Челищевой) 1947 года.
В 1974‑м году студентка психологического факультета МГУ Ольга Свиблова пришла ко мне на лекцию по фольклору в Литературном институте: "Пожалуйста, прочтите стихи моего мужа Алексея Парщикова, он ваш студент- первокурсник!" Я с удивлением увидел в этих стихах элементы метаметафоры. Позднее Парщиков привел ко мне своего сокурсника Александра Ерёменко: "А, впрочем, в чем был замысел Эйнштейна?/ Он так же, как и я, перевернул стакан,/ Не изменив конструкции кронштейна" (привожу по памяти). Еще ближе к метаметафоре оказался их друг Иван Жданов: "пчела внутри себя перелетела". В 1976 году мне удалось провести в каминном зале ЦДРИ первый вечер трех поэтов. Воспоминание об этом вечере есть в Интернете у Юрия Арабова "Заметки о метареализме". Он правдиво и точно передает детали и суть явления.
По свидетельству нынешнего директора ЦДРИ Энгелисы Погореловой, после вечера завалилось КГБ — "как же без них". С тех пор они от меня уже не отставали.
Само слово "метаметафора" я придумал в Переделкино весной 1982 года в присутствии Свибловой, Парщикова и финского слависта Юкки Маллинена. Летом 1983 года Парщиков приехал ко мне в дом творчества "Малеевка"с просьбой дать послесловие к его поэме "Новогодние строчки" для "Литературной учебы". Я написал: "Метаметафора Алексея Парщикова". К моему удивлению, оно было напечатано в 1‑м номере журнала в 1984 г. Полгода спустя С. Чупринин в статье в "Литературной газете" "Что за сложностью" обильно и честно процитировал со ссылками и кавычками почти всю мою статью. Я писал: "Привыкайте к метаметафоре, она бесконечно раздвинет горизонты вашего зрения".
В 1989 году в книге "Поэтический космос" я подробно изложил историю и теорию метаметафоры. Сама книга была написана уже в 1985‑м. Ее мариновали, терзали, снабдили марксистским послесловием, но все же выпустили. По свидетельству редактора А. Гладковой (она сейчас работает во "Времени"), тираж на выезде пытались конфисковать два работника КГБ, но у них не было ничего кроме удостоверений, и грузовик с книгами со склада все-таки выехал.
Дальше началось шельмование и жульничество. Метаметафору перекрестили в ползучий метареализм. Ни к какому реализму я никакого отношения не имею. "Метаметафора — амфора нового смысла"». [1]
Кедров также писал: «Метаметафора, конечно, условный термин — важны новые духовные реальности, обозначенные этим словом, открываемые современной физикой, космологией, религией и… поэзией. Может быть, прежде всего, поэзией». [2]
То есть речь идет о синтезе искусств и наук, воплощенных в самовитом поэтическом слове.
Однако прежде чем анализировать этот синтез, нужно понять те основные стилистические (фигурно-тропеические) приемы, которыми пользовались метаметафористы в целом и Алексей Парщиков в частности.
О музыкальности (эвфонии) как важнейшем атрибуте поэзии написано немало. И литературоведами, и поэтами. Вспомним несколько цитат. «Подумаешь тоже работа,/ беспечное это житье/ — подслушать у музыки что-то/ и выдать, шутя, за свое» (А. Ахматова). «De la musique avant toute chose» (П. Верлен). И т. д. В этих лаконичных стихотворных строках сформулированы основные постулаты определенной СТИМЫ (стиховой системы). Поэзия как музыка. При этом только единицы, истинно великие поэты (например, Борис Пастернак, профессиональный музыкант, или Георгий Оболдуев) обходятся (обходились) незамысловатыми (в нынешних условиях примитивистскими) силлаботоническими возможностями и превращают (превращали) поэзию в музыку.
Поэзия зачастую начинается там, где набор средств находится в жестких рамках — в рамках стихотворных размеров.
На мой взгляд, Парщиков наиболее сложен для восприятия из всех поэтов‑матаметафористов.
Константин Кедров пишет:
«Парщиков — один из создателей метаметафоры, метафоры, где каждая вещь — вселенная. Такой метафоры раньше не было. Раньше все сравнивали. Поэт как солнце, или как река, или как трамвай. У Парщикова не сравнение, не уподобление. Он и есть все то, о чем пишет. Здесь нет дерева отдельно от земли, земли отдельно от неба, неба отдельно от космоса, космоса отдельно от человека. Это зрение человека вселенной. Это метаметафора». [3]
Вместе с тем, у Парщикова есть набор основных стилистических приемов, которыми он оперировал постоянно и виртуозно. Один из таких основных приемов — литота. Сравнения Парщикова (которые, спору нет, самоценны!) построены по принципу обратному гиперболе; поэт сознательно преуменьшает сказанное, старается увидеть в большом малое и тем самым это малое возвеличить. Несколько примеров: «Шоссе поблескивает, как мечтательный пинцет»; «я знал, что речка, как ночной вагон,/ зимою сходит с рельс и дребезжит»; «Бездна снует меж вещами, как бешеные соболя»; «соскользнет он в линейную мглу червяка»; «Москва-ква-ква. Столица/ легко уместится в любой из устриц»; «а вознесусь, как копоть по трубе»; «мой дух похож на краденый мешок»…
О вещах сакральных, глубоко интимных и судьбоносных (бездна, мгла, дух, вознесусь) поэт говорит как бы шутя, принижая собственное ego. Непафосная, снижено-просторечная лексика соседствует в одном стихотворении (зачастую в одной строке!) с глубинными религиозно-философскими понятиями. Этот стык лексем и понятий, виртуозно построенный на литотах, вызывает вольное или невольное доверие и симпатию к автору. Сложнометафорический, отчасти закодированный дискурс становится понятным и доступным. Потому что — о душе, о человеке, о жизни и смерти. О том, что после смерти.
Кстати, тема смерти нередко (хотя и косвенно, исподволь) появляется в книге «Выбранное», в частности, в невероятно суггестивном и отчасти профетическом стихотворении «Бессмертник».



Бессмертник

У них рассержены затылки.
Бессмертник — соска всякой веры.
Их два передо мной. Затычки
дна атмосферы.
Подкрашен венчик. Он пунцовый.
И сразу вправленная точность
середки в церемонный цоколь
вменяет зрителю дотошность.
Что — самолетик за окошком
в неровностях стекла рывками
бессмертник огибая? Сошка,
клочок ума за облаками!
Цветок: не цепок, не занозист,
как будто в ледяном орехе
рулетку, распыляя, носит
ничто без никакой помехи.
Но с кнопок обрывая карты,
которые чертил Коперник,
и в них завертывая Тартар,
себя копирует бессмертник.
Он явственен над гробом грубо.
В нем смерть заклинила, как дверца.
Двуспинный. Короткодвугубый.
Стерня судеб. Рассада сердца. [4]

Выразительная литота в последней строфе «В нем смерть заклинила, как дверца» еще раз подчеркивает особенность идиостиля поэта — снижение пафоса, разговор о главном (судьбе!) на простом, обыденном языке.
…Я с Парщиковым познакомился довольно давно, в конце восьмидесятых, в редакции журнала «Дружба народов», где он тогда работал, общались мы редко, но он читал мои стихи, сказал мне однажды, что у нас много общего с Владимиром Друком. Я потом об этом рассказал Володе в Нью-Йорке, на своем литературном вечере в кафе «Дядя Ваня». Да, поэтика Парщикова мне, конечно, совершенно не близка, но это не мешает мне восхищаться его талантом.
Вот два моих любимых стихотворения Алексея Парщикова.



* * *

Озноб чеканки. Рябь подков.
Стоят часы. Стоят тюльпаны
и вывернутые карманы
торчащих колом облаков.
А через воздух бесконечный
был виден сломанный лесок,
как мир наскальных человечков,
как хромосомы в микроскоп.



* * *

Тот город фиговый — лишь флер над преисподней.
Мы оба не обещаны ему.
Мертвы — вчера, оживлены — сегодня,
я сам не понимаю почему.
Дрожит гитара под рукой, как кролик,
цветет гитара, как иранский коврик.
Она напоминает мне вчера.
И там — дыра, и здесь — дыра.
Еще саднит внутри степная зона —
удар, открывший горло для трезвона,
и степь качнулась черная, как люк,
и детский вдруг развеялся испуг.

(Стихотворения с портала http://modernpoetry.ru/main/aleksey-parshchikov-dneprovskiy-avgust)

Литература:
[1] Константин Кедров, переписка с Евгением Степановым (7.01.2011).
[2] Константин Кедров, «Метаметафора», М., «ДООС», Издание Елены Пахомовой, 1999. С. 192
[3] Константин Кедров, «Метаметафора», М., «ДООС», Издание Елены Пахомовой, 1999. С. 190
[4] Алексей Парщиков, «Выбранное», М., ОГИ, 2010. С. 38