…вдарь гармоника пляс
наш последний решительный пляс
эх пальни-ка папаня
вечор со свово пистолету
как на мост
над Десной подмосковной
сбирались на нас
из соседней деревни
буяны по пьяному лету

и визжали девахи со страху
и знатно гремел пистолет
и бежала страна от себя же
своих не желая не зная
да скулила собака
словивши свинцовый билет
для блаженного входа
под кущи собачьего рая

веселитесь мальцы
мы ваще победили
ваще!
девки — наши! ужо
мы веревочкой ночку завьем
а с утра
будем рыбу глушить
собирая кровавых лещей!
жисть еще впереди
щупанем-ка Россию с нутра
из кишок выдирая навек
кровопийц мiровых и клещей —

раз уж нету богов
так с устатку гуляй гопота
коль и вправду — последний!
в прекрасном порядке вещей

ну а ты
эх кулáчья
настырная злая порода?
ату! —
оттого и стоял
чуть не век ли
руиною
храм в Станиславле
покуда
Россия Христова
тоскуя
всё ползла и ползла ко кресту
продираясь сквозь мiр
что собою же был обезглавлен —

и недобро висела звезда
и полынь отравляла вокруг
обезбоженных сёл
их чужую и утлую землю
чтоб казалось
безглавым
безглазым
собой же обкраденным вдруг —
как прекрасен сей миг!
как чудесен и счастьем беремен…

…только чую чуть выше
чуть выше земли и звезды
наблюдая с высот
вечный труженик
ангел летяга
лишь качал головой
на прискорбном своем рубеже
начиная порой
вдруг натягивать неба бразды
и втихую свивать
надоевший знать Богу уже
пресловутый тот свиток небес —
доходяга

Как развеивали Россию в могильный прах!
Как расстреливали — в крови по локоть…
Если не по самые уши!
И стояла Мария у смертницы в головах,
и в ногах — Христос, принимая души…

А нынче, пожалуй, — скорбя о сих, —
почти что и нет тех, кто может сказать:
Господи, помилуй и нас, и их!

Потому что развязанного — не связать…
Потому что мало кого из Руси — осталось:
ни молитвенников тех святых,
ни тех русских… так… самая малость…

…выводили Россию на казнь —
и как рдела земля…
от стыда ль,
от кровей,
что лиясь в чернозем, в черноту…
(…и Орел, и Воронеж,
и мучеников харьковские штабеля) —
с жадных плах всех ЧК —
слава Богу, не в чертову их пустоту —
улетали в небесном блаженном итоге,
Божьих ангелов плачущих — веселя!

…лишь одно неудобство:
по бессмертья платить векселям
русской смертью пришлось —
уносясь в тех небес красоту…

спирохеты и рахиты
и ракеты и рахаты
корневые столкновенья
жадных слов столпотворенья
речи жалкие раскаты

в гималаях спят драконы
злые шавки на тянь-шанях
блещут звезды на погонах
небеса героев манят

жизнь тоскует скоро мама
я приду к тебе с приветом
только жди
в селе у храма
пролечу я этим летом

сердце вдруг твое почует
сына душу где-то рядом
облаков полки кочуют
проводи нас скорбным взглядом

уж перстом огромным Божьим
мiр грозит нам на прощанье
звук беззвучен бестревожен
мертвым — сладостно молчанье

Уж слышна, уж слышна за Уралом китайская речь,
и всё ближе, все ближе великая та стена —
помоги нам, о Боже, хоть что-то, хоть что-то сберечь,
если сможет — хотя б с перепугу — хоть что-то
                                                                               еще страна.

Если всё еще, всё еще — две головы у орла;
обе смотрят, кого бы, кого бы еще — на троих:
даже пусть — на ветру, даже пусть, даже пусть — из горла,
только б — без Синьхуа^* и хунхузов^** отрядов лихих;

без тех красных бород, без мильярдной безумной волны
стад бильярдных шаров (что порой — лишь макет головы),
что в раскат, в перелив — через тот Ермака перевал,
чтобы вновь Тяньаньмэнь^*** бы по Красной — как встарь
                                                                                           зашагал;

чтоб лукавых республик уральских предсмертная пыль
с сапога Чингиз-хана слетала в московский ковыль,
и, пылая, дракон бы кружил над безбожной Москвой…
Неужели вот так — с прежней той межусобной тоской —

будем лишь под премудрость твою, господин Лао-цзы^**** ,
водку пить, словно воду, - как ласточки с речки Янцзы^***** ?

это пушечный вьется ль над нами дымок
бородинских полей муравьиное ль вечно роенье
всенароднейших жертв тех дворцовых интрижек и склок
и вселенского в общем опять же увы нестроенья

чтоб под гром барабанов под флейт разухабистый писк
мчалась смерти веселой божественная колесница
нужен выше знамён в черном небе пылающий диск —
солнце мертвых всемiрного аустерлица

а когда так-так-так застрочит от души пулемет
и обвалится небо на бренную крымскую землю
всё равно так никто и тогда ничего не поймет
но уже не поднимет его но уже не подъемлет…

от Новодевичьего до Кремля
перепуганной насмерть сукой Москвой
мы молча шли и горела земля
и каркало небо над головой —

мимо клиник где когда-то родился и я
мимо глыбы Толстого
                           в прогнившей давно листве
новый счет начиная —
                                     и вновь с конца октября
в Пироговок-Пречистенок естестве

где снежками детство в безбожника Льва
запускало хохоча от младенческих душ —
и блаженных небес мерещилась синева
проливаясь Господом в советскую сушь

и кровавый клена пророческий лист
вновь налип на уставший давно башмак
как сегодняшний день был багров и чист
выгрызая Руси большевицкий рак

целый день мы до сумерек — всё в строю
и пока не умерли — продолжаем жить
и пуская жаркую в мiр струю
всё смотрю на звезды — не могу решить

отчего вдруг такая вокруг тоска
опоздала радость что ли лет на сто
или поздно Москве уже бить с носка
срамоту прикрывая клена листком

пропади он пропадом — туз бубён злодей
раз у здешних блядей только карты таро
нагадали сызнова танец маленьких лебедей
чтоб как чертик из телеящика переворот

и ремень блин похоже натер плечо
и похоже уже прокис телефон
размахнись-ка Русь картонным мечом
под курантов спасских радиозвон

костры на Садовых и Волхонок свист
соловьев свинцовых и скорбный крик
у Всех Скорбящих — ордынский лик
всё тот же и в Александровском — алый лист

пахнет полынью и ржавым железом
ржавчиной жизни и смертью чужой
может и впрямь всё уже бесполезно
битый кирпич лишь да вечный покой

царствует чернь нас ничто не украсит
о как тоскует жасминовый куст
там где руины обломки распятий
мiра предсмертный щебенчатый хруст…

высунь-ка рожки улитка святая
глянь-ка как солнце ласкает любя
как муравьи мертвый пень обживая
носятся мимо меня и тебя

вспомню вдруг лес выбегает на поле
вспомню скворцы копошатся в стерне
ах как чудесно на воле на воле
думать о Боге и Божьем зерне

что и доднесь наливаясь любовью —
верно Ему зная точно о том
что и тебе умирать всё суровей
вновь прорастая Христовым зерном