I.
Говорили в Одессе: «Ничего, что без драки?..»
Я выхожу пройтись, потому что
Страшно мы все надоели друг другу
Дачной гармонией псевдорадушной.

То ли дело добрая ссора
В духе тетки, отца и деда.
Серьги готовы, но где же сестры?
Что там за птица стенает «где ты?»…

                      II.
Этот лес — из чужого детства.
(Домашний вопрос: «Далеко до моря?»)
Бабушка, радуйся — вкусно естся
Внукам в загородном предгорьи,

Но жестко стелется, чутко спится,
Хоть воздух Кэтскильщины сух и розов,
И пересмешник, одесская птица,
На глупый вопрос отвечает вопросом.

Холодок в затылкe — наставлено дулo леса.
За стеной сосед умирает будничнo, как-то пресно,
Пилит дуру-жену за кисель, за столом пролитый,
За потерянный ключ, за рассеянность и забитость.
Выражает свой гнев и страх в ежедневном вое.
Лишь она и он. Ну, и смерть. Поместились трое
В деревенском домишке: при раке полезна дача.
А столкнись во дворе — не пожалуются,
                                                                 не заплачут.

На другое лето — все тихо, соседа нету.
А как было бы славно нам вволю повыть дуэтом.

Люди выезжают, и вселяются все
прочие, которым было отказано раньше в постое:
жуки и олени, олени-жуки, совсем
не водящиеся в этих краях особи. Ветер стонет.
Солнечный свет
                  аккумулируется в далеких батареях,
                                       напитывает пространство,
абсолютный, как оркестровое «ля»,
лижет простершиеся в прострации,
разлинованные поля.
Багажники утрамбованы,
                                  осень объявлена в мегафон.
Я не хочу еще возвращаться.
                                  Пальцем скольжу по карте,
дотягиваюсь до теплых названий —
                        Ашхерон, Апшерон, Ашкелон…
Или все-таки здесь зазимуем?
                                Остатки галет и Бакарди —
наш праздничный праздный стол.
Ястребы тянут за «полный стоп»
и зависают в своем небесном заливе,
наблюдая миграцию стада лентяев и недотеп,
не желающих норы копать, утеплять
и, довольствуясь малым, жить счастливыми.

Давай же останемся,
к декабрю превратившись
в обитателей здешних лесов:
в волосах моих белки устроят гнездо,
ты сквозь гнилое крыльцо корни протиснешь.
Отказ отказаться от лета. Осеннее восстание.
Если хочешь, мы вместе состаримся.
Ты ведь сам просил о свидании.

Три охотника, мусорщики на профсоюзной пенсии,
Обладатели мощных тазов, злых затылков,
                                                                покатых лбов,
Оленей в ноябрьском лесу отстреливают
                                                                 по лицензии.
Темноликие ели и сосны вздрагивают от хлопков.

Не для скряг подобное увлечение:
Камуфляж, снаряжение достаются не даром.
А еще, как голос для пения, требуется терпение —
Особая добродетель охотника скрадом:
Деревянные стенды прилаживать
                                                         с манками рядом,
Моститься на привязанном чуть не к облаку стуле
Или долго стоять, не двигаясь, ружья наперевес.
Остальное — техника: быстро прицелиться,
                                         выстрелить (не впустую),
Парашютчицу-смерть спуская в беззащитный,
                                                    в пролысинах, лес.

А олени не спрашивают, в чем их провинность,
                                                       у бога оленьего,
Наперед не планируют, по расстрелянным
                                                                не скорбят
(Недострелянные ходят виноватые
                                                       и растерянные,)
Путь сквозь осень просчитывая, как уравнение,
Но не вглядываясь ни вверх, ни назад.

Отстреляв свою вахту,
                                                 отдыхает за пивом
                                охотников жадное братство.
А олени все обсуждают исход
                              из предательского древостоя.
РезистАнс — не оленье дело:
                            за отпор не решаются браться.
Ночами олени выходят к дороге строем
И следят, как большие мусорки, джипы, седаны
Возвращаются в город порожние или с добычей.
Олени теряются, ведут себя странно,
Кидаются под колеса — хорошо,
                      если водила, раздувшись по-бычьи,
Успеет затормозить.
                         Эти полуслепые дети взбесились!
Как оленья башка от пули,
                                от грозы раскалывается небо,
И не знают олени, где выход
                                      из ежеосеннего бессилия,
И все длится сезон необьявленных войн
                                                    и смутного гнева.

Много суток дождя. Не створоживается творог.
Лес и поле заперты на замок
Из подземных вод и наземных глин.
Дом, не смыт дождями, стоит один,
За конец дорогу придерживает, сторожит.
Разве может дерево столько жить?
Не вывешивается белье. Не налаживается связь.
Дом отваживается бросить водобоязнь —
Остается только пуститься вплавь.
На усушку с просушкой — ни ресурсов, ни прав.
Не вылепливается быт. Это блажь и дрожь.
На крыльце плащи. Проходите, дождь.

— Это чья избушка? — Давно ничья… —
Корни дома шарят по дну ручья,
И дрожит в потоках шальной воды
Наш ковчег набухший. В нем я да ты.