Александр БАЛТИН
Александр Балтин — поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1967 году в Москве. Впервые опубликовался как поэт в 1996 году в журнале "Литературное обозрение", как прозаик — в 2007 году в журнале "Florida" (США). Член Союза писателей Москвы, автор 84 книг (включая Собрание сочинений в 5 томах) и свыше 2000 публикаций в более чем 100 изданиях России, Украины, Беларуси, Казахстана, Молдовы, Италии, Польши, Болгарии, Словакии, Чехии, Германии, Израиля, Эстонии, Ирана, Канады, США. Дважды лауреат международного поэтического конкурса "Пушкинская лира" (США). Лауреат золотой медали творческого клуба "EvilArt". Отмечен наградою Санкт-Петербургского общества Мартина Лютера. Награжден юбилейной медалью портала "Парнас". Номинант премии "Паруса мечты" (Хорватия). Государственный сти-пендиат Союза писателей Москвы. Почетный сотрудник Финансовой Академии при Правительстве РФ. Стихи переведены на итальянский и польский языки. В 2013 году вышла книга "Вокруг Александра Балтина", посвященная творчеству писателя.
ЮБИЛЕИ ВЫДАЮЩИХСЯ ПОЭТОВ
НЕУКРОТИМЫЙ ЯР. К 110-ЛЕТИЮ ЯРОСЛАВА СМЕЛЯКОВА
Судьба терла его в шероховатых ладонях, будто стремясь превратить в пыль.
Но он — выжил.
…В начале стихи идут густо, обильно, написанные… практически юношей, потом — обрыв: два стихотворения, созданные в 1935 году…
Он был подвергнут репрессиям до 1938 года.
Затем будет финский плен, после освобождения из которого последует очередное заключение…
Такая вот своеобразная тишина…
Но он — выжил.
…В начале стихи идут густо, обильно, написанные… практически юношей, потом — обрыв: два стихотворения, созданные в 1935 году…
Он был подвергнут репрессиям до 1938 года.
Затем будет финский плен, после освобождения из которого последует очередное заключение…
Такая вот своеобразная тишина…
Тихо прожил я жизнь человечью:
ни бурана, ни шторма не знал,
по волнам океана не плавал,
в облаках и во сне не летал
Но зато, словно юность вторую,
полюбил я в просторном краю
эту черную землю сырую,
эту милую землю мою.
Для нее ничего не жалея,
я лишался покоя и сна,
стали руки большие темнее,
но зато посветлела она.
ни бурана, ни шторма не знал,
по волнам океана не плавал,
в облаках и во сне не летал
Но зато, словно юность вторую,
полюбил я в просторном краю
эту черную землю сырую,
эту милую землю мою.
Для нее ничего не жалея,
я лишался покоя и сна,
стали руки большие темнее,
но зато посветлела она.
В общем, в спокойной гармонии мудрого стихотворения есть намек на бессчетность злоключений: лишился покоя и сна… стали руки темнее…
Но — сам лад стиха говорит о такой силе духа, что и земные мытарства, выпавшие на долю Ярослава Смелякова (близкие его назвали Яр), будто естественное продолжение счастья бытования на земле.
Какое золотое сияние лучится от "Манон Леско" – в исполнении Смелякова:
Но — сам лад стиха говорит о такой силе духа, что и земные мытарства, выпавшие на долю Ярослава Смелякова (близкие его назвали Яр), будто естественное продолжение счастья бытования на земле.
Какое золотое сияние лучится от "Манон Леско" – в исполнении Смелякова:
Много лет и много дней назад
жил в зеленой Франции аббат.
Он великим сердцеведом был.
Слушая, как пели соловьи,
он, смеясь и плача, сочинил
золотую книгу о любви.
жил в зеленой Франции аббат.
Он великим сердцеведом был.
Слушая, как пели соловьи,
он, смеясь и плача, сочинил
золотую книгу о любви.
Словно и в такой — страстно-изломанной, тяжестью любви придавленной книге — есть своя гармония…
Необыкновенная цветовая гамма мира влекла Смелякова, словно стремился разгадать он код оной, восприняв суммой, квинтэссенцией гамму, предлагаемую Крымом:
Необыкновенная цветовая гамма мира влекла Смелякова, словно стремился разгадать он код оной, восприняв суммой, квинтэссенцией гамму, предлагаемую Крымом:
Красочна крымская красота.
В мире палитры богаче нету.
Такие встречаются здесь цвета,
что и названья не знаешь цвету.
В мире палитры богаче нету.
Такие встречаются здесь цвета,
что и названья не знаешь цвету.
Звук играет, словно представляя собой определенные варианты яркости и контрастности.
Драгоценный звук.
Была в поэзии Смелякова и особая простота, используя которую он живописал людей, показывая, как жизнь проходит сквозь них, оставляя сложные следы…
Он прекрасно делал стихотворные портреты — с мускульным нажимом, жестко и точно; и легкая, акварельная наивность хорошей девочки Лиды согревала души поколений…
Драгоценный звук.
Была в поэзии Смелякова и особая простота, используя которую он живописал людей, показывая, как жизнь проходит сквозь них, оставляя сложные следы…
Он прекрасно делал стихотворные портреты — с мускульным нажимом, жестко и точно; и легкая, акварельная наивность хорошей девочки Лиды согревала души поколений…
РОДНИКОВОЕ СЛОВО ВЛАДИМИРА СОКОЛОВА. К 95-ЛЕТИЮ ПОЭТА
Таинственная круглота звука, обволакивающего смыслом; снежные мерцания Владимира Соколова, облагораживающие душу:
Вдали от всех парнасов,
От мелочных сует
Со мной опять Некрасов
И Афанасий Фет.
Они со мной ночуют
В моем селе глухом.
Они меня врачуют
Классическим стихом.
От мелочных сует
Со мной опять Некрасов
И Афанасий Фет.
Они со мной ночуют
В моем селе глухом.
Они меня врачуют
Классическим стихом.
Владимир Соколов и сам давал стих классической выделки и совершенного наполнения; мысль — вроде бы простая, а сущностно необычная — туго пульсировала в недрах его созвучий:
Безвестность – это не бесславье.
Безвестен лютик полевой,
Всем золотеющий во здравье,
А иногда за упокой.
Безвестно множество селений
Для ослепительных столиц.
Безвестны кустики сиреней
У непрославленных криниц.
Безвестен лютик полевой,
Всем золотеющий во здравье,
А иногда за упокой.
Безвестно множество селений
Для ослепительных столиц.
Безвестны кустики сиреней
У непрославленных криниц.
Тут безвестность как своеобразная затерянность в народе, в его глубине и силе, в том единстве, что и организует народ, осиянной речью, высшей формой которой является поэзия, пусть и отторгнутая нынешней, слишком меркантильной жизнью.
Сильная, сквозная интонация, вектором ведущая лирику Соколова, пронзительная, увлекающая за собой:
Сильная, сквозная интонация, вектором ведущая лирику Соколова, пронзительная, увлекающая за собой:
Вот мы с тобой и развенчаны.
Время писать о любви...
Русая девочка, женщина,
Плакали те соловьи.
Пахнет водою на острове
Возле одной из церквей.
Там не признал этой росстани
Юный один соловей.
Время писать о любви...
Русая девочка, женщина,
Плакали те соловьи.
Пахнет водою на острове
Возле одной из церквей.
Там не признал этой росстани
Юный один соловей.
…Лист белеет, как снег; снега и любви в поэзии Соколова — поровну, ибо снег белый, как бела, небесного отлива, –любовь:
Заручиться любовью немногих,
Отвечать перед ними тайком –
В свете сумерек мягких и строгих
Над белеющим черновиком.
Отвечать перед ними тайком –
В свете сумерек мягких и строгих
Над белеющим черновиком.
И столько любви к миру и людям заливает поэзию Соколова, что словно поднимается она энергией сияний над землей, приближает, приближаясь сама, к метафизическим безднам дышащих любовью небес.
РУМЫНСКИЙ ВЫДАЮЩИЙСЯ ПОЭТ С РУССКИМИ КОРНЯМИ. К 90-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ НИКИТЫ СТЭНЕСКУ
Абстракции мерцают сложными узорами, орнаменты наслаиваются друг на друга, определяя цветовое сияние стихии Никиты Стэнеску, новатора румынской поэзии, имеющего русские корни:
Спит,
Господи, птица,
Под нею крыло,
Смогла на него завалиться,
Смогла на него завалиться...
Господи, птица,
Под нею крыло,
Смогла на него завалиться,
Смогла на него завалиться...
Льет дождь с облаками, льет дождь полусонный,
И сон этот – сон Бейзаде, сон Господний
И сон этот – сон Бейзаде, сон Господний
Заснувшая птица,
Которую съели
И переварили, куда-то летела.
Что видно на белом снегу неспроста?
Зеленую тень молодого листа.
(пер. А. Останиной)
Которую съели
И переварили, куда-то летела.
Что видно на белом снегу неспроста?
Зеленую тень молодого листа.
(пер. А. Останиной)
Метафизические краски вспыхивают изнутри; и птица, больше похожая на сердце, прорастает орхидеями ассоциаций в читательском сознании…
И полет – и то, как он прерван – становятся в равной степени участниками поэтического представления-мистерии.
Верлибр, с чьих серебрящихся веток падали иглы ощущений, и классический рифмованный стих свободно уживались в поэтическом пространстве замечательного поэта.
Любовь — львица, но, вместе с тем, любовь — и укус этой львицы:
И полет – и то, как он прерван – становятся в равной степени участниками поэтического представления-мистерии.
Верлибр, с чьих серебрящихся веток падали иглы ощущений, и классический рифмованный стих свободно уживались в поэтическом пространстве замечательного поэта.
Любовь — львица, но, вместе с тем, любовь — и укус этой львицы:
Любовь однажды львицей молодой
Вдруг выскочила раз передо мной.
Давно меня подкарауливала здесь,
В лицо мне сунулася белыми клыками.
И так взаправду был укушен львицей я одной.
(пер. А. Останиной)
Вдруг выскочила раз передо мной.
Давно меня подкарауливала здесь,
В лицо мне сунулася белыми клыками.
И так взаправду был укушен львицей я одной.
(пер. А. Останиной)
Сложный и простой поэт: как жизнь — такая ясная, столь туманно-запутанная…
Сложный и простой, Никита Стэнеску был широк душой — из которой выливались, вытекали, выстреливали острыми вспышками огня новые и новые стихи, пока ранняя смерть — в 50 лет — не оборвала жизнь этого человека.
Сложный и простой, Никита Стэнеску был широк душой — из которой выливались, вытекали, выстреливали острыми вспышками огня новые и новые стихи, пока ранняя смерть — в 50 лет — не оборвала жизнь этого человека.
ЮБИЛЕЙ ОЛЕГА ЧУХОНЦЕВА. К 85-ЛЕТИЮ ПОЭТА
Стихи превращаются в молитву…
А березова кукушечка зимой не куковат.
Стал я на ухо, наверно, и на память глуховат.
Ничего, опричь молитвы, и не помню, окромя:
Мати Божия, Заступнице в скорбех, помилуй мя.
Стал я на ухо, наверно, и на память глуховат.
Ничего, опричь молитвы, и не помню, окромя:
Мати Божия, Заступнице в скорбех, помилуй мя.
Олег Чухонцев словно использовал разные варианты языков, создав свой: метафизический, порою усложненный.
Это характернее всего, на мой взгляд, в книге "Фифиа", где перенасыщенность алхимического раствора поэзии такова, что будто открывает новые языковые свойства…
Но — Чухонцев шел разными дорогами, всегда сохраняя облик собственной индивидуальности, и мир в его поэзии раскрывался суммами цветов, обращенных к вершинам духа:
Это характернее всего, на мой взгляд, в книге "Фифиа", где перенасыщенность алхимического раствора поэзии такова, что будто открывает новые языковые свойства…
Но — Чухонцев шел разными дорогами, всегда сохраняя облик собственной индивидуальности, и мир в его поэзии раскрывался суммами цветов, обращенных к вершинам духа:
Я назову тобой бездомный год,
кочевий наших пестрый обиход,
и ночь в окне, и лампу на стене,
и тьму привычек, непонятных мне.
Я назову тобой разлив реки,
избыток жизни с привкусом тоски.
Пусть даже ты уйдешь – я не умру.
...и тень в жару, и зяблика в бору.
Пусть даже ты уйдешь – я буду знать,
что названная, прибежишь опять…
кочевий наших пестрый обиход,
и ночь в окне, и лампу на стене,
и тьму привычек, непонятных мне.
Я назову тобой разлив реки,
избыток жизни с привкусом тоски.
Пусть даже ты уйдешь – я не умру.
...и тень в жару, и зяблика в бору.
Пусть даже ты уйдешь – я буду знать,
что названная, прибежишь опять…
Соцветия слов дышат мистической тайной, как в этом грандиозном стихотворении, где будто стирается грань между мертвыми и живыми:
...и дверь впотьмах привычную толкнул,
а там и свет чужой, и странный гул –
куда я? где? – и с дикою догадкой
застолье оглядел невдалеке,
попятился – и щелкнуло в замке.
И вот стою. И ручка под лопаткой.
А рядом шум, и гости за столом.
И подошел отец, сказал: – Пойдем.
Сюда, куда пришел, не опоздаешь.
Здесь все свои. — И место указал.
— Но ты же умер! — я ему сказал.
А он: — Не говори, чего не знаешь.
а там и свет чужой, и странный гул –
куда я? где? – и с дикою догадкой
застолье оглядел невдалеке,
попятился – и щелкнуло в замке.
И вот стою. И ручка под лопаткой.
А рядом шум, и гости за столом.
И подошел отец, сказал: – Пойдем.
Сюда, куда пришел, не опоздаешь.
Здесь все свои. — И место указал.
— Но ты же умер! — я ему сказал.
А он: — Не говори, чего не знаешь.
Смерть как фазовое изменение сознания.
Смерть как жизнь.
Жизнь — всегда.
Жизнь, жизнь…
Об этом стихи Чухонцева.
Как интересно комбинирует Чухонцев реалистическое письмо, вбирающее конкретику деталей мира, метафизику, разные варианты оптики…
Какой великолепный, к небу поднятый свод творит поэт!
С юбилеем!
Смерть как жизнь.
Жизнь — всегда.
Жизнь, жизнь…
Об этом стихи Чухонцева.
Как интересно комбинирует Чухонцев реалистическое письмо, вбирающее конкретику деталей мира, метафизику, разные варианты оптики…
Какой великолепный, к небу поднятый свод творит поэт!
С юбилеем!
