Горят костры. Во тьме безлюдной
Горят костры. Наш мир приблудный
К Богу…
И Он не первый, до Него богов
Мы знали много. Это мир бегов,
И всё в нём беспризорно одиноко.
Горят костры в заброшенных полях,
Горят снега в безбожной лихорадке,
И миг по ним проходит, вечно краткий…
С горючими слезами на углях
Горят костры. Давно стоит Земля.
Стоит в стакане время, увядая.
И сходит беспризорная святая
За огоньком в безлюдные поля…

Разразилась тьма зачатием…
Разродилась тьма исчадием…

Ищет мать — кругом темно,
И пришло ко мне оно

Грудь сосать безгубой ревностью,
Грудь сосать беззубой древностью.

Нет младенчества древней,
Чем у тьмы и тех, кто в ней.

И сосёт, и льнёт, и ёжится,
На загривке ходит кожица.

Крохотное существо —
Но не одолеть его.

И стенает, горе кликая,
Эта ревность безъязыкая.

Горе пятится, дойдя:
Знать, не по нему дитя…

Гончая-гончая, шубка горящая,
Пó снегу, пó ветру, женской рукой
Повод натянутый, снизу смотрящая
Смерть — начеку — под ладонью мужской…

Гончая, белая гончая, выследи…
Страшная сила выходит на лов!
Гончая, будь мне — молитва… И ввысь лети!
Ноги бывают правдивее слов.

Миг укради мне — чтоб руку родимую —
Накрепко! Ляг под призывной пальбой,
В пасти добычу зажав невредимую, —
Смерть заметается перед тобой…

Вспомнит, рванётся, пугнёт приближением —
Но далека, далека, далека…
Женской ладони чуть явным движением
Слабо ответит мужская рука.

Принеси попить — и не надо звёзд.
В чудеса твои безоглядно верю.
Принеси попить. Молчалив и прост,
В комнату войди, робко скрипни дверью.

Не являйся мне — чуда не твори,
Просто подойди с неказистой чашкой.
Просто поверни ручку на двери,
Легче чудеса — ручка будет тяжкой.

Обними меня, посмотри, как пью,
Посмотри, как зло… посмотри, как худо…
Просто прикоснись к бабьему тряпью,
К смятым волосам — это будет чудо…

И тогда уйди. Нечего беречь.
Чашку уберу в прочую посуду.
На Земле легко — тяжче после встреч
Дорогих, земных радоваться чуду…

Просторы, как и беды, широ- оки,
Весь мир под этой слёзной широтой…
И кто идет, тому не по дороге
С тем, кто уходит по дороге той.

Отмерили тебе урочный час те
Просторы, беды и дурман кадил.
Я ничего не замечала в счастье,
А ты уже, наверно, уходил…

Счастье моё стояло
                               над Иерихоном,
головой качало
                        вослед птицам.
Шло моё детство
                          в шествии похоронном.
Строки мои не давались
                                     во рты чтицам.

Счастье меня не видело —
                                         я сзади стояла.
Ощупью шла слепая
                               река Каяла,
чёрным провалом
                            не отражая ни зги…
Плыли по ней
                         две скрещённые вихрем доски.

Юность мою разодетую
                                   на воду клали,
сухонькая, уплывала,
                                 кружась, как щепка.
Чтицы бубнили вослед:
                                  "Улетай на небко".
Ощупью шёл холодок
                                 по реке Каяле.

Плакало детство,
                           украдкой обняв маму,
за горизонтом пели
                              эпиталаму.
Девочка денег просила,
                                     всерьёз незряча,
счастье моё уходило,
                                 улыбку пряча.

Друг — остаётся. Это их сущность, друзей.
Он — остаётся, что-то по-своему зная…
Станешь седее, а я… разве только — русей,
С Родины самой родимой — всегда выездная.

Как пламенисто, как солнечно "Лето в аду"
Из благочинного хладного частного адца…
С другом, как с Богом, останешься — ты, я — уйду:
С другом, как с Богом, нельзя, уходя, попрощаться.