13. ПУШКИН О ПРОБЛЕМАХ ЦЕРКВИ В РОССИИ
Друг Пушкина А. С. Соболевскiй передал как-то раз А. О. Смирновой-Россет содержание одной из своих бесед с поэтом (суть сказанного тогда Пушкиным она и сообщает в своих «Записках»).
Тот так сказал Соболевскому: «После освобождения крестьян у нас будут — гласные процессы, присяжные, бóльшая свобода печати, реформы в общественном воспитании и в народных школах также.
Всё это придет свыше [т. е. от «государственной администрации». — д. Г. М.], и это будет — эволюция»…
…Затем Пушкин перешел к теме состояния и положения Церкви в будущей России — после отмены в ней крепостного права: «Нужно будет подумать также и о духовенстве»: необходимо «уничтожить сословие священников [точнее — не само их «сословие», а «сословность» священства, так как тогда священником мог стать, по сути, только сын священника. — д. Г. М.], и одно это эмансипировало бы духовенство, так как [нередко] священниками делаются, не имея к этому действительнаго призвания».
Пушкин был явно неудовлетворен положением Церкви в обществе, ее ролью и степенью ее деятельного влияния на оное, а потому и говорил о том, что «Церковь должна быть активна и воинственна, так как она должна действовать, но для того чтобы действовать, нужно быть свободным и иметь апостольское и евангельское призвание».
Затем, сравнивая Православную Церковь России с католичеством Запада, Пушкин вполне резонно заметил: «Римская церковь располагаетъ громадной силой в своих религиозных орденах, а наши монахи перестали даже заниматься наукою. Некогда они были единственными образованными людьми, а теперь, за небольшим исключением, сделались самыми темными.
Прежде у нас были епископы и монахи, очень полезные и деятельные в политической жизни».
Не менее критично Пушкин высказался и по поводу священства «в мiру», заявив, что «Наше белое духовенство слишком пассивно, оно воображает, что, отслужив обедню, оно сделало все».
Увы, Пушкин и тут высказался довольно-таки верно… Например: где в России — подлинное миссионерское дело? Его никогда не хватало, по сути, ни внутри самой Церкви (а отсюда — и внутри самой страны) — что и показали затем все революционные противостояния в России, ни — точно также и «снаружи» (почитайте далее в этой же книге, в ее 3-ем «выпуске» — как плакался на эту тему Святитель Николай Японский…) И как тот же Пушкин со скорбью говорил об этом в своем «Путешествии в Арзрум» (причем имея тут в виду не одно же только монашество) — относительно мусульманских народов присоединяемого в ту пору Кавказа («путешествие» поэта состоялось в 1834 году).
Отмечая, что, например, черкесы «очень недавно приняли мусульманскую веру» и что они «были увлечены деятельным фанатизмом апостолов Корана…», Пушкин тут же указывает и на «средство» всеобщего примирения на Кавказе — «сильное… нравственное… сообразное с просвещением нашего века: проповедание Евангелия. Но, — продолжает он, — этим средством Россия доныне небрежет. Терпимость сама по себе вещь очень хорошая, но разве апостольство с ней несовместно? Разве истина дана нам для того, чтобы скрывать ее под спудом? Мы окружены народами, пресмыкающимися во мраке детских заблуждений, и никто еще из нас не думал препоясаться и идти с миром и крестом к бедным братьям, доныне лишенным света истинного. Лицемеры! Так ли исполняем мы долг христианства? Кто из нас, муж веры и смирения, уподобится святым старцам, скитающимся по пустыням Африки, Азии и Америки, в рубищах, часто без обуви, крова и пищи, но оживленным теплым усердием и смиренномудрием? Какая награда их ожидает? — Обращение престарелого рыбака, или мальчика, или странствующего семейства диких, а затем нужда, голод, иногда мученическая смерть. Кажется, для нашей холодной лености легче, взамен слова живого, выливать мертвые буквы и посылать немые книги людям, не знающим грамоты, чем подвергаться трудам и опасностям, по примеру древних апостолов и новейших римско-католических миссионеров. Мы умеем спокойно в великолепных храмах блистать велеречием, упиваться похвалами слушателей. Мы читаем светские книги и важно находим в суетных произведениях выражения предосудительные. Предвижу улыбку на многих устах. Многие… подумают, что не всякий и не везде имеет право говорить языком высшей истины. Я не такого мнения. Истина… там и берется, где попадется…»1
В итоге Пушкин заявляет: «Кавказ ожидает христианских миссионеров».
Что ж, Пушкин, конечно же, и тут был полностью прав. Но, увы, ничто из сказанного им тогда — так и не нашло никакого живого отклика в Церкви, а потому мы и сегодня (и вполне закономерно!) имеем на Кавказе то, что имеем… Впрочем, уверен: даже и Кавказ в данном случае был лишь поводом для поэта — к постановке гораздо более серьезных вопросов.
Вот Пушкин их и ставил…
Ну, хотя бы относительно того — правильно ли исполняли и «исполняем мы долг христианства»?
Если вообще — исполняем…
__________
Тот так сказал Соболевскому: «После освобождения крестьян у нас будут — гласные процессы, присяжные, бóльшая свобода печати, реформы в общественном воспитании и в народных школах также.
Всё это придет свыше [т. е. от «государственной администрации». — д. Г. М.], и это будет — эволюция»…
…Затем Пушкин перешел к теме состояния и положения Церкви в будущей России — после отмены в ней крепостного права: «Нужно будет подумать также и о духовенстве»: необходимо «уничтожить сословие священников [точнее — не само их «сословие», а «сословность» священства, так как тогда священником мог стать, по сути, только сын священника. — д. Г. М.], и одно это эмансипировало бы духовенство, так как [нередко] священниками делаются, не имея к этому действительнаго призвания».
Пушкин был явно неудовлетворен положением Церкви в обществе, ее ролью и степенью ее деятельного влияния на оное, а потому и говорил о том, что «Церковь должна быть активна и воинственна, так как она должна действовать, но для того чтобы действовать, нужно быть свободным и иметь апостольское и евангельское призвание».
Затем, сравнивая Православную Церковь России с католичеством Запада, Пушкин вполне резонно заметил: «Римская церковь располагаетъ громадной силой в своих религиозных орденах, а наши монахи перестали даже заниматься наукою. Некогда они были единственными образованными людьми, а теперь, за небольшим исключением, сделались самыми темными.
Прежде у нас были епископы и монахи, очень полезные и деятельные в политической жизни».
Не менее критично Пушкин высказался и по поводу священства «в мiру», заявив, что «Наше белое духовенство слишком пассивно, оно воображает, что, отслужив обедню, оно сделало все».
Увы, Пушкин и тут высказался довольно-таки верно… Например: где в России — подлинное миссионерское дело? Его никогда не хватало, по сути, ни внутри самой Церкви (а отсюда — и внутри самой страны) — что и показали затем все революционные противостояния в России, ни — точно также и «снаружи» (почитайте далее в этой же книге, в ее 3-ем «выпуске» — как плакался на эту тему Святитель Николай Японский…) И как тот же Пушкин со скорбью говорил об этом в своем «Путешествии в Арзрум» (причем имея тут в виду не одно же только монашество) — относительно мусульманских народов присоединяемого в ту пору Кавказа («путешествие» поэта состоялось в 1834 году).
Отмечая, что, например, черкесы «очень недавно приняли мусульманскую веру» и что они «были увлечены деятельным фанатизмом апостолов Корана…», Пушкин тут же указывает и на «средство» всеобщего примирения на Кавказе — «сильное… нравственное… сообразное с просвещением нашего века: проповедание Евангелия. Но, — продолжает он, — этим средством Россия доныне небрежет. Терпимость сама по себе вещь очень хорошая, но разве апостольство с ней несовместно? Разве истина дана нам для того, чтобы скрывать ее под спудом? Мы окружены народами, пресмыкающимися во мраке детских заблуждений, и никто еще из нас не думал препоясаться и идти с миром и крестом к бедным братьям, доныне лишенным света истинного. Лицемеры! Так ли исполняем мы долг христианства? Кто из нас, муж веры и смирения, уподобится святым старцам, скитающимся по пустыням Африки, Азии и Америки, в рубищах, часто без обуви, крова и пищи, но оживленным теплым усердием и смиренномудрием? Какая награда их ожидает? — Обращение престарелого рыбака, или мальчика, или странствующего семейства диких, а затем нужда, голод, иногда мученическая смерть. Кажется, для нашей холодной лености легче, взамен слова живого, выливать мертвые буквы и посылать немые книги людям, не знающим грамоты, чем подвергаться трудам и опасностям, по примеру древних апостолов и новейших римско-католических миссионеров. Мы умеем спокойно в великолепных храмах блистать велеречием, упиваться похвалами слушателей. Мы читаем светские книги и важно находим в суетных произведениях выражения предосудительные. Предвижу улыбку на многих устах. Многие… подумают, что не всякий и не везде имеет право говорить языком высшей истины. Я не такого мнения. Истина… там и берется, где попадется…»1
В итоге Пушкин заявляет: «Кавказ ожидает христианских миссионеров».
Что ж, Пушкин, конечно же, и тут был полностью прав. Но, увы, ничто из сказанного им тогда — так и не нашло никакого живого отклика в Церкви, а потому мы и сегодня (и вполне закономерно!) имеем на Кавказе то, что имеем… Впрочем, уверен: даже и Кавказ в данном случае был лишь поводом для поэта — к постановке гораздо более серьезных вопросов.
Вот Пушкин их и ставил…
Ну, хотя бы относительно того — правильно ли исполняли и «исполняем мы долг христианства»?
Если вообще — исполняем…
__________
1. Существует несколько редакций этого пушкинского сочинения (с некоторыми разночтениями); но все они, по сути, лишь дополняют друг друга, будучи объединены одной общкй пушкинской идеей необходимовсти христианского миссионерства, — почему и сведены здесь мной воедино.
