АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ (1910—1971)
«ЧТО ДЕЛАТЬ НАМ С ТОБОЙ,
МОЯ ПРИСЯГА…»;
«Я ЗНАЮ, НИКАКОЙ МОЕЙ ВИНЫ…»; «Я УБИТ ПОДО РЖЕВОМ…»; НАГРАДА
МОЯ ПРИСЯГА…»;
«Я ЗНАЮ, НИКАКОЙ МОЕЙ ВИНЫ…»; «Я УБИТ ПОДО РЖЕВОМ…»; НАГРАДА
Александр Твардовский — великое имя в истории русской изящной словесности. Замечательный поэт, выдающийся редактор, автор интереснейших дневников, в которых, кстати, тоже есть его стихи, разные варианты стихов.
О поэте и редакторе Твардовском написано очень много. Книги, диссертации, статьи…
Я считаю, что и дневники (слава Богу, они сейчас изданы, см.: Александр Твардовский, «Новомирский дневник». — М., «ПРОЗАиК», 2009) Твардовского — это тоже Поэзия. Поэзия мысли, действия, Поэзия созидательного труда, точнее — фиксации созидательного труда.
Основных тем, которые Александр Трифонович затрагивал в своем дневнике, не так много — работа в «Новом мире», люди, окружавшие его, власть предержащие, литературные произведения, дачные заботы (во Внуково и в Пахре)… Тем-то немного, но эпоха в этих дневниках предстает ярко, незабываемо, точными штрихами. Как, собственно, и в поэзии.
Твардовский фиксировал день за днем работу в «Новом мире», работу с авторами, делился впечатлениями о прочитанных рукописях, показывал хронику разгрома «НМ», роль в этом разгроме ЦК КПСС, секретариата Союза писателей. И на этом фоне видна его личность, для которой честь превыше всего.
Почему я сейчас акцентирую внимание на дневниках Твардовского? Потому что они — уникальное литературное произведение. Написаны без оглядки, без вмешательства цензуры, без расчета на быструю публикацию и быстрое прочтение. Это исповедь выдающегося человека, его сокровенные мысли, его взгляд — всегда критический — на литературные произведения, в том числе и на свои. К себе суд у Твардовского наиболее строгий.
Он, собственно, и не отделяет себя от страны — от ее побед, завоеваний и ее катастрофических просчетов, ошибок, подлостей.
Вот замечательные стихи из дневника Твардовского.
О поэте и редакторе Твардовском написано очень много. Книги, диссертации, статьи…
Я считаю, что и дневники (слава Богу, они сейчас изданы, см.: Александр Твардовский, «Новомирский дневник». — М., «ПРОЗАиК», 2009) Твардовского — это тоже Поэзия. Поэзия мысли, действия, Поэзия созидательного труда, точнее — фиксации созидательного труда.
Основных тем, которые Александр Трифонович затрагивал в своем дневнике, не так много — работа в «Новом мире», люди, окружавшие его, власть предержащие, литературные произведения, дачные заботы (во Внуково и в Пахре)… Тем-то немного, но эпоха в этих дневниках предстает ярко, незабываемо, точными штрихами. Как, собственно, и в поэзии.
Твардовский фиксировал день за днем работу в «Новом мире», работу с авторами, делился впечатлениями о прочитанных рукописях, показывал хронику разгрома «НМ», роль в этом разгроме ЦК КПСС, секретариата Союза писателей. И на этом фоне видна его личность, для которой честь превыше всего.
Почему я сейчас акцентирую внимание на дневниках Твардовского? Потому что они — уникальное литературное произведение. Написаны без оглядки, без вмешательства цензуры, без расчета на быструю публикацию и быстрое прочтение. Это исповедь выдающегося человека, его сокровенные мысли, его взгляд — всегда критический — на литературные произведения, в том числе и на свои. К себе суд у Твардовского наиболее строгий.
Он, собственно, и не отделяет себя от страны — от ее побед, завоеваний и ее катастрофических просчетов, ошибок, подлостей.
Вот замечательные стихи из дневника Твардовского.
* * *
Что делать нам с тобой, моя присяга,
Где взять слова, чтоб рассказать о том,
Как в сорок пятом нас встречала Прага
И как встречала в шестьдесят восьмом…
Где взять слова, чтоб рассказать о том,
Как в сорок пятом нас встречала Прага
И как встречала в шестьдесят восьмом…
Это набросок стихотворения, оно так и не было закончено. Однако, на мой взгляд, здесь все сказано. Ни убавить, ни прибавить.
Дневник Твардовский писал без особой надежды его опубликовать. Писал — потому что не мог не писать. «Нет сил быть подробным в изложении всей той лжи, заушательства, оскорблений и облыжных политических обвинений, кот<орые> обрушиваются на ж<урнал> и на меня уже столько времени и в таких формах перед лицом миллионов читателей — моих и ж<урна>ла, редактируемого мной.
Кому я это пишу, у кого прошу защиты?»
Просил защиты он у Господа Бога и у нас, его потомков.
На протяжении многих страниц своего дневника писатель постоянно возвращался к нескольким личностям: Солженицын (его творчество оценивал очень высоко), Ленин (всегда положительно!), Сталин (резко-негативная оценка), Хрущёв (двойственное отношение!), литературное чиновничество как собирательный и единый образ (резко-негативная оценка).
Отношение к союзписательским бонзам выражено в яркой, хлесткой эпиграмме:
Дневник Твардовский писал без особой надежды его опубликовать. Писал — потому что не мог не писать. «Нет сил быть подробным в изложении всей той лжи, заушательства, оскорблений и облыжных политических обвинений, кот<орые> обрушиваются на ж<урнал> и на меня уже столько времени и в таких формах перед лицом миллионов читателей — моих и ж<урна>ла, редактируемого мной.
Кому я это пишу, у кого прошу защиты?»
Просил защиты он у Господа Бога и у нас, его потомков.
На протяжении многих страниц своего дневника писатель постоянно возвращался к нескольким личностям: Солженицын (его творчество оценивал очень высоко), Ленин (всегда положительно!), Сталин (резко-негативная оценка), Хрущёв (двойственное отношение!), литературное чиновничество как собирательный и единый образ (резко-негативная оценка).
Отношение к союзписательским бонзам выражено в яркой, хлесткой эпиграмме:
Талантом Федин — беден,
Умишком — небогат,
Но был бы хоть безвреден,
Каков бы ни был Федин,
А то ведь гадит, гад!
Умишком — небогат,
Но был бы хоть безвреден,
Каков бы ни был Федин,
А то ведь гадит, гад!
Вообще, коллеги по перу удостаивались, как правило, резких оценок. Нелицеприятно Твардовский отзывался о С. В. Михалкове, Н. И. Рыленкове, М. П. Прилежаевой, С. Я. Маршаке, Е. А. Евтушенко и многих других.
При этом всегда положительно писал об А. А. Беке, Г. Н. Троепольском, И. С. Соколове-Микитове, К. И. Чуковском («Последний, кто еще знал, что почем»).
Цитировал Библию, что для второй половины прошлого века, конечно, необычно.
Дневник — документ времени. Самый точный и правдивый документ, намного более точный, чем любая газета.
Удушье цензуры, аморальность партийного и литературного начальства, приспособленчество писателей — все это показал Твардовский.
Если учесть, что на смену идеологической цензуре пришла цензура литературного рынка, то можно сказать, что картина, которую показал А. Т. Твардовский, очень современна. В самом деле, по сути, изменилось немногое. Я это могу засвидетельствовать, потому что издаю литературные журналы уже более 20 лет.
Поэзия Твардовского — факт времени. И «Василий Тёркин», и «Страна Муравия» неотделимы от конкретной исторической эпохи. Но стихи поэта актуальны и сейчас. Они востребованы и любимы самыми разными слоями населения. И даже поэты, которые обычно не жалуют друг друга, отдают должное таланту Александра Твардовского. Я был приятно удивлен, когда несколько лет назад прочитал в «Литературной России» интервью с Наумом Коржавиным. На вопрос «кто ваш любимый поэт?» Коржавин ответил: «Твардовский».
А сейчас — мои любимые стихи Александра Твардовского.
При этом всегда положительно писал об А. А. Беке, Г. Н. Троепольском, И. С. Соколове-Микитове, К. И. Чуковском («Последний, кто еще знал, что почем»).
Цитировал Библию, что для второй половины прошлого века, конечно, необычно.
Дневник — документ времени. Самый точный и правдивый документ, намного более точный, чем любая газета.
Удушье цензуры, аморальность партийного и литературного начальства, приспособленчество писателей — все это показал Твардовский.
Если учесть, что на смену идеологической цензуре пришла цензура литературного рынка, то можно сказать, что картина, которую показал А. Т. Твардовский, очень современна. В самом деле, по сути, изменилось немногое. Я это могу засвидетельствовать, потому что издаю литературные журналы уже более 20 лет.
Поэзия Твардовского — факт времени. И «Василий Тёркин», и «Страна Муравия» неотделимы от конкретной исторической эпохи. Но стихи поэта актуальны и сейчас. Они востребованы и любимы самыми разными слоями населения. И даже поэты, которые обычно не жалуют друг друга, отдают должное таланту Александра Твардовского. Я был приятно удивлен, когда несколько лет назад прочитал в «Литературной России» интервью с Наумом Коржавиным. На вопрос «кто ваш любимый поэт?» Коржавин ответил: «Твардовский».
А сейчас — мои любимые стихи Александра Твардовского.
* * *
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В то, что они — кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, —
Речь не о том, но все же, все же, все же…
В том, что другие не пришли с войны,
В то, что они — кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, —
Речь не о том, но все же, все же, все же…
(Стихотворение с портала https://rustih.ru/aleksandr-tvardovskij-ya-znayu-nikakoj-moej-viny)
* * *
Я убит подо Ржевом,
В безыменном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки, —
Точно в пропасть с обрыва —
И ни дна ни покрышки.
И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.
Я — где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я — где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я — где крик петушиный
На заре по росе;
Я — где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;
Где травинку к травинке
Речка травы прядет, —
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.
Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю,
Наш ли Ржев наконец?
Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?..
Этот месяц был страшен,
Было все на кону.
Неужели до осени
Был за ним уже Дон
И хотя бы колесами
К Волге вырвался он?
Нет, неправда. Задачи
Той не выиграл враг!
Нет же, нет! А иначе
Даже мертвому — как?
И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она — спасена.
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас,
На земле на поверке
Выкликают не нас.
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам — все это, живые.
Нам — отрада одна:
Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, —
Вы должны его знать.
Вы должны были, братья,
Устоять, как стена,
Ибо мертвых проклятье —
Эта кара страшна.
Это грозное право
Нам навеки дано, —
И за нами оно —
Это горькое право.
Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.
Всем, что, может, давно
Вам привычно и ясно,
Но да будет оно
С нашей верой согласно.
Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли,
И в тылу у Москвы
За нее умирали.
И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.
Нам достаточно знать,
Что была, несомненно,
Та последняя пядь
На дороге военной.
Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить.
Та черта глубины,
За которой вставало
Из-за вашей спины
Пламя кузниц Урала.
И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы,
И Смоленск уже взят?
И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже!
Может быть… Да исполнится
Слово клятвы святой! —
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг, —
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне.
В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.
Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.
Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос наш мыслимый.
Братья, в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, —
Были мы наравне.
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,
Чтоб за дело святое,
За Советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.
Я убит подо Ржевом,
Тот еще под Москвой.
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?
В городах миллионных,
В селах, дома в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?
Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу…
Я вам жизнь завещаю, —
Что я больше могу?
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
Горевать — горделиво,
Не клонясь головой,
Ликовать — не хвастливо
В час победы самой.
И беречь ее свято,
Братья, счастье свое —
В память воина-брата,
Что погиб за нее.
В безыменном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки, —
Точно в пропасть с обрыва —
И ни дна ни покрышки.
И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.
Я — где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я — где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я — где крик петушиный
На заре по росе;
Я — где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;
Где травинку к травинке
Речка травы прядет, —
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.
Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю,
Наш ли Ржев наконец?
Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?..
Этот месяц был страшен,
Было все на кону.
Неужели до осени
Был за ним уже Дон
И хотя бы колесами
К Волге вырвался он?
Нет, неправда. Задачи
Той не выиграл враг!
Нет же, нет! А иначе
Даже мертвому — как?
И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она — спасена.
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас,
На земле на поверке
Выкликают не нас.
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам — все это, живые.
Нам — отрада одна:
Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, —
Вы должны его знать.
Вы должны были, братья,
Устоять, как стена,
Ибо мертвых проклятье —
Эта кара страшна.
Это грозное право
Нам навеки дано, —
И за нами оно —
Это горькое право.
Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.
Всем, что, может, давно
Вам привычно и ясно,
Но да будет оно
С нашей верой согласно.
Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли,
И в тылу у Москвы
За нее умирали.
И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.
Нам достаточно знать,
Что была, несомненно,
Та последняя пядь
На дороге военной.
Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить.
Та черта глубины,
За которой вставало
Из-за вашей спины
Пламя кузниц Урала.
И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы,
И Смоленск уже взят?
И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже!
Может быть… Да исполнится
Слово клятвы святой! —
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг, —
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне.
В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.
Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.
Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос наш мыслимый.
Братья, в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, —
Были мы наравне.
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,
Чтоб за дело святое,
За Советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.
Я убит подо Ржевом,
Тот еще под Москвой.
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?
В городах миллионных,
В селах, дома в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?
Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу…
Я вам жизнь завещаю, —
Что я больше могу?
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
Горевать — горделиво,
Не клонясь головой,
Ликовать — не хвастливо
В час победы самой.
И беречь ее свято,
Братья, счастье свое —
В память воина-брата,
Что погиб за нее.
(Стихотворение с портала https://rustih.ru/aleksandr-tvardovskij-ya-ubit-podo-rzhevom/)
НАГРАДА
Два года покоя не зная
И тайной по-бабьи томясь,
Она берегла это знамя,
Советскую прятала власть.
Скрывала его одиноко,
Закутав отрезком холста,
В тревоге от срока до срока
Меняя места.
И в день, как опять задрожала
Земля от пальбы у села,
Тот сверток она из пожара
Спасла.
И полк под спасенное знамя
Весь новый, с иголочки, встал.
И с орденом «Красное Знамя»
Поздравил ее генерал.
Смутилась до крайности баба,
Увидев такие дела.
— Мне телочку дали хотя бы,
И то б я довольна была…
И тайной по-бабьи томясь,
Она берегла это знамя,
Советскую прятала власть.
Скрывала его одиноко,
Закутав отрезком холста,
В тревоге от срока до срока
Меняя места.
И в день, как опять задрожала
Земля от пальбы у села,
Тот сверток она из пожара
Спасла.
И полк под спасенное знамя
Весь новый, с иголочки, встал.
И с орденом «Красное Знамя»
Поздравил ее генерал.
Смутилась до крайности баба,
Увидев такие дела.
— Мне телочку дали хотя бы,
И то б я довольна была…
(Стихотворение из книги: А. Твардовский. Стихотворения и поэмы в двух томах. Москва, «Художественная литература», 1951)
