«Мы оба являемся единственными левыми поэтами Петрограда, причем не имеем возможности здесь печататься».
А ведь ничего, по сути, не изменилось. Современным левым (авангардным) поэтам по-прежнему негде печататься.
…А вместо самиздата теперь Интернет.

Михаил Зощенко говорил:
«Человек хорош в хороших условиях. Плох — в плохих. И ужасен — в ужасных».
Это правда.
Но я встречал людей, которые вели себя ужасно в хороших условиях. И встречал людей, которые вели себя хорошо — в ужасных условиях.
И это правда.

Когда мне было мало лет, мне сказали, что Шолохов писал свои книги десятилетиями. Я подумал: «Вот лафа — сидишь себе дома, пишешь книги. А зарплата идет… Скажешь в издательстве, что напишешь роман через двадцать лет, сам быстренько накатаешь его за годик, а потом девятнадцать лет отдыхаешь!»
Я тогда не знал, что никакой зарплаты писателям не полагается.

Настоящая фамилия Бабеля — Бобель. Об этом мне рассказали в Одессе.

Фраза гениального (тут нет никаких сомнений!) Андрея Платонова усложнена, витиевата, даже вычурна. Так ли это хорошо для прозы, для читателя?

Заболоцкий — своими «Столбцами» — дал технологию стиха целой армии современных стихотворцев, многие из которых даже стали широко известными. И почему-то не вспоминают своего учителя.

Я — вспоминаю.

«У Бога нет религии… А еще у Бога нет канонов, пяти столпов и правила не носить цветастую одежду. Ему все равно едим ли мы яблоки до Спаса, готовим ли молоко и мясо на разных плитах и принимаем ли пищу в светлое время суток во время рамадана. Он не требует читать намаз, совершать обрезание и верить в то, что мир основан на страдании. Ему не нужен наш двухнедельный пост, постное лицо и вырезанная дыра в районе сердца в знак скорби за усопшими. Все это придумали сами люди: слепили богов, нарисовали иконы и нанесли на белый камень орнаменты. Столетиями вели религиозные войны, уничтожали рыжеволосых женщин и тех, кто думал иначе. Написали сотни книг, разработали тысячи правил и ограничений. Осудили всех, кто не выполняет "Миквэ", не молится за умерших на манер протестантов и не признает литургии. И ничего за 2000 лет не изменилось. Мы изучили языки, пользуемся телефоном, разработали умные палочки для еды и храним пуповинную кровь, но продолжаем убивать, грабить, врать и ненавидеть, невзирая на Иисуса, Кришну, Мухаммеда и Будду. Мы ссоримся на улицах и в вагонах метро. Имеем сотни врагов и половину друга. Играем в прятки и подделываем голоса. Носим маски и искусственные клапаны. И напрочь забыли, для чего живем, дышим и сцеживаем молоко. И даже не догадываемся, что пришли на эту Землю с одной единственной задачей — обрести счастье!»

Согласен.

Гениальный Эрдман писал — во время опалы — сценарии для мультфильмов. Эти мультфильмы («Золотая антилопа», «Мурзилка», «Остров ошибок», «Кошкин дом» и многие другие) смотрят с восхищением многие поколения нашей страны.
В искусстве не бывает малых жанров.

В ранней молодости я работал научным сотрудником в музее Николая Островского. И по роду службу постоянно общался со многими писателями, деятелями культуры. В частности, с замечательной Любовью Саввишной Рудневой (Фейгельман), которую воспел Ярослав Смеляков в своем знаменитом стихотворении.
И вот как-то раз я спросил Любовь Саавишну: «А как Вы относитесь к этому стихотворению Смелякова?»
Она посмотрела на меня непривычно сердито.
— Все, что он написал про меня, это чушь, мы с Яром (Я. Смеляковым. — Е. С.) никогда не целовались, — сказала писательница.
И больше мы с ней на эту тему никогда не говорили.
А стихотворение «Любка» мне до сих пор нравится.

«12 стульев» — чудовищная книга.
Чудовищная — потому что написана талантливыми людьми, но служит деструктивным целям.
Это скрытая антисоциальная реклама.
Кто показан в качестве отрицательного (комичного, убогого) персонажа?
Предводитель дворянства (Воробьянинов), священник (отец Фёдор), предприниматели… То есть цвет нации. Жулик и авантюрист (Бендер) — герой.
Ильф и Петров высмеяли НЭП. А это была золотая эпоха России. Я об этом подробно писал более 10 лет назад в журнале «Знамя» (№ 10, 2009), не буду повторяться.
…Когда в юности я читал «12 стульев», просто смеялся. А недавно перечитал — и ужаснулся.

Я раньше обожал стихотворение Михаила Светлова «Гренада». Только сейчас начал задумываться, о чем в этом стихотворении идет речь. А речь идет о том, что некий «мечтатель-хохол» «пошел воевать,/ чтоб землю в Гренаде/ Крестьянам отдать».
А где он эту землю возьмет? Для того, чтобы ее кому-то отдать, ее нужно у кого-то забрать. Не так ли?
Фактически, Светлов рисует и поэтизирует портрет люмпена и рейдера международного калибра. Или я не прав?
…Сегодня перечитал двухтомник Светлова. Мне страшно: это абсолютная и беспомощная графомания. И дело вовсе не в том, что он постоянно пишет про Ленина. Он пишет п л о х о. Просто не умеет писать стихи. Хотя, конечно, я категоричен. Прошу прощения.

Последние годы жизни Бахтин жил в районе «Аэропорт», на Красноармейской улице, в одном из писательских домов, мимо которых я каждый день прохожу, возвращаясь с работы.
Бахтин часто вспоминал Саранск, свою двухкомнатную квартиру с огромными потолками и видом на обком КПСС.
А вообще, русский гонимый дворянин Бахтин, всецело увлеченный наукой, счастлив был везде — в Одессе и Кустанае, Вильно и Петербурге, Кимрах и Москве… И никогда не добивался никаких привилегий.
У творческого человека одна привилегия — созидательный труд.
А все-таки удивительно, что и Бахтин жил в нашем непонятном районе.

Ильина читать страшно. Пророк. Книгу «О грядущей России», перепечатанную в США в 1991 году, нужно издавать постоянно миллионными тиражами. Чтобы все читали!
Только одна цитата:
«…первою жертвою явится политически и стратегически бессильная Украина, которая будет в благоприятный момент легко оккупирована и аннексирована с запада; а за нею быстро созреет для завоевания и Кавказ, раздробленный на 23 маленькие и вечно враждующие между собою республики».

С. 170

Напомню, что профессор И. А. Ильин родился в 1883 году, а скончался в 1954-м.
Комментировать его высказывания не буду.

13.02.2016 прошли очередные занятия на ПЛК (Профессиональные литературные курсы при СП XXI века).
В частности, я читал слушателям-подросткам стихи И. Анненского, Б. Пастернака, В. Соколова, Э. Асадова.
Наибольший восторг вызвали стихи Э. Асадова. У ребят даже слезы на глазах появились.
Подросткам нужен именно Асадов. Так было. И так будет.

Константин Ваншенкин, Царство ему Небесное, — замечательный поэт, написавший множество прекрасных стихов и песен.
Я видел его один раз в жизни. На какой-то презентации. Сам к нему подошел и сказал: «Константин Яковлевич, Вы — великий поэт».
Он засмеялся: «Брось болтать ерунду…»

Вечная память!

Многие годы по роду службы я делаю интервью с различными людьми. Заметил за это время следующее. Странное дело: чем незначительнее личность, тем увереннее ответы на вопросы. Что ни спросишь — на все тут же готов ответ. И о смысле жизни, и о природе человека, и о путях выхода страны из кризиса…
…Однажды (в 1998 году) я целый день общался с Чингизом Айтматовым. И поначалу был сильно разочарован в выдающемся писателе, огорчен его «простотой». От ответов на многие вопросы он просто уклонился. «Кто виноват в нынешнем финансово-экономическом кризисе?» «Не знаю». «Какие советы молодым людям Вы могли бы дать?» «Не возьму на себя смелость давать кому-то советы. Сказать, что один путь истинный, а другой нет — очень сложно. Каждый выводы должен делать сам».
Только спустя годы я начал понимать, насколько был мудр Айтматов, как точно он отвечал на вопросы.
Мудрость не в том, чтобы знать книжные ответы на вопросы (это просто невозможно!), а, видимо, в том, чтобы доходить до всего самому, не отличая «пораженья от победы», сомневаясь в собственных выводах и, в конце концов, отдавая себе отчет в собственной слабости и микроскопичности на фоне необъятной и разумной природы.

Мне было двадцать с небольшим. Я опубликовал в «МК» интервью и стихи Семёна Израилевича Липкина (помогла Н. А. Дардыкина). Мы общались с поэтом. Иногда я показывал ему свои немудреные сочинения. Что-то он по доброте душевной даже хвалил.
Однажды я прочитал ему и его супруге Инне Львовне Лиснянской в Переделкине вот такое ироническое стихотворение.

Липкин и Лиснянская засмеялись. Потом Семён Израилевич сказал: «Стихотворение, конечно, смешное. Но Твардовский Вас бы навряд ли поддержал. В "Новом мире" всегда был слабый отдел поэзии. Проза? Да! Публицистика? Да! Но не поэзия».

С Владимиром Алексеевичем Солоухиным, Царство ему Небесное, я несколько раз разговаривал по телефону. Когда работал обозревателем в «Крестьянской России», просил писателя об интервью, предлагал выступить на страницах нашей газеты с публицистикой или художественной прозой.
Владимир Алексеевич всегда отнекивался:
— Да я и не понимаю ничего в нынешней деревне, не пойму, что, вообще, творится в мире. Но Вы мне звоните, не забывайте!
Это говорил один из лучших писателей-деревенщиков, один из самых мудрых людей, живших когда-либо на земле.
Всем нам, болтливым литераторам, — пример скромности.

Много лет назад Александр Щуплов, Царство ему Небесное, из газеты «Книжное обозрение» дал мне задание сделать интервью с Леонидом Лиходеевым (он, увы, теперь тоже ушел из жизни). Я приехал к Леониду Израилевичу в гости, он жил возле метро «Аэропорт».
Записал на свой старенький, видавший виды магнитофон беседу. Потом просто болтали с писателем. Леонид Израилевич почему-то проникся ко мне:
— Я испытываю к Вам симпатию. Позволите рассказать Вам анекдот?
— Конечно.
— Мать говорит дочери: «Иди во двор за тятькой. Он там небось пьянствует».
Дочь пришла. Отец налил ей стопку. Дочь выпила и поперхнулась.
— Ой, тятя, горько!
— То-то же. Вот теперь возвращайся домой и скажи матери, что я не меды здесь распиваю.

Более тридцати лет назад я дебютировал как стихотворец на страницах солидного журнала «Дружба народов». И хотя сейчас мне очень стыдно за те давние, чудовищно несовершенные сочинения, тогда я был на седьмом небе от счастья — надо же: напечатали, признали…
Впрочем, речь сейчас даже не о тех старых стихах. Речь совсем о другом. А именно — о замечательном русском писателе Сергее Баруздине, который долгие годы редактировал журнал, а помимо этого делал много хороших дел, в частности, помогал детям.
Сразу после выхода моей подборки Сергей Александрович прислал мне, зеленому дебютанту, трогательное письмо. Воспроизвожу его сейчас полностью.

1 марта 1989 г.
Дорогой Евгений Викторович!
Поздравляю Вас со стихами в № 3 нашей «Д. Н.»! Не забывайте нас и впредь! Одновременно большая просьба к Вам. Пошлите мне, пожалуйста, в редакцию одну-две любых книги из Вашей личной библиотеки с Вашими автографами для нашего подшефного Нурека: «Интернациональной дружбинской библиотеке в славном Нуреке от одного из авторов Д.Н…» и т. д.
Хорошо?
Очень жду!
Всего Вам самого-самого доброго!

Искренне Ваш Сергей Баруздин

Сейчас я печатаюсь очень активно, но просьб о книжках для подшефного детского дома ко мне, увы, больше никогда не поступало.

Был на вечере одного хорошего поэта, успешно печатающегося многие годы в традиционных толстых журналах. Отвечая на вопросы публики, он, в частности, сказал:
— Неподцензурная поэзия советской эпохи не открыла ни одного имени. Показать, оказалось, нечего.
И зал зааплодировал.
Я растерялся. Как на это реагировать? Я-то думаю совсем иначе.
Ведь и Бродский, и Оболдуев, и Высоцкий — это неподцензурные поэты советской эпохи.

В общем, все очень странно.

Не перестаю удивляться гениальности Шукшина. Писатель от Бога, актер от Бога, режиссер от Бога.
Прожил всего 44 года.

Юрий Нагибин писал в далеком 1982 году в своем «Дневнике»: «Мир наполнен браком. Сплошь бракованное искусство, бракованная литература… все сговорились считать грубые подделки подлинниками».

Если бы он знал, что творится сейчас!

18.10.2014. Бруклин, Нью-Йорк. Перечитывал «Дневник» Юрия Нагибина. Интереснейшая книга. Очень сложная. Все там плохие. И про себя тоже Нагибин пишет не лестно. Я думаю, что такой взгляд на людей несколько упрощенный. В человеке все есть. И добро, и зло.

Никаких лишних метафор. Никаких модных рифм. Ни одного лишнего слова.
И со мной опять великий поэт Владимир Соколов.

1990 год. Я редактор отдела поэзии толстого журнала для подростков «Мы».
Звоню в Переделкино Владимиру Николаевичу Соколову. Прошу стихов. Он надиктовывает мне по телефону…
Я спрашиваю:
— Вам на визу верстку привезти?
— Нет, не надо. Если что-то не поняли, добавьте от себя…

Я думаю, что талант Виктора Кривулина сопоставим с талантом Иосифа Бродского. Но у Бродского был пиар, а у Кривулина не было. И вот результаты…

В Казани, на фестивале имени Хлебникова, я оказался за одним столом с поэтом Александром Тимофеевским, легендарным автором песенки крокодила Гены из мультика про Чебурашку. Александр Павлович предложил выпить водки. Я ответил:
— Я не пью. Но все-таки выпью. Чтобы потом всем говорить: я пил водку с Тимофеевским.
Выпили. Как-то хорошо пошло. Потом долго говорили. Разумеется, о поэзии. О чем же еще!
Я был очень удивлен, узнав, что у Тимофеевского один из любимых поэтов — Хлебников.
А еще — Пушкин, Лермонтов, Тарковский, Липкин, Штейнберг, Петровых.
Очень достойный список.

28.01.2017. Прошу стихов для журнала «Дети Ра» у замечательного Александра Павловича Тимофеевского.
Он спрашивает:
— Вам хорошие или новые?

Ответ очень точный. Стихи — даже у сильных мастеров — должны «отлежаться». Только со временем можно понять: хороши стихи или плохи.

Я разместил в ФБ свой стишок под названием «Поселок»:

Александр Павлович Тимофеевский так на него откликнулся:

У Александра Павловича, конечно, лучше получилось.

19.10.2018 позвонил Александр Павлович Тимофеевский.
— Женя — Вы замечательный издатель. Вы мне открыли Екатерину Блынскую. Прочитал ее рассказ «Зубы» в «Литературных известиях». Потрясающий рассказ. Такое впечатление, что «Тихий Дон» написала Блынская.

5.06.2020 позвонил мой друг А. П. Тимофеевский. Поздравил меня с днем рождения. Как всегда, долго говорили о поэзии.
— Лучший поэт ХХ века — это Тарковский, — сказал Палыч.

Я согласился.

Разговариваю с моим другом А. Т. Спрашиваю: «Когда Вам лучше жилось, при Советской власти, когда Вас не печатали, или сейчас, когда Вы признанный мэтр поэзии?»
Он отвечает: «Конечно, при Советской власти, ведь я тогда был молодой. А вообще, и тогда было трудно, и сейчас нелегко…»

Этот ответ мне очень понятен.

Александр Павлович Тимофеевский пишет про один мой текстик в ФБ:
«Стихи эти хочется повторять. Прекрасно».
Спасибо, друг.

Гена Калашников рассказывал:
— Когда я ходил в семинар Бориса Абрамовича Слуцкого, он частенько проверял студийцев по рифмам.
Просил прочитать студийцев только рифмы стихотворения.
Авторы читали — и сами понимали, насколько они слабо пишут. И возникала возможность для творческого роста.

…Семинара Слуцкого сегодня всем нам очень не хватает.

МАРК Л.
Знаменитый поэт Марк Л. зашел в редакцию «Литературной газеты», где я работал. Познакомился со мной. Спрашивает: как тебя зовут?
Я отвечаю.
— А у меня, — говорит Марк Л., — только что новая книжка вышла. Я тебе ее подпишу.
И пишет: дорогому Геннадию Калашникову в знак нашей многолетней дружбы…

ИГОРЬ Ш.
Поэт Игорь Ш. встретился мне на улице. Я ему в шутку говорю:
— Ты знаешь, твои стихи мне напоминают по мощи стихи Лермонтова.
Поэт Игорь Ш. на полном серьезе отвечает:
— В последнее время мне об этом говорят все чаще и чаще.

Талантливый и знаменитый Юлий Ким стал в 2015 году лауреатом премии «Поэт». И разгорелись нешуточные страсти. В социальных сетях, в прессе появились резкие материалы (в том числе и моих друзей) — мол, премию дали графоману.
Я не думаю, что Ким — графоман. Он-то как раз поэт. Народный, игровой, естественный, несуразный, живой.
Беда в том, что за поэзию у нас чаще всего принимают рифмованные рассказы (о себе, о жизни…) в стихах. Такой продукции в журналах очень много. 90%. И все к ней привыкли. Но поэзия — это, на мой взгляд, что-то другое. Для меня поэзия — это Виктор Соснора, Александр Петрушкин… У них видимой логики, причинно-следственных связей почти нет. Но их, на мой взгляд, и не должно быть в поэзии. Смысл поэзии — поэзия (Гёте). Юлий Ким идет своим путем. Он ни на кого не похож. А уж что касается известности (координатор премии «Поэт» С. И. Чупринин не раз подчеркивал, что лауреатов этой премии должны знать все любители русской поэзии), то, конечно, Юлий Ким всенародно известен. Все мы помним песни, написанные на его стихи — из фильмов «Бумбараш», «Двенадцать стульев» и т. д.
Надо привыкнуть к одной простой мысли, что поэзия многообразна. Если этого не признать, тогда и Хлебников — сумасшедший, о чем, кстати, однажды написал в «Новом мире» другой лауреат премии «Поэт» — Александр Кушнер. Он же резко высказался и против вручения премии «Поэт» Юлию Киму.
В общем, надо успокоиться. Время всех нас рассудит.

О Евгении Евтушенко, Царство ему Небесное, написано, пожалуй, не меньше, чем написал он сам.
И все-таки несколько штрихов к его портрету.
В конце 1988 года я был стажером и литконсультантом отдела литературы журнала «Огонек». Коротичевского. Отдел был очень сильный. Заведующий — Олег Хлебников, сотрудники — Владимир Вигилянский, Андрей Чернов, Людмила Наточанная, Георгий Елин, Миша Пекелис… Подвизались и мы с Илюшей Мильштейном. Я в основном рецензировал стихотворную почту, за что получал какие-то небольшие деньги, а Илюша писал мудрые литературоведческие статьи, которые, как правило, доводил до ума прекрасный человек Владимир Вигилянский, который теперь священник. Не удивительно.
Работали мы очень много, засиживались допоздна. Люди к нам в отдел приходили замечательно-интересные. Берестов и Сарнов, Рыбаков и Богуславская… Со многими я тогда познакомился.
А Евтушенко фактически работал у нас. Он вел рубрику «Муза двадцатого века». Весь отдел ему помогал. Особенно Мильштейн.
Актерские способности знаменитого поэта меня поражали. Пример. Звонят Хлебникову. Трубку снимает Евтушенко.
В трубку говорят:
— Это Олег Никитович?
Евтушенко отвечает:
— Что Вы, что Вы! Это его помощник. Я сейчас за ним сбегаю, извините…
Ну, мы все, конечно, хохочем.
Евтушенко все время придирался к моей одежде. Я тогда ходил в полосатых полувоенных штанах за 32 руб-ля. Хорошие, удобные штаны. На другие денег не было.
Евтушенко говорил:
— Если бы ты приехал в Штаты, тебя могли бы арестовать. Подумали бы, что ты милитарист.
Я отвечал:
— Когда поеду в Штаты — переоденусь.
Часто мы, разумеется, беседовали о поэтах и поэзии. Как-то раз разговорились с ним о Денисе Новикове, которому тогда было лет двадцать.
Евтушенко:
— Талантливый парень. Но ему надо бы добавить в стихи немного Есенина…

Так — трагически! — потом и получилось.
Денис стал, на мой взгляд, выдающимся поэтом. Увы, он ушел из жизни даже раньше Е. А. Евтушенко.
Однажды вечером Евтушенко сказал:
— Ну, сегодня мы поработали хорошо. Поехали отдыхать.
Хлебников позвонил своей жене Анне Саед-Шах (Аня теперь, увы, тоже навсегда ушла от нас), Евтушенко — жене Маше.
Хлебников, Мильштейн и я влезли в евтушенковский «Мерседес» и поехали в ЦДЛ. Водителем у нас был поэт.
По дороге я спросил его:
— Евгений Александрович, в книжечках библиотечки «Огонька» указывается, в каких странах Вы побывали. Раньше шло только перечисление. В последнем сборничке перечисленных стран было шестьдесят две. А на сегодняшний момент?
— Восемьдесят пять! — гордо и не задумавшись ни на секунду, выпалил Евтушенко.
По дороге я рассказал ему, что до сих пор храню книжку «Куда ведет Хлестаковщина?». В ней Борис Панкин клеймит позором тридцатилетнего Евтушенко за интервью западным СМИ.
Поэт стал выпрашивать у меня эту книжку:
— У меня ее нет. Подари!
Я пообещал.
Приехали в ЦДЛ. Аня и Маша находились уже там. Евтушенко тут же заказал банкетный столик. Стали выпивать. Евгений Александрович произносил тосты за всех присутствующих. Очень много сказал добрых слов об Олеге Хлебникове, Илье Мильштейне. Сказал что-то и в мой адрес. Похвалил. По-моему, даже чересчур. Я смутился и промямлил в ответ что-то невразумительное. Типа того, как я счастлив быть в такой компании! А потом — не знаю, как у меня вырвалось?! — я вдруг (это, конечно, был мерзкий синдром моськи, лающей на слона!) ляпнул:
— Евгений Александрович, извините меня!.. Я Вас очень уважаю как человека, старшего товарища, фотографа, журналиста, путешественника, но считаю: все, что Вы написали после двадцати пяти лет в стихотворной форме, очень слабо. Во всяком случае, мне это не нравится. Искренности стало меньше, а политики больше. И вообще, все Ваши стихи можно пересказать прозой. А значит, это не поэзия.
Возникла длительная, тревожная пауза.
— Он плохо кончит! — только и сказал грустный Евтушенко.
Потом инцидент был как-то замят. Выпили мы тогда немало. И помирились. Стали говорить друг другу комплименты.
Неожиданно меня окликнула какая-то девушка. Оказалось — это моя знакомая, певица Оксана Х. Вид у нее был весьма раскованный. Откровенное декольте. Ярко накрашенные губы. Мы стали болтать. Евтушенко так и ходил вокруг нас. Пришлось их познакомить.
Потом Илюша Мильштейн стал долго и протяжно читать стихи Германа Плисецкого, чем привел в восторг и Евтушенко, и всех остальных.
Во время банкета почему-то поднялся вопрос, еврей ли Евтушенко?
— Ни грамма еврейской крови у меня нет. Я — латыш, — просветил нас поэт-интернационалист. — По отцу я — Гангнус, во время войны фамилию сменил на мамину, а вот брат мой родной (единокровный) — еврей. И очень хороший человек. Как и его родители.
Под занавес сего мероприятия все мы целовались и обнимались. Евтушенко сказал мне:
— Ты честный человек и мой друг. Теперь все новые года встречаем вместе!
Я чуть не прослезился. Меня приблизили!
Интересно Евгений Александрович расплатился.
— Плачу я! — гордо крикнул он. И полез в сумочку к своей очаровательной жене Маше.
…Потом мы не виделись примерно полгода. Я уже работал в газете «Семья» корреспондентом. И должен был брать интервью у Бориса Егоровича Панюкова, тогдашнего заместителя министра Министерства гражданской авиа-ции. Я сидел, ждал в приемной, когда меня пригласят.
Вдруг вошел Евтушенко.
Я чуть не кинулся к своему знаменитому «другу».
— А мы разве знакомы? — спросил поэт.
Он меня не узнал. Или сделал вид, что не узнал.

…Прошло очень много лет. Однажды (в 2013 году) мой постоянный работодатель С. И. Чупринин, по заказу и под бдительным кураторством которого моя фирма «Вест-Консалтинг» сделала сайты практически всем лауреатам премии «Поэт», а также сайт журнала «Знамя», позвонил мне и сказал:
— Женя, в Москву из Америки прилетает Евтушенко, будет проводить у себя на даче в Переделкине вечер близких друзей, у меня приглашение на два лица, на себя и на супругу. Жена моя пойти не может, поэтому в качестве супруги я приглашаю Вас. Пойдете? Тем более что Вам надо делать сайт Евтушенко.
Я, конечно, радостно согласился.
Вечер тогда удался на славу, было очень много интересных людей, хорошего вина и хороших закусок, я подарил Евгению Александровичу свою трехтомную антологию современной поэзии и книгу «Они ушли. Они остались», том 1, которые он с благодарностью принял.
Выступали друзья поэта — Генрих Боровик, Евгений Сидоров, журналист Валерий Яков (с которым мы в незапамятные времена работали в газете «Семья», а потом не виделись много лет), Владимир Вишневский и многие другие. Остроумнее всех выступил, на мой взгляд, Вениамин Смехов. Он пошутил:
— Что мне больше всего нравится в Евтушенко? Это его жена Маша.
Евтушенко смеялся громче всех!

Хорошо на этом вечере сказал Владимир Вишневский:
— Слуцкий нам, молодым поэтам, говорил: «Евтушенко — и. о. великого поэта». Теперь очевидно, что приставка и. о. не нужна.

Да, это правда.

Валерий Яков тоже удачно выступил:
— Евтушенко — посол мира, любви!

Все верно. Полностью согласен.

О сайте нам тогда с Евгением Александровичем поговорить не удалось. Он был постоянно занят, все хотели с ним пообщаться, да и чувствовал он себя не очень, у него тогда уже была ампутирована одна нога.
Но спустя некоторое время, через несколько дней, я позвонил Евгению Александровичу на дачу, и у нас состоялся предметный деловой разговор.
Евтушенко дал мне указание использовать в качестве единственно-правильной его биографии биобиблиографическую справку, опубликованную в проспекте лауреата премии «Поэт».
— Там все сказано точно, и мной проверено, — резюмировал Евтушенко.

Так мы с Максимом Жуковым, веб-дизайнером «Вест-Консалтинга» и премии «Поэт», и поступили. На сайте Е. А. Евтушенко размещена именно эта информация.

Скончался поэт, точно надсмеявшись над смертью, 1 апреля 2017 года в США, похоронен на Переделкинском кладбище, рядом с могилой Бориса Пастернака.
Евтушенко написал очень много стихов. Сам к себе он в последние годы относился, как ни странно, довольно строго. В одном телевизионном интервью говорил, что примерно 70% его стихов не самого высокого качества. «Ну что тут поделаешь, не все стихи удались!», — вздыхал поэт.
Но будем объективны: Евтушенко написал столько замечательных стихов, сколько нам и не снилось. Когда Евгений Александрович отказывался от излишнего журнализма в стихах, назидательности, когда писал лирические произведения, он становился, на мой взгляд, самим собой — истинным поэтом и виртуозным мастером стиха. Многие его стихи стали достоянием народа, навсегда вошли в мои плоть и кровь, его новаторская рифменная система до сих пор оказывает влияние на современных поэтов.
Да и вообще мир стал беднее без этого уникального человека.

Много лет назад, после вечера Любомира Левчева в Болгарском культурном центре, недолго разговаривал с З. Б. Богуславской и А. А. Вознесенским.
Андрей Андреевич — после болезни — говорил шепотом. Очень тихо. Но было все понятно. Он тогда, на мой взгляд, стал больше похож на поэта, чем в годы юности, когда не жалел собственного горла.
Репортер времени. Пророк. Детское лицо. Твердая рука.
Я сказал ему тогда:
— Лицо поэта — Ваше лицо — это тоже поэзия.
Он ответил:
— Вы так считаете?
Потом почему-то спросил:
— Как Вы думаете, Мнацаканова — хороший поэт?
— Очень.
— А сколько ей лет?
— Она старше Вас.
Говорили об Айги, Кедрове…
Речь зашла о Татьяне Бек.
— Таня была святой, — сказал Вознесенский. — Больно, что она ушла.
…Теперь ушел и Андрей Андреевич.
Боль не проходит.

Василий Павлович Аксёнов ехидничал в 1989 году на одном своем выступлении (цитирую по своей фонограмме):
— Когда мой роман «Скажи изюм» вышел в свет, Андрей Вознесенский находился в Нью-Йорке. Он позвонил мне и спросил: «Ты в самом деле описал меня в этом романе? Весь литературный Нью-Йорк об этом говорит!»
— Нет, это не ты.
— Все равно сделай что-нибудь, чтобы надо мной не смеялись!
— Что же я могу сделать, когда роман уже вышел?
— Ну, скажи где-нибудь публично, что это не я!
Я сказал. И в самом деле тот малосимпатичный персонаж, о котором говорил Андрей, ничего общего с Вознесенским не имеет.
И вообще, мы с ним — большие друзья.

Теперь Аксёнов и Вознесенский оба в лучшем из миров. Время ехидства и распрей между ними закончилось.
А в литературе остались, слава Богу, оба.

Разговаривал в 1990 году по телефону с Б. А. Ахмадулиной. Сказал ей, что хочу напечатать стихи ее дочери в журнале «Мы», где я тогда работал.
Белла Ахатовна спросила:
— Может быть, лучше под псевдонимом? Две Ахмадулиной — это слишком…

Ходил в 2009 году на церемонию награждения Премии имени И. П. Белкина.
Видел божественную Беллу Ахмадулину. Легендарную и прекрасную Беллу Ахмадулину! Более того, мне повезло десятикратно — я оказался в зале рядом с ней и ее мужем художником Борисом Мессерером. Естественно, я не сводил глаз со знаменитой четы. И даже, каюсь, невольно подслушал их разговор.
Белла Ахатовна сказала:
— Я хочу остаться в середине зала, а в первые ряды не пойду — неудобно.
На что Борис Асафович резонно ответил:
— Может быть, и неудобно. Но зато там видно лучше.
И они пересели.
Выглядит Ахмадулина прекрасно, такая же молодая, красивая и стройная. Она — мой кумир, а я ее верный поклонник.

22 сентября на открытии выставки нонконформистов в Музее современного искусства разговаривал с Борисом Асафовичем Мессерером, художником и мужем Беллы Ахатовны Ахмадулиной.
Спросил его:
— Вы читали мое интервью в «Экслибрисе?» Я там, в частности, пишу, что Ахмадулину не печатает «Новый мир».
Он сказал:
— «Знамя» печатает.

Белла Ахмадулина ушла от нас. Но она осталась. Я очень благодарен Б. А. Мессереру, который разрешил мне напечатать стихи прекрасной поэтессы в моей антологии «Они ушли. Они остались».
Вечная память!

2000 год. Меня порекомендовал им Сергей Бирюков. Я позвонил. Договорились, что я приду за стихами.
Пришел. Дом в районе Пушкинской. В этом же доме — «Вопли» («Вопросы литературы»). Длинная, коридорная система. Угловая квартирка.
Кедров — сухонький, худенький господин. Отец метаметафоры, видный авангардист.
Предложил коньячку и пирожки. Разговорились. Потом подошла его супруга — талантливая и красивая поэ-тесса Елена Кацюба. Началась беседа. Оказалось, что наши взгляды со знаменитой четой во многом совпадают.
Я сразу высказал мысль, что поэзия — это то, что нельзя пересказать прозой.
— Правильно, — подхватил Кедров, — «Гзи-гзи-гзео пелась цепь» прозой не перескажешь.
— И «крылышкуя золотописьмом тончайших жил» — тоже, — проявил я эрудицию.
— В сущности, Иванов однобок и посредствен. Ахматова имеет очень небогатый словарь. Слабые поэты даже Ходасевич и Блок, — сказал, как отрезал, Кедров.
Я еще выпил коньячку и согласился. Хотя за Блока потом было обидно.
Осмелев, я подверг злейшей нападке ученика Кедрова Парщикова:
— Поэзия синтетична и состоит из множества приемов. У Парщикова же нет главного компонента — музыки. И уже поэтому его тексты — не поэзия.
— Все-таки не соглашусь, — ответил, задумавшись, Кедров. — Да, у него нет музыки, ему, кстати, об этом говорил и Бродский, но у него есть многое другое, что делает его сочинения поэзией.
— А я считаю, что в стихах Парщикова музыка есть, — добавила Елена Кацюба. — Стихотворение «Нефть», на мой взгляд, — вообще симфония.
Не придя к общим выводам, мы стали пить чай. Кедров и Кацюба решили поддержать — стихами! — мой журнал «Футурум АРТ». Я был очень доволен.

Много лет дружески общаюсь (общался) с замечательными Константином Кедровым и Еленой Кацюбой (Лена, Царствие ей Небесное, ушла из жизни в 2020 году). Всегда печатал их во всех своих изданиях. И постоянно записывал за ними их изречения о поэзии, о литературе, о жизни.
За эти годы накопилось много наблюдений.

К. А. Кедров:
— Теперь я точно знаю, в чем отличие поэзии от непоэзии. В новизне. Важно, чтобы была своя — новая! — интонация! Своя интонация — синоним новизны.

К. А. Кедров:
— Сейчас, конечно, очень тяжелые времена для поэзии.
Я:
— Зато можно купить любые книжки. Хочешь Мандельштама — пожалуйста, Хабиас — нет проблем. Я вот недавно за какие-то 500 рублей приобрел трехтомник Хлебникова.
К. А. Кедров:
— А все равно это не то. Сакральность исчезла… Я помню, доставал степановский (Н. Л. Степанов — издатель Велимира Хлебникова. — Е. С.) пятитомник Хлебникова… Так это были сакральные, священные книги. А сейчас все не то.

У Вознесенского и Кедрова практически идентичный профиль. Сказал об этом много лет назад Константину Александровичу.
Он:
— Тайны генетики непостижимы…

К. А. Кедров рассказывал.
— У меня есть знакомый. Он долгое время и весьма успешно работал юристом в крупных фирмах. Но у него был бзик: когда видел человека с депутатским значком на лацкане — накидывался на него и начинал избивать…
Его понизили. Перевели в милицию.
В милицию к нему попал какой-то депутат. Разумеется, бывший юрист затеял драку. Его — в «дурку».
В «дурке» ему повезло — там работал его знакомый.
Однажды этот знакомый предложил ему показать субъекта, который уже совершенно потерял человеческий облик. Подошли к закрытой камере, где за решеткой сидел Х. и ел собственное дерьмо. Взгляд отсутствующий. Мыслей нет. Сидит, испражняется и ест…
Знакомый Кедрова вошел… И тут Х. стал смотреть как-то осмысленнее. Через секунду он злобно сказал:
— А, это ты, жидовская морда…

Заезжал много лет назад в гости к К. А. Кедрову. Он одобрил журнал «Дети Ра». И добавил:
— Готовьтесь! Теперь Вас и Ваш журнал будут поливать грязью еще сильнее.
— Почему?
— Потому что журнал хороший.

Кедров — очень уравновешенный человек. Спокойный, улыбчивый. Хороший. А недоброжелателей у него — пруд пруди… Вопрос «почему?» задавать не будем.

Порекомендовал лет пятнадцать назад К. А. Кедрову для «Журнала поэтов» стихи талантливого Алексея Даена из Нью-Йорка — направил по электронной почте. На следующий день звоню.
— Константин Александрович, получили?
— Да, спасибо, очень интересно.
— Я могу сказать, что Вы с интересом читаете?
— Скажите, что напечатаем. И рекомендуйте нам других авторов!

Вот так. Быстро, четко, конкретно.
А Лёша Даен теперь в лучшем из миров. Очень был хороший человек и поэт.

Заходил в гости к Кедрову и Кацюбе. Беседовали на разные темы. Речь зашла об интервью Кушнера в «Новом мире», где он называет Велимира Хлебникова сумасшедшим.
Лена Кацюба заметила хорошо:
— Лучше быть сумасшедшим Хлебниковым, чем нормальным Кушнером.

12.11.2012. К. А. Кедров в Пен-Клубе дает интервью тележурналистке:
— Я не понимаю, что такое свободный стих. Разве может стих быть несвободным?!

К. А. Кедров прислал мне письмо:
«Дорогой Женя! В виде исключения — сразу вот только что написал — хочу, чтоб прочли Вы! Вам и Кутику послал, а больше и поделиться не с кем…

Я ответил: «"Вырубает сибирский Кедр"… Это зловещий образ нынешнего литпроцесса. Это зловещий образ нынешней России. Напечатаю обязательно».

К. А. Кедров:
Своим объяснять не надо, и это для меня большое утешение на склоне лет!

19.11.2012. Был на чтениях в Союзе литераторов. Прочитал одно свое стихотворение. Потом ко мне подошел К. А. Кедров. Сказал: «"Наркомы — наркоманы власти" — это очень хорошая строка». Все так и есть, как в Вашем стихотворении.

Кедров вошел в редколлегию «Детей Ра».

Выйдя несколько лет назад от Кедровых, случайно (хотя случайностей, конечно, не бывает) встретил на Тверской издателя и литератора Левона Осепяна. Он сказал:
— А я как раз хотел Вам звонить.
Я ответил: «Я тоже».

Поехали ко мне домой. И решили совместными усилиями выпускать новую поэтическую серию. Книжечки, состоящие из одного стихотворения. Идея Левона. Я поддержу.

В конце 2007 года ездили вместе с Константином Кедровым и Леной Кацюбой на нижегородский фестиваль «Литератерра», который организовал яркий и пробивной молодой человек Арсений Гончуков.
Много разговаривали.
Кедров в одной из бесед предложил очень точный термин — диспетчеры ноосферы.
В самом деле, есть такие люди. Это издатели, редакторы толстых журналов, владельцы качественных, но посещаемых интеллектуальных сайтов и некоторые другие.
Кроме того, каждый хороший поэт — диспетчер ноосферы. Настоящему поэту даже печатать ничего не надо. Достаточно написать…

Лена Кацюба умерла в 2020 году. А накануне своей трагической кончины она заходила ко мне с Константином Александровичем в телецентр «Диалог» на Тверскую, мы записали несколько передач, много смеялись, пили чай, ели конфеты, строили планы на будущее.
Лена Кацюба, на мой взгляд, выдающийся поэт. И человек она была прекрасный.

Кедров — это кедр, кроной коснувшийся неба.
Кацюба — это шелестящие запахи букв.
Кедров-и-Кацюба — это поэтический космос, куда улетают те, кто умеют летать.

Константин Александрович Кедров пишет в ФБ (12.11.2016):
«Женя! Чувствую Вашу поддержку и благодаря Вам проживу и уже прожил сколько-то дополнительных лет, месяцев, дней. Каждая публикация — бальзам на раны. А ран много — Вы знаете.
…Господи! Ведь и Вы, и Вознесенский, и Капица, и Павич поняли. Спасибо!!!!!!!».

Возможно, я не зря живу.

Когда мне было 17 лет, т. е. ровно 40 лет назад, поэт Сергей Бирюков, который почему-то решил, что у меня есть литературные способности, отнес мои стихи в газету «Народный учитель» Тамбовского педагогического института. Их там напечатали. Напечатали под псевдонимом — я решил подписаться загадочным именем Евгений Ис. Прочитав газету, мои утонченные и проницательные инязовские однокурсницы сказали, что эти стихи похожи на меня. Я отнекивался. Но все-таки думал, что рано или поздно, когда я начну писать получше, буду печататься под собственным именем. И тогда ко мне придет слава.
И вот, спустя какое-то время, я решил, что стал писать получше. Поэт Сергей Бирюков, как я сейчас понимаю, по доброте душевной, меня в этом не разубеждал. Я рискнул напечататься под собственным именем. Вскоре я понял, что никакой славы у меня никогда не будет. Коллеги буквально обрушились на меня за мои сочинения! С упоением ругают и до сих пор.
И все-таки слава ко мне пришла.
В последнее время я постоянно получаю письма (в основном хвалебные) за статьи о Николае Гумилёве. Прочитав очередной панегирик, я горько отвечаю:
— Друзья, литературовед Евгений Степанов, пишущий прекрасные статьи о Гумилёве, — мой однофамилец. А я ни одной статьи о Гумилёве не написал. Простите!
Видимо, я зря отказался от псевдонима. Видимо, я зря стал литератором. Но виноват во всем не я, а поэт Сергей Бирюков, который в детстве задурил мне голову. А я до сих пор расхлебываю.
…А литературовед и гумилёвовед Евгений Степанов недавно ушел из жизни. Царствия ему Небесного!

Мой старинный друг Сергей Бирюков пишет в письме: «Надо же, тебе уже 45, а еще вчера было 17».
Я не чувствую, что мне 45.
По-моему, ни возраста, ни времени нет. И все календари придумали неправильные люди.

Сергей Евгеньевич Бирюков говорит мне:
— Твои дневники слишком откровенные. А вот о политике у тебя хорошо получается.
…Разве могут быть дневники неоткровенные?
Но Бирюков, конечно, прав…

Президент Академии Зауми, поэт и литературовед Сергей Бирюков позвонил мне из Германии, где он к тому времени прочно обосновался. До этого мы не общались 6 лет, так сложилась жизнь. Он собирался в Москву, и я предложил ему остановиться у меня.

..Мы болтали, болтали, болтали. Ежедневно, ненасытно, совершенно не раздражая друг друга, иногда до 4 утра.

Ел писатель очень мало — сыр, молочную колбасу, йогурты. Пил пиво. Оказался совершенно непритязателен. Если в холодильнике не было еды — просто пил чай. Или шел в магазин и сам все покупал.
Бирюков поддержал мою идею выпускать журнал «Футурум АРТ», созвонился с Айги, Кедровым, Михайловской. Все пообещали содействие новому изданию. Вообще, Бирюков оказался прекрасным организатором, пиарщиком.
— Вы мастерски заставили весь мир говорить об Академии Зауми, — однажды сказал я ему. — Западные слависты пишут диссертации, Вознесенский восхищается. Фантастика!
Бирюков улыбался.

Рядом с Бирюковым (на улице) я почему-то начинал выглядеть более раскованно, даже нагловато. В электричке запросто у всех спрашивал, какая станция, на улице мог даже заговорить с незнакомыми девушками.
— Ты дома! — говорил Бирюков. — Этим все сказано.

Как-то раз мы возвращались с ним домой, а нам навстречу вышли из темного переулка три подвыпившие девицы.
— Где здесь бар «Три кабана»? — спросила одна из девиц.
— А вам два кабана не подойдут? — нагловато вопросом на вопрос ответил я.
Девчонки пришли в восторг.
— А вы точно кабаны? — полюбопытствовала одна из них.
— Да, — сказал я. — Валим всех.
— Классно, — сказала девчонка. И — правда! — захрюкала.
Испугавшись, что девицы согласятся пойти вместе с нами, я побыстрее свернул тему разговора, и мы подались с Бирюковым восвояси — разговаривать дома о поэзии, а не о кабанах и телках.

Затем мы встретились в Тамбове. Милая мама Сергея Евгеньевича угощала нас прекрасными блинами, Бирюков показал мне стихи молодых поэтов Академии Зауми. Ребята и впрямь оказались талантливыми.

Тамбов. Начало восьмидесятых. Моя несуразная, кочевая юность. Я тогда покупал все поэтические сборники, которые выходили. Помню, приобрел и книжечку Сергея Викулова «Прости, береза». По дороге встретил своего старшего товарища Сергея Бирюкова. Он спросил: «Что у тебя за книжка в руках?». Я показал. Он улыбнулся:
— Понятно: заломал березу. А теперь извиняется…

Почти каждый день выходят мои журналы или газеты (их у меня уже около десятка).
Почти каждый день кто-то из авторов размещает в ФБ свою публикацию, обнародованную в моих изданиях.
Никакие другие публикации авторов, как правило, не интересуют. Однообразный эгоцентризм авторов понятен и привычен. Я тут не удивляюсь.
Я удивляюсь другим людям, моим друзьям — Сергею Бирюкову и Юрию Милорава.
Вот они каждый раз присылают по электронной почте разбор того или иного номера, пишут — что понравилось, что не понравилось. Советуют, как улучшить журналы. Два увлеченных не только собой человека на весь русскоязычный литературный мир. Два великих человека. Два моих друга.
Если честно, мне больше не надо.

Часто думаю о творчестве Юрия Милорава. Он сделал невероятное — полностью убрал из стихов сюжет, видимую логику. В русской поэзии это сделать в полной мере ранее не удавалось никому. Интересно, что к такому стилю Юрий пришел не сразу, он писал и публиковал еще в Тбилиси, на Родине, вполне традиционные стихи.

Более щедрого человека, чем Юра Милорава, я не встречал. По-моему, самое большое в мире искусство — в баре или кафе заплатить за него. Уверен, что этим похвастаться не может ни один человек. А сам при этом живет очень скромно. Так было в Москве. Так было в Чикаго. И так сейчас в Израиле.

Юра Милорава рассказал милый анекдот.
Абрам и Сарра идут мимо мавзолея.
Абрам говорит:
— Здесь, Сарра, лежит великий Ленин.
— А почему он великий?
— Он избавил нас от цепей.
— От каких цепей?
— Ты что, не помнишь наши золотые цепочки?!

Как всегда часами говорили с Юрой Милорава о поэ-зии. Договорились до того, что поэзия — это лепет, бормотание. Поэт — юродивый, шаман, а не герой. Кажется, здесь никто больше так не думает.

Пошли лет двадцать назад в гости с Юрой Милорава и его девушкой к художнику и поэту Юрию Косаговскому.
Косаговский встречает нас на пороге своей квартиры:
— Вот явился Милорава. С ним гостей идет орава…

Юрий Милорава о поэзии:
— Европа давным-давно отказалась от рифмованных стихов. Это уже устаревшая технология. В космос нельзя полететь на солярке. Мы отстали на несколько веков. Сейчас писать в рифму — то же самое, что ходить в цилиндре или строить дворцы с колоннами. Мы живем в своем мире, не считаясь с реалиями окружающего пространства. Как за железным занавесом. И пишем, пишем бесконечные сюжетные стихи, которыми нельзя выразить время.
Я с Юрой во многом согласен. Хотя не считаю рифму страшным атавизмом. Я солидарен с Юрой в том, что сюжет противен естеству поэзии. Сюжетные стихи — это уже проза.

Мне было двадцать три года. Я пришел в «МК», к Александру Яковлевичу Аронову. И попросил его почитать мои стихи.
Он прочитал. И сказал:
— Экспрессия у Вас есть… Вам сейчас сколько? Двадцать три? Нужно до двадцати пяти развить свой талант.

Потом Аронов познакомил меня с Ю. А. Влодовым, который тоже работал в «МК». Мы быстро подружились с Юрием Александровичем.
А с Ароновым я больше никогда не общался. Но слова его запомнил.

Александр Аронов написал много замечательных стихотворений. Вот одно из них.

По-моему, это шедевр.

Мне было двадцать пять лет. Я пришел в «Новый мир». И показал свои стихи Олегу Григорьевичу Чухонцеву.
Он нашел у меня одно хорошее стихотворение.
Я удивился:
— Так мало?
Он удивился тоже:
— Я у Пушкина найду пять, у Гумилёва три… Одно стихотворение — это для русской литературы очень много.

Прошло более 30 лет.
Я понимаю, что Чухонцев меня тогда перехвалил…

Эдуард Лимонов пишет, как Артур Хейли, социографические книги. То есть Лимонов — автор, у которого нет воображения. Фактически он журналист. Он пишет только о том, что знает. Именно поэтому Лимонов прошел через множество войн, эмиграций, тюрем. Он с а м этого хотел. То, что для других смерть, для Лимонова манна небесная.
Уверен, что никакая партия его не интересует. Он писатель. Его цель — писать книги. Хорошие книги. Он их и пишет. Они продаются во всех магазинах.
Все это замечательно. Мне только жаль его адептов, которые всерьез воспринимают Эдуарда Вениаминовича как политика. Идут за него, образно говоря, на амбразуру, томятся в застенках.
Я думаю, что Лимонов зашел в историю русской литературы с черного хода политики.

Лимонов сердится по «Эху», что на встрече с Путиным были оппозиционеры Рыжков, Собчак…
Наивный, трогательный писатель!
Ну, разве это оппозиция?! Рыжков — бывший зампред Госдумы, сейчас активно участвует в выборах, Собчак — дочь «отца русской демократии» и бывшего шефа ВВП.
Разве могут эти несомненно уважаемые люди быть оппозицией?! Конечно, нет. Они — часть единой системы.
Или я не прав?

Постепенно Лимонов, Царство ему Небесное, стал великим писателем. Его героическая биография (судьба) — это его главная книга.

Помню, в 1991 году пришел в Париже, где я тогда жил, в гости к Н. А. Струве, в его замечательный книжный магазин. Никита Алексеевич подарил мне чемодан книг. Я тогда очень удивился его доброте. Спасибо.
Сейчас я сам очень часто дарю книги, которые лежат у меня на складе. Но я дарю их не из-за того, что я такой щедрый. Просто книги почти никто не покупает. Да, покупателей все меньше и меньше.

Помню, был в девяностые годы в Нью-Йорке в гостях у Лены Довлатовой и Норы Сергеевны Довлатовой (мамы Сергея Донатовича).
Лена рассказала, что Довлатов их таксу Яшку любовно называл Яковом Моисеевичем.
Настоящий Яков Моисеевич (Андрей Седых) об этом знал, но ничуть не обижался. Однако рекламу еженедельника «Новый американец» (который редактировал Довлатов) печатать в своей газете отказывался категорически.

Нью-Йорк. 90-е. Мы поднимались на лифте вместе с Леной Довлатовой. Ехали к ней в гости. С нами оказалась какая-то американо-еврейская семья. Маленький непосредственный мальчик спросил, глядя на нас:
— Are you brother and sister? (Вы брат и сестра?)
Мы улыбнулись, ответили, что нет. Хотя чисто внешне мы действительно похожи.
Вспомнил об этом забавном нью-йоркском эпизоде не случайно. Когда я выпустил книжку своих рассказов, многие мои приятели сказали, что я нахожусь под влиянием творчества С. Довлатова. Это правда. Но это неполная правда. Дело в том, что на самом деле не меньшее влияние на меня оказали В. Вересаев и Б. Ямпольский, Н. Тэффи и Ф. Искандер и многие другие прекрасные писатели, которым я, конечно, не чета. Но права считать их своими учителями у меня не отберет никто.

Более 30 лет назад, когда мы с Наташей Лихтенфельд жили в райцентре в Тамбовской области и работали учителями, мы по вечерам слушали «Радио Свобода». Особенно мы заслушивались двумя великолепными авторами — Сергеем Довлатовым («Ремесло») и Фатимой Салказановой (передача «Поверх барьеров»). А потом, спустя годы, Лена Довлатова (вдова писателя) подарила мне в Нью-Йорке компьютер Сергея Донатовича. А замечательная Фатима Салказанова, которая, увы, в 2017 году ушла из жизни, часто комментировала мои записи в Фейсбуке. Это все для меня какая-то невероятная фантасмогория! Вообще, в жизни множество чудес и щедрости Провидения. А шарик земной, конечно, крошечный.

1995 год. Я в гостях у поэта Константина К. Кузьминского на Брайтоне. Речь у нас, нищих стихоплетов, зашла о ценах на недвижимость в Нью-Йорке.
Костя:
— Можно дом купить и за три тысячи. Например, в Гарлеме. Но в придачу надо покупать автомат Калашникова.

1993 год. Нью-Йорк. Я заехал на Брайтон в гости к Константину К. Кузьминскому, с которым тогда дружил. Он говорит:
— Женя, Вы общаетесь с Довлатовыми. Скажите им, что я Серёжку не спаивал. Пусть они на меня зуб не точат.
Я сказал об этом Лене Довлатовой. Она как-то грустно улыбнулась.

Приехал из Питера замечательный поэт и художник Валера Мишин. Звонит:
— Женя, я так удивлен литературным нравам — все со всеми ругаются, обливают друг друга грязью. Ты вообще какой-то конфликтный — не ладишь с Кузьминым, Кузьминским, Очеретянским и т. д.
Отвечаю:
— Вранье, я человек мирный, спокойный, толерантный, первый ни на кого не нападаю.
Валера:
— А ты знаешь, дом Кузьминского в Штатах рекой в разливе смыло. Многие его публикации погибли. В частности, журнал, где ты напечатал его поэму «Девочка из Днепропетровска». Вот он просит меня эти номера достать.
Я:
— Ничего ему не дам. Пусть сначала научится с людьми разговаривать. А то как оскорблять меня, так он первый, а теперь ему, видишь ли, журналы понадобились.
Валера:
— Но ведь он такой персонаж, его уже не изменишь. А ты человек мирный, спокойный, толерантный.
Я:
— Да, ты прав, я мирный, спокойный, толерантный.
Валера:
— Что же мне передать Кузьминскому?
Я:
— Передай ему, чтобы он пошел на х…

Прошли годы. Увы, ушел из жизни замечательный поэт Константин К. Кузьминский. Мне его не хватает. Мне стыдно, что мы ругались. Недавно я написал стихотворение, ему посвященное.

Январь 2021 года. Сильные крещенские морозы. Я хожу в пальто, которое мне подарил лет тридцать назад в Нью-Йорке поэт Константин К. Кузьминский, Царство ему Небесное!
Все было. Мы и дружили с Костей, и страшно ругались. Он даже грозился убить меня за то, что я неполностью напечатал в журнале «Дети Ра» его поэму. Да, все было. Но ни одному дурному слову я не верю. Я верю добрым делам. Это замечательное старенькое — очень теп-лое! — пальто Кости Кузьминского… Оно меня до сих пор согревает.

Ко мне в гости, в редакцию, пришел поэт Вадим Ковда. Спрашивает, как я так кручусь много лет, как выдерживаю безумные ритмы московского бизнеса, наверное, меня много раз обманывали…
Никто меня и никогда не обманывал. Или я этого не помню. Или я такой хитрый, что меня трудно надуть. Не знаю. Но меня это меньше всего волнует. Сейчас, когда мне уже много лет, я думаю о другом: как бы я никого не обманул. Сейчас я очень хорошо знаю: обманул кого-то — обманул самого себя.
…А Вадим Ковда теперь в лучшем из миров. Царствия Небесного!

2014 год. Собрание Союза писателей Москвы. На сцену вышел мудрый Олег Максимович Попцов.
Сказал:
— Сейчас много образованных, но мало умеющих.

Это чистая правда. Впрочем, и образованных мало.

К. В. Ковальджи, Царство ему Небесное, прислал мне несколько лет назад такое письмо:
«Дорогой Евгений Викторович! Вашу книжку "Секс в маленьком московском офисе" прочитал с удовольствием. Секса мало, таланта много!»

Скольких же людей согревал своим теплом незабвенный Кирилл Владимирович!

К. В. Ковальджи рассказывал:
— Рынок — это хорошая лавка. Когда приходишь в лавочку к мяснику — и он может дать тебе скидку. А сейчас скидку никто не даст, потому что торгуют не хозяева, а наемные работники.

Помню, разговаривал лет десять назад с моим прекрасным старшим другом Кириллом Владимировичем Ковальджи. Обсуждали, как всегда, разные проблемы. Я что-то долго и несуразно болтал, ругая нынешнюю политическую систему. Кирилл Владимирович — самый мудрый из известных мне людей! — слушал. Потом он сказал: «Наша прежняя система была несправедливой. А эта оказалась — гибельной».
В одной фразе сказано все.

В метро встречался с Кириллом Владимировичем Ковальджи. Он передавал мне альманах «День поэзии», где меня напечатали (спасибо Серёже Мнацаканяну!), а я ему — журнал «Дети Ра» с его публикацией.
Кирилл Владимирович показал мне две шикарно изданные книги — Самойлова и Смелякова.
— Вот купил, — сказал он, — по десять рублей сборник. Распродажа.

Да, стихи, кажется, читателю не нужны.
Потом мы разошлись в разные стороны.
Садясь в свой вагон, я увидел, как Кирилл Владимирович подает денежку какому-то старичку.

Мой старший товарищ Кирилл Владимирович Ковальджи подарил мне книгу своих мемуаров и эссе «Моя мозаика, или По следам кентавра». Книга замечательная. Мудрая, поучительная, захватывающая… Кто ее прочтет? Мало — увы и ах! — людей ее прочтет. Потому что мало кто из нас умеет продавать свои книги. Надо было бы сделать совсем другую обложку, дать другое название. Что-то вроде: Неизвестная жизнь знаменитых писателей — Катаева, Ахмадулиной, Тарковского и т. д. Тогда бы, глядишь, и купили.
Ну да ладно! Главное, что книга вышла. Очень хорошая книга.

Конец восьмидесятых. Кирилл Владимирович Ковальджи, тогда сотрудник журнала «Юность», пригласил меня на заседание своего литературного объединения. Я пришел. Перед аудиторией выступал какой-то стихотворец из Израиля (не вспомню сейчас его имени). Долго и упоительно рассказывал о том, как русские живут в этом еврейском государстве.
Ироничный Игорь Иртеньев, помню, полюбопытствовал:
— А погромы на русских там не устраивают?

31.12.2014. 19.30. Позвонил великий К. В. Ковальджи. Поздравил с Новым годом. А я, разумеется, поздравил Кирилла Владимировича.
— Я Ваш пламенный болельщик, — сказал Поэт.
А я прослезился. От счастья.

25.08.2014. Позвонил замечательный Кирилл Владимирович Ковальджи: «Евгений Викторович, спасибо за статью (рецензию) Ольги Денисовой обо мне, которую Вы напечатали в "Зинзивере". Статья очень точная и глубокая. Передайте Ольге мою сердечную благодарность».
Прекрасные слова.
Чувство благодарности — великое чувство. Очень редкое сейчас, к сожалению.

2016 год. Кирилл Ковальджи прислал стихи. Трагические и высокие. Замечательные.

Разговаривал много лет назад с Ольгой Татариновой о Кирилле Ковальджи (их уже обоих, увы, нет на земле).
Ольга:
— Кирилл — это мудрец!

Это правда. Я даже не знаю, о ком из современных писателей (кроме Искандера) еще можно сказать такое. Эссеистско-дневниковая проза Ковальджи «Обратный отсчет» — одна из самых мудрых книг, которые я когда-либо читал.

Кирилл Владимирович Ковальджи: «У Степанова есть рассказик про человека-дерево. Он и сам похож на дерево. Ветвистое, большое. Он очень разноплановый и одаренный человек. Поэт, прозаик, критик, издатель, бизнесмен, общественный деятель. Редкий человек. Его надо беречь, холить и лелеять».
Нашел случайно такой текст моего старшего друга на портале www.futurum-art.ru
Кирилл Владимирович и сейчас мне помогает. Мне его очень не хватает. Есть незаменимые люди.

…Если бы все относились друг к другу, как К. В. Ковальджи!..

Никогда не забуду выступление в Еврейском культурном центре в Марьиной Роще Веры Зубаревой, поэта и филолога из США. Она тогда прочитала стихи и показала фильм про своего замечательного отца — поэта и моряка Кима Беленковича.
Вера хорошо сказала:
— Наступает такой период, когда мы становимся родителями нашим родителям.

Это очень правильные слова.
Главный вопрос — что я сделал для своих мамы и папы?..
А моя прекрасная мама Аза Георгиевна Степанова сейчас тяжело болеет.
Господи, спаси и сохрани!
…23.08.2017 мама умерла. И больше говорить на эту тему я пока не могу.

Леонид Губанов. Одно — при жизни — напечатанное стихотворение.
Георгий Оболдуев. Одно — при жизни — взрослое напечатанное стихотворение.
Владимир Высоцкий. Одно — при жизни — напечатанное стихотворение.
Великие поэты.
Печататься — необязательно. Просты и прозрачны пути литературного бессмертия.
Не локти. Талант. Судьба.

Анатолий Парпара рассказывал:
— Я был в гостях в Праге, сидел в кафе со своим другом, поэтом-переводчиком…
Вдруг услышал, как молодые немцы за соседним столиком говорили о том, что русские — агрессивные люди.
Я подсел к этим молодым людям и спросил: А сколько раз русские нападали на Германию? Правильно, ни разу. А немцы? А немцы нападали неоднократно.
И на этом наш диспут закончился.

На одном светском банкете подошел к замечательному актеру и поэту Михаилу Ивановичу Ножкину:
— Михаил Иванович, обожаю Ваше творчество, можно с Вами сфотографироваться?
Он обнял меня и сказал:
— Да, конечно, можно, ты же писатель… Как и я. Меня знают как актера, а я поэт, писатель, драматург. Хочу подарить тебе свои книжки…
Очень я люблю Михаила Ивановича Ножкина. Его роль Бекаса в сериале про резидента, его песни, его стихи… Светлый человек. Дай Бог ему здоровья!

1986 год. Я еще живу в Тамбовской области и работаю учителем в школе. Приехал в Москву, зашел в редакцию журнала «Дружба народов». Показал стихи редактору отдела поэзии Алексею Максимовичу Парщикову. Он внимательно прочитал и вынес суровый вердикт:
— Это не мое. Вам ближе поэты-иронисты. Например, Владимир Друк… Вам с ними надо больше общаться.
Я попросил Алексея Максимовича подписать мне книгу его стихов (это был коллективный сборник). Он сделал лестный для меня автограф (видимо, чтобы побыстрее от меня отвязаться!), а потом спросил:
— А где Вы эту книгу взяли?
Я честно ответил:
— В селе Платоновка Тамбовской области, в книжном магазине. Я живу недалеко от этого села — в районном центре.
Алексей Максимович попросил купить и ему своих собственных книг.
И в следующий приезд в Москву я привез Парщикову 10 его книг.
Он очень обрадовался. Спросил, сколько он мне должен.
Я, разумеется, от денег отказался.
Вспомнил обо всем этом, чтобы еще раз восхититься, как в советское время мощно работала система распространения книжно-журнальной продукции.
В той же далекой Платоновке мы с моей женой Наташей Лихтенфельд покупали десятки замечательных книг.
Теперь эта система распространения разрушена.
И выдающийся поэт Алексей Парщиков (я о нем, кстати, писал в «Знамени»), к великому сожалению, умер.

Перечитывал Парщикова.
…Как-то стыдно теперь самому писать стихи.

В 1986 году я пришел в редакцию журнала «Дружба народов», чтобы показать свои стихи.
Меня принял, как я уже рассказывал, редактор отдела поэзии Алексей Парщиков.
Он сказал, что мои стихи ему не близки, но в целом пообщался со мной дружелюбно и уважительно.
Он добавил:
— Вам надо познакомиться и подружиться с Владимиром Друком. У вас есть что-то общее в подходе к поэзии.
Прошло 30 лет.
В ноябре 2016 года в нью-йоркском ресторане «Дядя Ваня» мы выпили по рюмке с поэтом Владимиром Друком. И перешли на ты.
Кстати, мне очень нравятся стихи этого поэта.
Алексей Парщиков оказался прав.

Марина Кудимова, переведя в советское время огромную поэму одного узбекского автора, сказала мне:
— Тот, кто прочтет эту поэму до конца, будет лауреатом конкурса имени М. Кудимовой.
Лауреатов не оказалось.

Из разговора с Мариной Кудимовой.
Я:
— Подростки должны читать, приобщаться к искусству. Поэтому я и устраиваю в Рассказове (районный центр, где я тогда жил и работал) литературные вечера.
Марина:
— А сами-то Вы, Женя, много, будучи подростком, книжек прочитали?
Я замялся, вспомнив свое отчаянное дворовое детство.
— То-то! — продолжила поэтесса. — Подросток должен заниматься спортом, играть в футбол, бегать, прыгать, чем бы я и сама сейчас занялась с великим удовольствием. А стихи, искусство… Поверьте, наша школа мудра. Потому как не отягощает умы подростков литературой, поэзией. Поэзия — точная и непростая наука. Не проще высшей математики. Ни та, ни другая не доступны всем. Поэтому, кстати, я и ратую за поэтические книжки тиражом в сто экземпляров.

Марина Кудимова говорит:
— Поэзия — это сад, а не лес.
Я говорю:
— Поэзия — это лес, а не сад.
Иван Иванович Иванов говорит еще что-то.
И все точки зрения имеют право на существование.
Поэзия — всюду.

Общался с Мариной Кудимовой. Как всегда, записывал за ней.
«Поэтов в России больше, чем поэтов».

«А у гения сестры нет».

Марина Кудимова рассказывала:
— Константин Симонов переводил Киплинга. И нашел в неопубликованных стихах такую строку — «Жди меня — я не вернусь…»
Жди меня — я не вернусь. Это гениально.
Жди меня — и я вернусь. Это хорошо.

С Геннадием Николаевичем Айги, Царство ему Небесное, меня познакомил в конце прошлого века, точнее, в декабре 1999 года, мой друг и наставник Сергей Евгеньевич Бирюков. Я тогда начал издавать журнал «Футурум АРТ», и Бирюков в один из своих приездов в Москву взял меня с собой в гости к Айги. Я хотел пригласить к сотрудничеству и Геннадия Николаевича.
Народный поэт Чувашии, лауреат всех мыслимых и немыслимых премий, он жил вместе со своей второй супругой Галиной Борисовной недалеко от подмосковной станции «Красный строитель», в небольшой двухкомнатной, напрочь заваленной книгами квартирке. В кирпичной пятиэтажке.
Геннадий Николаевич оказался веселым, словоохотливым бородачом в валенках.
К журналу «Футурум АРТ» Айги отнесся с огромным вниманием и все время повторял — «футурум», «футурум». Геннадий Николаевич надарил мне уйму всевозможных книг, обещал всяческое содействие.
Речь зашла о поэзии. Я спросил у Айги, кого он считает лучшими современными поэтами.
Айги ответил, что во время Советской власти не появилось ни одного.
— Но все-таки, наверное, Слуцкий, Глазков? — предположил Бирюков.
— Да, да, — конечно, — неожиданно быстро согласился Айги. — Володя Соколов еще, Ксения Некрасова, Твардовский. А вообще, мои поэты — это, конечно, Хлебников, Маяковский, Елена Гуро, Василиск Гнедов, Божидар…
Заговорили о PR-е в литературе, Геннадий Николаевич вспомнил книгу Эммы Герштейн, в которой показан неприглядный моральный облик Мандельштама.
— Ясно, что Мандельштам — не очень хороший человек, — заметил Айги, — но поэт первоклассный, против этого не попрешь. Ахматова поэтесса слабая, но она была блестящим имиджмейкером, которая умело внедряла в сознание мысль о двух гениях в русской поэзии — о Мандельштаме и ей самой.
Когда мы прощались, Геннадий Николаевич обнимал меня и Бирюкова и приговаривал: «Футурум, футурум».
Потом мы общались долгие годы. Это было замечательное время…

Помню, мне говорил Геннадий Николаевич Айги:
— Подражателей очень много. Очень много людей, которые знают поэтическую систему Менделеева. А поэтов мало, единицы. Поэты — это те, кто выходят за рамки. Целан, Сёренберг, Холин, Файнерман…

2004 год. Геннадий Айги звонит Юрию Милорава. Юра рассказывает ему о том, что в «Новом мире» (№ 8, 2004) назвали статью «Эпос Айги», опубликованную в моем журнале «Футурум АРТ», апологией мнимого. Геннадий Николаевич молчит. Потом начинает рассказывать о себе:
— А мы сейчас в деревне живем, собираем малину, чернику… Иногда стихи сочиняем — занимаемся созиданием немнимого…

2004 год. Едем в поезде из Чувашии в Москву. Айги, Милорава, репортеры… Красавица-журналистка из Франс-Пресс Мариэль Еде спрашивает у Геннадия Николаевича, кто из русских поэтов у него самые любимые.
Ответ неожиданный:
— Лермонтов и Анненский.

2002 год. Айги пригласил меня на концерт своего сына Алексея.
Алёша поразил. Он обращается с душой слушателя, как великий Зидан с футбольным мячом. Делает что хочет. Алёша — настоящий шаман от музыки. После концерта я сказал Айги:
— Геннадий Николаевич, теперь я точно знаю, что Вы великий человек…

Он заулыбался.

Атнер Хузангай рассказывал. «Начало семидесятых. Я первый раз иду в гости к Айги. Подхожу к квартире. Дверь раскрыта. Хозяев нет. На стенах — картины: Зверев, Вулох, кто-то еще. Заходи — бери. А в углу в кроватке лежит маленький ребеночек. Я подошел к нему. Он запищал. Я побежал в магазин и купил молока. Ребенок попил и успокоился.
Вскоре пришли родители. Они уехали срочно по какому-то делу…»

А ребенок теперь вырос. И стал знаменитым музыкантом Алексеем Айги.

Айги:
— Есть этот свет, есть тот, а есть Токио.
Геннадий Николаевич был в Токио два раза.

2004 год. Едем в автобусе на Родину Айги, в деревню Шаймурзино.
Поэт Арсен Мирзаев спрашивает у художника Игоря Улангина:
— Далеко еще?
Игорь отвечает:
— Сорок два.
Оба добродушно улыбаются.

2004 год. В райцентре Батырево (деревня Шаймурзино в этом районе) много пили за здоровье Айги. Произносились тосты. Я тоже сказал. На чувашском языке. Привожу дословный перевод.
Пусть будет улица Айги при жизни поэта.
Все обрадовались и поддержали.

Толпы необразованных людей пишут бесцветные, одинаковые верлибры.
— Наш вождь, — кричат они, — это Айги.
Читаю работу профессора-стиховеда Юрия Орлицкого. Он доказывает: в основе творчества Айги лежит силлаботоника.

В Батырево выходит районная (бывшая партийная) газета. Она называется «Авангард».

Когда раньше выходили мои книжонки, я знал, кому их подарить. Татьяне Бек, Геннадию Айги… Потом по телефону шел разбор по гамбургскому счету. Немножко хвалили, сурово ругали… Говорили по-существу. Кому дарить сейчас?

В трагические дни августовского путча 1991 года я был дома, ко мне в гости, в родительскую квартиру в Вешняках, приехали мои близкие товарищи — литературовед Владик Кулаков и писатель Юрий Витальевич Мамлеев, с которым мы подружились во Франции, в Париже.
Мы пили чай, разговаривали о судьбе страны.
Владик ушел домой первый, а мы еще долго беседовали с Юрием Витальевичем, который мне тогда казался очень пожилым и умудренным жизненным опытом человеком.
Проговорили до вечера, я пошел провожать писателя домой, он тогда жил вместе с женой Машей в Новогирееве, у знакомых. Мы дошли до Кусковского парка, встали у автобусной остановки. Юрия Витальевича как прорвало. Он стал очень энергично говорить:
— Женя, не уезжайте насовсем из России, запомните: Запад нас ненавидит. Не понимает и ненавидит. Счастья Вы там не обретете, как не обрел я. А здесь, дома, Вы пригодитесь. Здесь у Вас гораздо больше шансов для самореализации…
Я не знал, что ответить старшему товарищу, шансов пригодиться собственной стране у меня тогда было не много — нищета, в которой я тогда жил, достойна отдельного повествования.
Я не послушал совета писателя и сделал потом несколько попыток прижиться на Западе — во Франции, Швейцарии, США, Германии… Если честно, ненависти я не встретил, обрел много друзей, был счастлив в любви, но в чем оказался прав Ю. В. Мамлеев, так это в том, что шансов для самореализации у меня, русского литератора и издателя, действительно больше дома. Впрочем, свой опыт я никому не навязываю, просто рассказываю о своей давней беседе с замечательным писателем.

Мой любимый поэт Арво Антонович Метс, многие годы проработавший редактором в «Новом мире», мечтал стать водителем троллейбуса и читать на остановках пассажирам стихи.
Я тоже хотел бы стать водителем троллейбуса, но по состоянию здоровья, увы, не могу.

Купил толстенную книгу стихов Дмитрия Быкова. Честно все прочитал. Удивительная смесь легкости Пушкина и афористичности Асадова.
И очень много лишних слов.
Вот Быков пишет в стихотворении «Памяти Николая Дмоховского»:
«На изрядный возраст его не глядя,
Я к нему обращался без всяких «дядя»
И всегда на ты — никогда на вы».
Но ясно ведь, что если «всегда на ты», то «никогда на вы». Понимаю, что организация поэтического текста отличается от текста прозаического. Но все равно масло масляное получается. Но в этом весь Быков. Талантливый человек. Но тайны в его стихах для меня нет.

Сергей Доренко выступает по «Эху Москвы»:
«Русская интеллигенция может только жрать и срать…»

Дмитрий Быков пишет в «Труде-7», № 26-т/6 (25198-т) от 15–21 февраля 2007 г.:
«Нет у нас ничего, кроме нефти и гордости».

Как на это реагировать? Возмущаться, вступать в полемику? По-моему, нужно понимать: это провокация. Доренко, видимо, все делает для того, чтобы «Эхо», единственную оппозиционную (условно) радиостанцию, закрыли. Засланный казачок. А Быков… Помню Диму по журналу «Столица», где мы работали вместе несколько лет. Умный и образованный человек, но зачем писать такую чушь?

Лимонов пишет о Быкове:
«Осип Эмильевич Мандельштам, самоубийственно и упрямо читавший своим знакомым стихотворение о хозяине Кремля — "кремлевском горце", подвергал себя страшной опасности и умер в лагере. Дима Быков поет свои веселые вирши, свои кукиши из кармана, и ни на него, ни на неприглядного артиста Ефремова власть даже не цыкнула. Быть фрондерами сегодня безопасно и прибыльно. Они ж денег заработали немало гастролями, эти куплетисты, Мандельштам заработал смерть».

Не буду комментировать.

Сентябрь 2013.
Был в Одессе.
Включил ТВ — там опять Дмитрий Быков.
Кажется, он точно знает секреты клонирования…

С. Булгаков и П. Флоренский считали, что Исус в поэме А. Блока «Двенадцать» — это лжемессия.
Прочитав статью К. Хайруллина, которую мы опубликовали в одном из номеров журнала «Зинзивер», я тоже начинаю так думать.
Ну, конечно, Христос не может идти «с кровавым флагом».

На одном литературном вечере я подошел к классику верлибра Вячеславу Куприянову, известному (помимо стихов) тем, что долгое время собирал стихотворные рукописи других авторов.
— Вячеслав Глебович, хотел бы с Вами поговорить о Вашем архиве. Может быть, Вы кого-то порекомендуете для нашего журнала?
Куприянов ответил, как отрезал:
— Весь архив съели крысы. Остались только мои стихи, проза…

Встречаю в поликлинике классика русского верлибра Вячеслава Куприянова
— Ну как ты, Женя? — спрашивает он.
— Нормально, Вячеслав Глебович, — отвечаю я. — А Вы как?
— И я нормально. Анализы вроде нормальные.
— Рад, очень рад. И у меня нормальные.

Ну вот и поговорили.

Помню, много лет назад мы с моим лучшим другом Юрой Милорава пришли в гости к профессору Юрию Борисовичу Орлицкому в РГГУ. Он, увидев нас, улыбнулся своей неподражаемой улыбкой:
— Ребята, как я рад вас видеть! Мне так понравились ваши новые книжки.
Я даже удивился:
— Юрий Борисович, Вам, правда, понравилось?
— Да. В полиграфическом смысле…

Позвонил Володя Цыбульский, милый человек и очень хороший журналист. Много лет назад он был у нас в журнале «Столица» замом главного.
Спрашиваю Володю:
— Чем занимаешься?
— Дома сижу и книжки пишу.
Вот это молодец! Пример для подражания.

Алина Витухновская:
Презервативы рвались, как принципы.

Она же:
Если действительность описывают, значит, ее уже нет.

Витухновская — очень талантливая девушка. Читать ее всегда интересно, правда, иногда жутковато.

В 1991 году я жил во Франции. Был стажером издательства «Bауаrd Presse» (журнала для подростков «Phosphore»). Однажды, когда я остался дома один, а Жан-Жак Фреско, мой непосредственный руководитель, который гостеприимно предоставил мне кров, уехал в очередную командировку, я позвонил профессору Восточного института господину Ренэ Герра. В Москве я кое-что о нем слышал. Читал теплые отзывы о нем Ирины Одоевцевой в книге «На берегах Сены». Знал, что замечательная книга Зинаиды Шаховской «В поисках Набокова» вышла с посвящением, в частности, этому человеку. Знал, что он активно интересуется русским искусством.
Я позвонил и начал, как теперь понимаю, тупо и вызывающе нахально заманивать его к себе в гости:
— Приезжайте, господин Герра, ко мне, в Мант ля Жоли. Это не слишком далеко от Парижа. У меня есть икра, водка. Посидим, поговорим. Я сделаю с Вами интервью, глядишь, его потом и напечатают.
Видимо, эта неуемная наглость ошарашила видавшего виды профессора. Он просто опешил. Дело в том, что обычно в гости напрашивались (да еще как!) к нему. Он же — наоборот — многим давал от ворот поворот, чтобы не сказать похлеще. Например, журналиста Феликса Медведева он просто послал… (Да-да, именно туда.)
Герра же начал приглашать меня к себе, заверяя, что у него нам будет несколько уютнее. Я решительно отказывался. Но потом все же согласился.
И вот я в гостях у профессора. Что же я увидел? Два роскошнейших, стоящих рядом трехэтажных (окна бронированные!) особняка, где хранятся русские картины, рукописи и автографы прославленных наших соотечественников — от Пушкина до Бунина и Зайцева.
Приведу только одну цитату из достаточно официального источника. Газета «Известия» от 6 марта 1989 года. Эд. Поляновский «По ту сторону» (Парижский дневник);
«…Собрание картин, если считать не только масло, но акварели, наброски, — несколько тысяч. Но главная редкость — литература, поэзия. У него более 40.000 именований уникальных книг, 10.000 томов русской эмигрантской поэзии. По его уверениям — самое большое в мире. Архивных материалов и писем — не счесть. Неопубликованные письма Бунина, Танеева, Куприна, Северянина, Ходасевича, Балтрушайтиса. У Герра много картин и особенно книг с дарственными надписями. От Зайцева ("Дорогому…", "с лучшими чувствами…"), от Анненкова ("моему историографу"). От Адамовича, Гуля, Вейдля, Зака, Шаршуна, Терапиано, Лифаря…». И это не все. Далеко не все.
И что самое замечательное, это богатство не лежит мертвым грузом. Господин Герра издает книги наших былых соотечественников, альбомы.
Его потом, разумеется, обкрадывают. Наши теперешние соотечественники. Перепечатывают без спроса то, что принадлежит ему. Но Герра не сдается и не унывает. Ибо главное для него — служение великой, сохранившейся, несмотря ни на какие трагические катаклизмы, русской культуре. И не из робкого десятка этот человек. Он и раньше шел против течения. Когда писал диссертацию о непопулярном — тогда — ни в России, ни во Франции Борисе Зайцеве, когда собирал по крохам абсолютно никому не нужное — опять-таки тогда! — искусство первых эмигрантов. Идет против течения и теперь. Когда объявилось немало ловких и хитроумных «любителей» отечественной культуры, не знающих простой и мудрой истины: воровать, а тем более что-то просить (не спрашивать!) — некрасиво. Все дадут и предложат сами…
Мы провели два дня вместе с Ренэ Герра, отметили его день рождения, выпили замечательного белого вина и царского (!) русского шампанского, обсудили множество самых различных проблем.
Я у профессора ничего не просил. Он сам мне дал почетное право — впервые на законных основаниях воспроизвести в России уникальный портрет Бориса Зайцева работы Сергея Иванова с автографом и легендарный портрет Е. И. Замятина кисти Б. М. Кустодиева. Я с удовольствием в свое время это сделал в моей любимой газете «Подмосковные известия».

Про знаменитого французского коллекционера и литературоведа Ренэ Герра я писал много раз. В 1991 году в Париже мы очень интересно общались. Отмечали его 45-летний юбилей, ездили по загадочным русским парижским типографиям, разговаривали о женщинах.
Я никогда у него ничего не просил. Но он мне дарил (что коллекционерам вообще-то не свойственно) множество вещей. В том числе книги, журналы, старинные открытки.
Он дал мне разрешение воспроизвести репродукции очень ценных картин из его коллекции.
«Нижеподписавшийся дает разрешение Е. В. Степанову, и только ему, воспроизвести три открытки* с репродукциями работ русских художников, сохраняя за собой мировой Copyright (* портрет Е. Замятина р-ты Кустодиева, «Версаль» А. Н. Бенуа, «Епископ» работы Б. Малявина).

Ренэ Герра
Париж, 15.VI.91».

Прошло много лет. А как будто бы они и не проходили.

25.03.2019. Разговариваем в поезде Москва — Нижний Новгород с моим давним знакомым Ренэ Герра, французским славистом, крупнейшим в мире собирателем русской книги.
Говорю:
— Я тоже собиратель русской книги. Коллекция очень большая. Но куда ее девать? Кому сейчас нужны книги?
Герра улыбается и отвечает:
— Пригодятся…

Я, впрочем, тоже на это надеюсь.

Тамара Жирмунская пишет в Фейсбуке про одно мое стихотворение: «Трогательные и безыскусные стихи. Многие мужчины и женщины узнают себя в них, но мало у кого хватит мужества и таланта открыться таким образом городу и миру».

Спасибо, дорогая Тамара Александровна!

1988 год. Сергей Евгеньевич Бирюков отнес мои стихи в журнал «Сельская молодежь», замечательному поэту и редактору Вадиму Григорьевичу Черняку, Царство ему Небесное!
Через какое-то время открываю журнал: ба, напечатали! Начинаю вчитываться: а стихи-то не мои. Вадим Григорьевич мои стихи переписал.
Такой опыт у меня был один раз в жизни. Я считаю, что и он полезный.

Главный редактор журнала «Арион» Алексей Алёхин выступал 8 июня 2009 года по телеканалу «Культура». В частности, говорил, что творческие люди — теперь вроде монахов. В том смысле, что их мало. Что их искусство сегодня невостребованно. Что нужно сохранить огонь культуры.
Это, конечно, правильно.
Тиражи журналов микроскопические. Но все-таки есть Интернет. Это большое благо.

Алексей Алёхин 27.06.2016 в передаче Александра Архангельского (канал «Культура») заметил, что значение поэта можно оценить только спустя 50 лет после его кончины.
Я с этим согласен.
Я даже грешным делом думаю, что сейчас в первых рядах далеко не лучшие.
Кстати, выдающийся поэт Леонид Губанов при жизни напечатал всего одно стихотворение.

Много лет назад, после защиты диссертации в МГУ им. М. В. Ломоносова, сидел на банкете рядом с великими филологами — Евгением Павловичем Прохоровым, Борисом Ивановичем Есиным, Элеонорой Анатольевной Лазаревич. Элеонора Анатольевна тоже рюмку выпила.
Я учился по их книгах, по их учебникам. Никогда не думал, что буду защищаться у таких могучих профессоров.
Разговаривали на бытовые темы. Запомнил такую фразу Элеоноры Анатольевны: «До тех пор пока родители живы, все мы — дети!»

Это правда.

Не так давно я напечатал в «Детях Ра» статью Людмилы Дербиной, поэтессы, сыгравшей, как известно, трагическую роль в судьбе Николая Рубцова.
Что тут началось! Меня стали по телефону оскорблять и преследовать знакомые литераторы:
— Как ты мог дать слово этой женщине! (Не буду сейчас воспроизводить звучавшие эпитеты…)
Что сказать?
Во-первых, талантливым людям всегда нужно давать возможность высказаться.

Во-вторых, Людмила Дербина — действительно очень талантливый поэт.
А в-третьих, на мой взгляд, именно Дербина стала частью судьбы Николая Рубцова, — страшной, трагической. И — высокой.

Смерть — главный микрофон поэта.

В юности я ходил в различные московские литературные объединения. В частности, в «Магистраль» и в «Магистраль-2».
«Магистралью» руководил Григорий Левин, а «Магистралью-2» — Виталий Петров, автор песни «БАМ».
Однажды по просьбе Александра Кабакова, который тогда работал заведующим отдела культуры газеты «Гудок», я написал заметку о левинском лито. Заметку напечатали.
Прихожу в «Магистраль-2» — Виталий Петров на меня смотрит волком. И мрачно произносит:
— Теперь вся железнодорожная печать для вас закрыта…
С тех пор я в «Магистраль-2» не ходил.
А в газетах «Гудок» и «Московский железнодорожник», как ни странно, печатался еще много раз.

Е. Ю. Сидоров:
— Мы ссоримся с близкими людьми, чужие нам неинтересны. К друзьям — повышенные требования.

Писать нужно те письма, которые прочтут. И на которые получишь ответ. Желательно, положительный.

(Услышал от Е. Ю. Сидорова, мудрого и опытного человека.)

2014 год. Собрание Союза писателей Москвы. За полчаса до начала ко мне подошел Первый секретарь этого СП Евгений Юрьевич Сидоров. Похвалил мой журнал «Дети Ра», сказал, что Союзу писателей ХХI века и Союзу писателей Москвы обязательно нужно сотрудничать.
— Я хотел Вас включить в секретариат СП Москвы, но у Вас оказалось много врагов, оппонентов. Это хорошо. Значит, Вы делаете дело. И журнал у Вас, действительно, хороший. Разнообразный. Вы печатаете людей не из-за идеологических принципов. Главное для Вас — это талант. Талант — это уже принцип. Когда нет таланта, появляется идеология. Терпеть не могу такие подходы…
Потом Евгений Юрьевич прошелся и по моим текстам. Одобрил дневники, статьи. Про стихи и прозу не сказал ни слова. Что ж, значит, нечего говорить. А, может быть, не читал.
…Я очень уважаю Евгения Юрьевича Сидорова. Умный, талантливый человек, многое видевший. Многое сделавший — как министр культуры России и ректор Литературного института — для страны.
Прошли годы — и Е. Ю. Сидоров все-таки включил меня в Секретариат СП Москвы. А потом приглашал выступить с чтением стихов перед его студентами в Литературном институте.

Прочитал книгу «Записки из-под полы» Евгения Сидорова. Великолепная книга. Мудрая, честная, самокритичная. Самое главное — без самолюбования.

3.07.2014. Встречаю в Переделкине Е. Ю. Сидорова.
Он говорит:
— Женечка, привет, а я читаю твои короткие смешные рассказики, все читаю. Я твой читатель и почитатель. Просто не успеваю реагировать.

Хвастаюсь, конечно. Но не вру.

В 14 лет я (профессиональный спортсмен) начал писать стихи. И стал очень много читать. У отца были все подшивки журнала «Юность». Этот замечательный журнал, собственно, и сформировал меня. О других периодических литературных изданиях я тогда даже и не знал. Мне вполне хватало «Юности». Я читал взахлеб Аксёнова и Гладилина, Амлинского и Ахмадулину, Вознесенского и Евтушенко, Вегина и Бек…
Я боготворил этих авторов и, разумеется, к журналу относился с высочайшим пиететом.
В 16 лет я рискнул показать стихи редакторам этого журнала, так сказать осчастливить своим творчеством мир.
И вот я приехал на Маяковку, где тогда размещалась редакция. Постучался в дверь. Меня встретил вахтер. И как-то равнодушно спросил:
— Ты куда?
— В отдел поэзии, — робко ответил я.
— Редакторы заняты, — ответил вахтер, но Витька сейчас освободится и тебя примет.
— А кто это — Витька? — поинтересовался я.
— Это Виктор Коркия, поэт и литературный консультант, — пробурчал вахтер.
— Понятно, — ответил я.
— Ничего тебе не понятно, — парировал вахтер. — Поэзия — дело тонкое. Для начала, ты вот что — сбегай в магазин за красненьким. Вот тебе три рубля.
И всучил мне мятую трешку.
Я был ошеломлен, раздавлен…
Я ведь пришел в храм искусств, хотел осчастливить мир своими творениями. А меня посылают за вином.
Но что делать? Сбегал, купил.
Потом меня принял В. П. Коркия. Он прочитал мои опусы и сказал мне много хороших, одобряющих слов. Видимо, он говорил их всем. И правильно делал.
Разумеется, ни единой моей строчки В. П. Коркия для печати не выбрал. И опять-таки правильно сделал.

…Я вспомнил об этой истории спустя 34 года, когда недавно был в редакции журнала «Юность», выпивал в тесном и дружном коллективе редакции. По давней (!) традиции, я принес в «Юность» бутылку красненького, которая всем понравилась.

Главный редактор Валерий Фёдорович Дударев (как некогда В. П. Коркия) сказал хорошие слова о моих стихах и поздравил с публикацией.
Я понял: круг замкнулся, я добился всего, чего хотел. Я стал автором моей любимой «Юности», мечта идиота сбылась. Правда, немного поздновато…

А Валера Дударев, к великому сожалению, в 2020 году ушел из жизни.

Когда мне только исполнилось шестнадцать лет, я, нахальный московский юноша, пришел в редакцию журнала «Юность» — предложить для публикации свои стихи.
Сотрудник отдела поэзии Виктор Коркия, прочитав мои опусы, одобрительно сказал:
— Мне понравилось. Для нас это перспективно. Пока публиковать, конечно, нечего. Но приходите попозже — через годик-другой…
Я ушел. И с тех по редакциям особенно не ходил. Жил вдалеке от Москвы, а часто и от России…
Мне было уже под тридцать, когда я решил вновь предложить журналу «Юность» свои стихи для публикации.
Встретил меня нестареющий Виктор Коркия.
Он внимательно прочитал мои стихи и сказал:
— Мне понравилось. Для нас это перспективно. Пока публиковать, конечно, нечего. Но приходите попозже — через годик-другой…
История, безусловно, забавная. Но самое забавное (и вместе с тем грустное!), что Виктор Коркия (кстати говоря, очень талантливый поэт) оказался прав. В том смысле, что «пока публиковать, конечно, нечего».

Анатолий Головков пишет в ФБ: «Философ Григорий Померанц как-то заметил: "Дьявол начинается с пены на губах ангела"».
Это очень точно сказано!
А Григорий Померанц однажды приходил к нам с Мишей Поздняевым в редакцию газеты «Семья». Мы печатали какую-то статью этого выдающегося философа. Это было в 1990 году.

Конец восьмидесятых. В редакцию газеты «Семья», где я тогда работал в отделе литературы и искусства, пришел Саша Соколов — мы опубликовали его стихи. Разговорились. Писатель рассказал, что живет в Греции вместе с женой на нищенские деньги — на 500 долларов.
Я тогда про себя ухмыльнулся. Ничего себе, нищенские деньги — 500 баксов на двоих.

Теперь я его хорошо понимаю.

По заданию редакции «Совершенно секретно» я делал в 1990 году интервью со знаменитым писателем, поэтом, а ныне дипломатом Олжасом Сулейменовым. Говорили обо всем. Я записал несколько кассет. Потом несколько дней расшифровывал их, готовил материал к печати. Принес Олжасу Омаровичу в его (не его?) офис в Хамеровском центре на визу. Он сказал:
— Текст оставь, я немного с ним поработаю, приходи завтра!
На следующий день я пришел. Олжас Омарович показал мне текст интервью, аккуратно набранный на компьютере. И хотя в финале интервью было написано, что беседу вел Евгений Степанов — я не обнаружил там ни о д н о г о моего слова.
Сулейменов сам себе задал вопросы, сам же на них и ответил.
А вот гонорар за интервью потом получил я. Олжас Омарович уверил меня, что я имею на это право.
— Ты же работал! — объяснил он мне.

Мне до сих пор неловко.

Лев Озеров написал однажды шедевр.

Коротко и ясно. И какая глубина чувств!

Кстати, Лев Озеров много лет назад познакомил меня с Семёном Липкиным.

Гулял намедни по Столешникову переулку, он теперь такой роскошный, европейский, дорогущий, помпезный…
А много лет назад, когда я был молодым московским журналистом, в Столешниковом располагалась неказистая (чердачная) художественная мастерская моего друга художника Геннадия Доброва. И я частенько к нему заходил, чаще всего не один, с девушками, ну и мы пили чай с баранками, общались… Правда — вино и водку не пили.
Гена мне рассказывал о своей жизни на Валааме, о работе участковым в московской милиции, о советских проститутках, законах художественного ремесла, о своих учителях…
Геннадий Добров (Царствие ему Небесное!) — это был мой университет жизни. Один из многих университетов.

Мама воцерковила меня в глухие коммунистические годы. Я учился в 6 классе.
Крестил меня в церкви в Вешняках (там, кстати, есть наши фамильные иконы) отец Валентин.
Окрестив меня, он сказал:
— Вырастешь, придешь в храм работать, будешь иконописцем.

Увы, иконописцем я не стал. Нет у меня такого таланта.
А потом — в 2017 году — в этой церкви отпели мою маму.
Тяжело мне.
Молюсь. Молюсь. Молюсь.

Академика Лихачёва спросили:
— Что самое страшное в жизни?
— Голод и холод.

Легендарный смогист Владимир Алейников прислал мне стихи:

Пишет мой друг Владимир Алейников:
«Твою книгу стихов прочитал я несколько раз. Ты замечательный поэт. Это ясно, как Божий день. Изумляет меня многогранность твоего феноменального таланта. В сущности, ты единственный из современников, по масштабу твоих деяний ставший настоящим исполином. Бог тебе в помощь, дорогой друг. Работай, как ты и привык, за десятерых. Но и береги себя. Таких людей, как ты, больше нет. А тебе надо еще очень многое сделать».

Приятно, конечно, это читать. Но я до сих пор не ощущая себя поэтом. Практическое и прозаическое начало во мне сильнее поэтического.

В 1989 году я напечатал в газете «Собеседник» интервью с Артёмом Боровиком, с которым мы подружились еще в юности.
Потом мы три года работали вместе в газете «Совершено секретно», куда он меня устроил на должность спецкора.
Потом мой друг трагически погиб.
Спустя некоторое время вышла книга Генриха Аверьяновича Боровика «Артём».
…Я шел по переходу в метро, заглянул в киоск (куда обычно не заглядываю), там стояла эта книга. Я купил ее. Она начиналась нашим интервью.
А накануне Артём мне приснился.

Что это все значит?

Писатель Г. В. Липенский рассказал мне много лет назад такую историю.
Граф Алексей Толстой принес рукопись «Петра Первого» в издательство. Рукопись приняли. Поручили с ней поработать редактору, корректору. Толстой, узнав об этом, возмутился:
— Как Вы смеете! Я — образованный человек, известный писатель. Я не нуждаюсь ни в редакторе, ни тем более в корректоре!
Но в издательстве все-таки настояли на своем.
В итоге корректор нашел у писателя около 600 грамматических ошибок.
Толстой был поражен. В знак благодарности подарил корректору перстень с драгоценным камнем.
Г. В. Липенскому эту историю поведал поэт (ныне покойный) Г. М. Левин, замечательный человек (я его хорошо знал), который долгое время руководил литературным объединением «Магистраль».

В первый раз я приехал в Америку в 1992 году с пятьюдесятью долларами в кармане. И продержался там месяц. Я сменил за эти тридцать дней около десяти квартир. Жил в гостях то у различных невозвращенцев всевозможных национальностей, то у милых, добрых русских стариков из второй «волны» эмиграции…
На несколько дней меня приютила в Филадельфии Валентина Алексеевна Синкевич, поэтесса и редактор поэ-тического альманаха «Встречи». Мы познакомились еще в Москве, я довольно долго был ее литературным представителем.
Валентина Алексеевна устроила мне царский прием, кормила как на убой, знакомила со своими друзьями, мы ездили в Атлантик-сити, в библиотеку Пенсильванского университета, я начал немножко приходить в себя. Однако меня стала мучить болезнь дежа-вю. Мне начало казаться, что все, что меня окружает, я видел ранее. Приехали в Атлантик-сити — чувствую: я уже тут был. Пришел к Валентине Алексеевне в гости профессор Александр Валентинович Рязановский, меня не оставляет мысль, что мы уже где-то встречались.
Я поделился своими печалями с Валентиной Алексеевной. Она ответила следующее:
— У меня нечто подобное было в войну. Когда я находилась в лагере. Мне тогда тоже казалось, что все, что я вижу, — видела раньше. Это просто переутомление организма. Явление распространенное.
И в самом деле, как только я вернулся в Москву, вошел в нормальное жизненное русло — болезнь отступила.
…А Валентина Алексеевна, к великому моему сожалению, в 2018 году покинула этот мир.

Общался много лет назад с известным ученым, президентом Международной Славянской Академии академиком Борисом Ивановичем Искаковым. Он меня поразил. Оказалось, слова Ганди «Все люди — братья» не просто красивая метафора, а реальность. Искаков доказал, что все человечество — родственники. Замыкающее колено (для всех) примерно сотое. В СНГ — это где-то девяностая ступень. А в России — примерно пятидесятая.
— Когда патриарх Всея Руси, — сказал Борис Иванович, — обращается к пастве со словами: «Возлюбленные братья и сестры», то в этом обращении отражается точное знание космофизической реальности.
Так что, если мы обманываем кого-то — мы обманываем членов своей семьи. Мир един.

Слушал по радио передачу о Башлачёве. Передавали его песни «Черные дыры», «Некому березу заломати». Очень сильный поэт.

Тихое слово Рины Левинзон отзывается во мне вечной грустью и пониманием того, как должен жить и умереть человек. Кто-то должен писать на простом и внятном русском языке. Таким поэтом является Рина Левинзон из Иерусалима.

Виталий Сундаков в передаче Михаила Швыдкого очень интересно говорил о разных культурах этносов и рас, населяющих земной шар. У каждого народа свои особенности, своя ментальность. И правила поведения. Например, есть племена, где улыбка воспринимается как угроза.
По мнению Сундакова, ментальность народа — это главное. Если ее не учитывать, можно очень сильно пострадать.
Ему возражала Наталья Басовская, профессор РГГУ. Она считает, как я понял, что суждения Сундакова отчасти расистские.
Самое печальное в этой ситуации, к а к Сундаков отвечал Басовской. Он горячился, был излишне эмоционален. У него нет культуры ведения дискуссии. Аргументы есть, а культуры нет.
У Басовской аргументов нет, а культура есть. И она смотрелась на передаче более убедительно.

Поэт и главный редактор журнала «Крещатик» Борис Марковский фотографирует своих друзей: Владимира Алейникова, Сергея Бирюкова и меня.
— Так, Вовчик, встань сюда! Улыбнись! Сержик, ты рядом с Вовчиком, Женчик, смотри в объектив, не крути головой!..
Как это мило и хорошо — Вовчик, Сержик, Женьчик…
Меня так давно никто не называл.

Прошли годы.
И Марковский назвал меня совсем по-другому.
Любой человек (включая, разумеется, и меня) неоднозначен.

В «КП» (несколько лет назад) вышла огромная статья про экстрасенса В. И. Сафонова, который, как выясняется, предсказывал будущее, давал консультации власть предержащим и т. п.
Я хорошо знал Владимира Ивановича, мы с ним общались, я делал с ним интервью, он часто звонил мне, дарил мне с дарственными надписями свои книги.
Я считал его философом, мыслителем, но никак не экстрасенсом. Более того, о его экстрасенсорных способностях мы не говорили н и р а з у. Поэтому статья в «КП» меня сильно удивила.
Интересно вот что: накануне выхода этой статьи я думал о Владимире Ивановиче, положил его книгу «О Том пока еще на Этом» в портфель, хотел перечитать на работе.
Потом куда-то ее задевал. А как вышла статья в «КП», я эту книгу нашел.

Читал намедни «Новомирский дневник» А. Т. Твардовского и «Прокляты и убиты» В. П. Астафьева.
Эпохальные и жутковатые книги, очень много говорящие о русском человеке.

(Так выдающийся музыкант и педагог Владимир Спиваков сказал 4 января 2011 года по ТВ, в передаче, посвященной юбилею М. Жванецкого. Цитата неточная, но за смысл ручаюсь.)

2.09.2014. Дыни, которые вчера стоили в нашем магазине 45 рублей за кг., теперь стоят 59 рублей.
Те, которые вчера, были такие хорошие.
А эти — плохие. Потому что за 59 рублей.
Я, как Путин или Обама, ввожу против этого вероломного магазина свои личные санкции — не буду покупать дыни. Буду (пока!) покупать арбузы. Они стоят 19 рублей за кг. Они такие хорошие. А дыни за 59 рублей плохие. Потому что дорогие.
И, вообще, где этот великий Дворкович, который обещал, что подорожания не будет?!

Зашел вчера (13.08.2014) в большой продуктовый магазин, который расположен возле моей родной станции Аэропорт.
Раньше я тут всегда покупал белорусский зеленый горошек в большой стеклянной банке за 36 рублей. Нет уже белорусского зеленого горошка в большой стеклянной банке за 36 рублей. Но есть зеленый горошек в маленькой железной банке за 60 рублей. То есть продукт для меня (потребителя!) подорожал почти в два раза. Да и железная банка более вредная, чем стеклянная.

Часто думаю о моем покойном нью-йоркском друге поэте Лёше Даене.
Мне его очень не хватает.
Он читал все, что я писал.
Всегда поддерживал.
Переводил меня.
Когда он жил у меня на Есенинском бульваре, мы болтали с утра до вечера.
Гуляли по Москве.
Нет, поверить в то, что он умер, невозможно. Это до сих пор за пределами моего разума.

«Знаешь, что опасней дурака? Дурак с инициативой!»

(Д. Гранин, «Иду на грозу»)

Писатель Владимир Монахов посмеялся над тем, что я в своем личном дневнике напечатал хвалебные отзывы о себе.
Пусть г-н Монахов успокоится. Я и ругательные отзывы о себе размещаю. Еще с большим удовольствием.

Познакомился несколько лет назад с Андреем Дмитриевичем Дементьевым. Он выступал на презентации Антологии поэтов МИДа, которая вышла в нашем издательстве «Вест-Консалтинг». Процитировал — хвастаться приятно! — мою вступительную статью из этой книги.
…Оказывается, родственники Андрея Дмитриевича (и дед, и отец) были репрессированы. Вот уж никогда бы не подумал. Мне казалось, что Дементьев такой легкий, перманентно успешный человек.

Позвонил поэт Юрий Юрченко.
Я говорю: — Юра, я сейчас занят, не могу говорить, перезвони мне, пожалуйста, в пять часов вечера.
Ровно в 17.00 Юра перезвонил, и мы условились о встрече.
Юрченко много лет прожил на Западе, привык к пунктуальности. Это замечательно. А в России опоздать на полчаса — в норме вещей.

В прошлый мой приезд в Питер (лет пять назад) после презентации журналов мы изрядно поддали. На берегу Невы. В хорошей компании. Все было чудесно. Но я уже опаздывал. Мы поймали с Володей такси и помчались на Московский вокзал. И тут мне приспичило по малой нужде. Ну прямо невмоготу.
Я говорю Володе:
— Мне надо выйти, иначе мне будет плохо. И тебе, вероятно, тоже… В общем, еще чуть-чуть — и я совершу самый неприличный поступок в своей жизни.
Володя, сообразив в чем дело, отвечает:
— Старик, терпи! Думай о чем-нибудь постороннем!
Ни о чем постороннем в такие минуты думать невозможно. Возникла ситуация безысходности.
Слава Богу, мое состояние понял водитель. И он полетел по Невскому, точно Шумахер в его лучшие годы.
Примчались. Высадились у вокзала. И побежали к поезду. Володя бежал все это время со мной. Я вскочил в последний вагон уходящего поезда.
Володя помахал мне рукой на прощанье.
Шпаков — настоящий друг.

Володя Шпаков рассказал мне много лет назад такой анекдот.
Петербуржец приехал на отдых в Крым. У него местный житель спрашивает: «А почему ты такой бледный? У вас в Питере разве нет лета?»
«Есть, — отвечает петербуржец, — но в этот день я работал».

Гуляю по Питеру — только что приехал. Думаю о Володе Шпакове. Вспоминаю, как в прошлый раз он меня героически провожал до вокзала.
Всматриваюсь в идущего навстречу прохожего — ба, так это Шпаков.
Такие истории со мной происходят довольно часто.

Володя ушел так неожиданно, так внезапно. Никому из друзей не говорил про свою болезнь.
Петербург для меня опустел.
Царствия тебе Небесного, друг мой Володя!

Скончался мой ближайший друг и сподвижник, прекрасный писатель и соредактор журнала «Зинзивер» Владимир Михайлович Шпаков. Это трагедия не только для нашего издательства, но и для всей русской литературы, которой Володя служил преданно и беззаветно. Приношу свои самые глубокие соболезнования семье Володи — Лене и Жене. Это наше общее горе. Вечная память!